Эдвард Докс - Каллиграф

• Название: Каллиграф
• Автор: Эдвард Докс
• Издательство: Ред Фиш. ТИД Амфора
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2005
• ISBN: 5-483-00055-2

Джаспер Джексон – профессиональный каллиграф, знаток мировой культуры и интеллектуал. Но его мир – это не только удивительной красоты начертания слов, строк и стихов, но и своеобразная жизнь, которая прекрасно рифмуется с его занятием – и этим же занятием преображается. Великая поэзия Джона Дойна как будто заново выстраивает мир вокруг Джаспера Джексона, и бывший разбиватель женских сердец становится созидателем чего-то гораздо большего, чем он сам мог предполагать…

---

– А что я? – переспросила она.

– Чем вы занимались?

– В колледже? – она сделала неглубокую затяжку.

– Да, в колледже, – кивнул я.

– В основном, южноамериканской литературой, – она сделала серьезное лицо. – У меня в сумке есть резюме. Полагаю, за чашечкой кофе мы можем вместе ознакомиться с ним. Надеюсь, вы свое тоже захватили?

– Конечно, и оно написано очень красивым почерком.

Она улыбнулась и выпила еще немного вина.

– Это ваша специализация?

– Да, в университете в Штатах.

Я подумал, что она собирается сказать что-то еще, но она замолчала и смотрела мне в глаза, продолжая курить. Пришлось поддерживать беседу мне самому:

– Вы там выросли? У вас практически нет акцента.

– Нет, я росла в разных местах. Мой отец работал в Министерстве иностранных дел. Он уже некоторое время живет во Франции, но прежде его переводили с одного поста на другой, по всему миру. Я тогда была маленькой. Я ходила в школу там, куда его посылали. Когда переезжал он, переезжала и я. В основном это были страшно занудные школы для детей дипломатов. Но иногда бывало весело. А потом он отослал меня в Англию, в школу-интернат, которая была… такой, какой была.

– А ваша мать? Чем она занимается?

– Ничем. Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой. – Практически сразу, без паузы, она спросила: – А ваши?

– Они оба погибли, когда мне было четыре года Я их даже не помню. Меня воспитала бабушка. Думаю, это было даже к лучшему. Боюсь, я не слишком высокого мнения о поколении моих родителей.

– Дети бэби-бума – полный отстой.

Что было дальше? Что было в беседке «Ла Казетты», в нашем маленьком итальянском коттедже с белеными стенами и единственной свечой, и лавром, растущим в терракотовом горшке перед камином? Что я узнал? Очень многое. Во время zuppa di favé [59](для нее) и caponata [60](для меня) я выяснил, что мы с ней одного возраста, и что она бегло говорит по-испански; за ravioli grandi di cozze e coda di rospo con salsa di pomodorifreschi san marzano [61](огромная порция пасты – томатный рай) для нее и agnolini ripieni di selvaggina con salsa al tartufo [62](маленькая порция пасты – трюфельная нирвана) для меня я узнал, что больше всего она любит джаз – но только не большие джаз-банды, которые «она просто ненавидит», и что ее самый любимый джазмен – Оскар Питерсон, о котором она фантастически много знает (впрочем, возможно, мне так показалось, поскольку я не знал о нем абсолютно ничего), и еще – да, еще она знает все, что касается Нины Симоне, Эллы Фицджеральд, Билли Холидэя или Энн Пиблз, в особенности ей нравится песня последней «Сломай свой кукольный домик» и так далее. Пока мы осваивали scaloppini di vitello [63](очевидно, на свете нет другой такой исключительно плотоядной девушки) и branzino in padella [64](я решил, что должен выбрать рыбу, хотя бы для контраста), я узнал, что однажды она чуть не вышла замуж за человека намного старше ее. Ей тогда было всего девятнадцать, она около года жила в Буэнос-Айресе, и если бы не ее сестра, она бы точно сделала это, отказавшись от своего места в Йэле и потратив всю жизнь на то, чтобы «завести штук двенадцать детей и превратиться в полный мусор».

Что касается родителей, я не стал задавать дополнительные вопросы, ограничившись самой общей информацией. Мне кажется, эта тема возникала всего лишь раз или два за все время, которое мы были вместе. Со своей стороны, я никогда не стремился к обмену информацией о родственниках, я не считал это важным. Однако я заметил, что Мадлен постоянно использовала против меня мои же собственные приемы. Почти каждый раз, когда я пытался начать беседу о ней самой, она либо отделывалась шуточками, либо снова переводила разговор на меня.

– С кем вы обычно общаетесь, когда возвращаетесь в Лондон? – поинтересовался я, откидываясь на спинку стула после того, как пришел из туалета, и туг же пожалел о бестактности и прямолинейности своего вопроса. – Куда обычно ходите? Поддерживаете ли отношения с друзьями по американскому колледжу?

– По большому счету у меня там не было друзей. Я была очень одинока. – Она скорчила гримасу, которая должна была изображать страдание.

Я саркастически кивнул:

– Полагаю, все из-за того, что вы в детстве слишком часто меняли школы и так и не научились строить долгосрочные дружеские отношения?

– Именно так, – она широко улыбнулась в ответ.

– А путешествующая журналистка все время где-то путешествует, и, естественно, у нее совершенно нет времени на налаживание контактов на Флит-стрит или в Вестминстере, как это делают остальные писаки.

– Нет, – она энергично помотала головой. – Вы совершенно правы. Я нахожусь в трагической изоляции. У меня нет друзей. Но у большинства девушек их тоже нет. В глубине души мы все мечтаем об отборном и проверенном рыцаре, который спас бы нас от попыток установить близкие отношения с кем-то другим. Так что вечера я чаще всего провожу дома, в новой квартире, читаю пособия по повышению самооценки и полными слез глазами смотрю в пустоту, утешаясь лишь бутылочкой вина и мелодией «Все кроме меня».

– Ну что же, если дела пойдут совсем плохо, можете заплатить мне, и я приглашу вас куда-нибудь разок-другой, если вы сочтете, что это может развеселить вас или принести какую-то пользу.

– Это очень любезно с вашей стороны, Джаспер, – она взяла меню десертов. – О, вот это действительно изысканные блюда. И выглядит это по-настоящему красиво.

– Да, – спокойно ответил я.

Я не знал, что она имеет в виду – почерк, которым написано меню, или сами десерты.

– Но, боюсь, это я пропущу. Ограничусь чашечкой кофе. – Она подняла глаза: – А вы?

– Я не слишком большой любитель десертов.

Она выудила из пачки очередную сигарету.

– Знаете, одна из самых печальных обязанностей женщины – необходимость изводить себя голодом, чтобы хорошо выглядеть. Отчасти, чтобы позлить подружек, отчасти оттого, что мужчинам мы нравимся такими и… – Я попытался прервать ее, но она не дала мне такой возможности. – Да, это так. Конечно, так. И это срабатывает. Мужчинам действительно нравятся стройные девушки. Мы голодаем как безумные, и какова награда? Представьте себе, что желание сбылось и женщина привлекла внимание единственного настоящего мужчины…

– И что?

– Он приглашает ее на ужин.

Я рассмеялся.

– Это фарс. Жизнь женщины превращается в одну сплошную, непрекращающуюся диету с единственной целью быть приглашенной на ужин, который она не может есть.

К нам подошел официант. Я заказал два эспрессо и позаимствовал еще одну сигарету из ее пачки. Она протянула мне упаковку спичек (из «Виллаж Вангард», джаз-клуба в Нью-Йорке). Потом мы некоторое время сидели в молчании и курили. Затем она неожиданно спросила:

– И какая буква нравится вам больше всего Джаспер?

Я не смог скрыть своего изумления. Никто – ни Уильям, ни Люси, ни Сол – никогда не задавали мне этот вопрос. Только бабушка, когда я был намного моложе – может, мне было лет шесть или семь – и играл на полу гостиной в Оксфорде, практикуясь в написании алфавита фломастерами.

– X, – произнес я на выдохе. – Буква X.[65]

– Это весьма предсказуемо, не правда ли?

– Почему вы так считаете?

– Потому что это самая эффектная буква. – Затем, с театральным вздохом и нарочито пониженным голосом, с подчеркнутым придыханием, она проговорила: – Буква любви и анонимности.

Я покачал головой. Мы вступили на мою территорию.

– Не согласен. Наиболее эффектная буква – Q. У нее изумительная форма – в частности, она обладает уникальным потенциалом изображения хвостика, пересекающего овал. Кроме того, после нее не может стоять никакая другая буква кроме U. Какая еще буква демонстрирует подобное высокомерие? В букве Q есть особое изящество – великолепная, недостижимая иными буквами гламурность. В ней гораздо больше возможностей, чем в X.

– Нуда, это справедливо – тогда почему X?

– Конечно, в ней есть намек на любовь и анонимность. Но в действительности я ее выделяю за то, что это единственная буква, которая требует ответного удара.

– Как это?

– Главное направление движения пера при письме – плавная линия, идущая снизу вверх и слева направо, – и чем быстрее вы пишете, тем четче выделяется именно это направление. Понятно? А теперь представьте себе алфавит…

– М-м-м-м.

– Единственная буква, которая неизбежно требует движения наперерез этому направлению, – X. При анализе не попадающих в основное направление точек и штрихов других букв вы обнаружите, что возможны компромиссы. Но при встрече с буквой X вы обязаны идти на конфронтацию – даже если пишете стремительно, как это сейчас принято.

Она медленно кивнула:

– Наверное, странно все время думать о буквах.

– В некотором роде, да. – Я на мгновение задумался. – Ближайшая аналогия, которую я могу найти для обычного человека, это игра в «скрэббл». Вы знаете, какое чувство возникает, когда достаешь из мешочка очередную букву: у вас устанавливаются с ней персональные отношения. Вы думаете: «Отлично, это Р», или: «О, черт, опять A!» – вы больше не размышляете о слове как о базовом элементе речи, вы сосредоточены на буквах. Вы смотрите на свои X, Q и прочие буквы, вы начинаете анализировать весь алфавит, и каждая буква становится для вас личностью. У них появляется свой характер. Не случайно лучшие каллиграфы – китайцы, они понимают такие тонкие различия.