Леонид Механиков - Полёт:Воспоминания.

• Название: Полёт:Воспоминания.
• Автор: Леонид Механиков
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Крепких морозов на Сахалине не бывает: на севере - да, а в средней части редко бывает мороз за тридцать, но сильнейшие ветры при высокой влажности выдувают тепло отовсюду; даже в шапке-ушанке с завязанными «ушами» ветер прошибает насквозь настолько, что долго не выдержишь.

В таких условиях говорить о пригодности «дома» в качестве жилья...

Тем не менее, жить надо. И жили. Жили за счёт печек. Печи были сложены уже русскими умельцами: сложены на славу, настолько на славу, что весь холодный период, который продолжался почти восемь месяцев, топились дровами круглые сутки и не рассыпались. Дрова были тоже сахалинские: горелых лесов вокруг полно, только напили, наваляй машину, а там бревно колуном пополам - и в печку. Жар от сосны знатный. Когда начались морозы, мне пришла в голову знатная мысль. Я поливал стены дома водой и забрасывал снегом, и так несколько раз. Стена покрылась льдом, щели сами собой законопатились, и в доме стало тепло. Конечно, тепло это было относительно: тепло, пока горит печь. В доме жара, а по углам лежит снег.

Только запаса заготовленных прежним хозяином дров хватило ненадолго.

Нужно было ехать за дровами. В гарнизоне это делал каждый хозяин сам. По моей просьбе выделили машину, дали двух солдат, третий - водитель, четвёртый - я. Выехали мы в семь утра, до леса было двадцать километров - ну, по снегу пусть час ходу, столько же назад, напилить сухостоя, обрубить сучья да нагрузить машину - ну, шесть часов. К пятнадцати часам мы рассчитывали засветло добраться до дому. Всё поначалу так и шло.

Мы напилили леса, обрубили сучья, нагрузили машину, стали трогаться в обратный путь. Однако произошла непредвиденная задержка: полетел кардан заднего моста. Водитель, чертыхаясь, полез под машину. Пока выгребал снег, откручивал задний кардан, снимал передний, ставил задний - наступили сумерки. Ветерок, дувший с севера (благодаря гряде сопок, ветер у земли в тех краях мог дуть только с севера или с юга), стал крепчать, пошёл снег и вдруг началась пурга. Настоящая сахалинская пурга, которая за ночь заметает дом с крышей. Мы прилагали все усилия, чтобы как можно скорее вырваться из этого ада поближе к жилью. Машина ревела, дёргалась. Дорогу мгновенно сравняло, перемело сугробами, найти её уже было невозможно.

Машина на одном ведущем мосту буксовала, её носила нечистая сила по каким-то колдобинам, мотор надрывался и, наконец, заглох окончательно. Дальше возиться с машиной уже не имело смысла: пурга была такая, что буквально в десяти метрах уже не было ничего видно, от фар и даже подфарников вокруг машины стояло ослепительное зарево, сквозь которое не видно было ничего даже на расстоянии метра - сплошная стена летящего снега. Мы сделали единственное, что нам оставалось: слили воду, отключили аккумулятор, бросили машину и пошли добираться до жилья пешком.

Идти нужно было к сопкам, на запад. Ветер дул с севера, значит, идти надо так, чтобы ветер бил в правую щёку. Я пошёл первым: одет я был в меховой нагольный лётный костюм, на ногах - лётные унты. Костюм лёгкий, унты широкие, проваливаются не так глубоко, как валенки солдат, да и роба солдатская на вате, тяжёлая, отнимает много сил при ходьбе даже при ровной и твёрдой дороге. Мы не обедали и не ужинали. Наработались ещё на валке леса, устали. Хорошо, что я взял на всякий случай четыре плитки шоколада да пачку папирос.

Остановились, присели отдохнуть. От солдат валил пар. Я тоже был весь мокрый. Тяжело идти по сугробам, тяжело даже в лётном обмундировании: снег по пояс, идём по целине, снег буквально приходится расталкивать корпусом. На это уходит уйма сил, а скорость никакая - почти на месте топчемся. Я раздал шоколад. Солдатики его буквально проглотили, немного приободрились. Свою плитку я трогать не стал. Оставил на крайний случай.

Перекурили. Время было позднее - девять вечера. До жилья было минимум километров восемнадцать - это если идти по прямой. Только какая может быть прямая на целине, по пояс, а то - и по грудь в снегу? Нужно было беречь силы. Решили менять ведущего по очереди - ему доставалось больше всех. Двигались очень медленно, практически топтались на месте.

Сил оставалось всё меньше, отдыхать приходилось всё чаще. Движения стали какими-то чужими, вялыми. Иногда казалось, что топчешься в горячке третьего раунда по рингу, когда уже тебя ничто не интересует - ни товарищи, орущие что-то за канатами, ни судья, ни противник, у которого уже тоже нет сил для удара, только красный туман в глазах и единственная задача - выдержать до гонга, не упасть. Выдержать.

Не упасть.

До гонга.

Не упасть...

Гонг! Всё. Выдержал.

Нет, это не гонг.

Сквозь рёв пурги слышны крики: «Командир! Командир!» Это кричат солдаты сзади. Оборачиваюсь.

Оказывается, я далековато оторвался от них. Их уже плохо видно в снежной сумяти: просто чёрное пятно на белом снегу. Я ушёл от них метров на десять. Стою, жду. Почему-то не догоняют. Вот опять кто-то позвал. Придётся возвращаться назад. Что-то случилось.

А случилось нехорошее. Один из солдат отказывается идти. Лёг на снег и не поднимается. Это сумасшествие: замёрзнуть сейчас - что раз плюнуть.

Только остановись. Ветер пронизывает мгновенно, высвистит тепло сразу, а дальше уж ничто не поможет. Жизнь сейчас только в движении.

Солдат лежит на снегу. Возле него лежат двое. Эти двое убеждают, что лежать нельзя, что сразу замёрзнешь. Солдат, всхлипывая, плачет и просит товарищей отвязаться и оставить его.

Он больше не может идти. Да и зачем идти? Куда идти? Ведь заблудились, кружим на месте, сил уже нет. Лучше уж не мучаться, всё одно помирать, так хоть помереть спокойно. Руки его были обнажены и уже холодны.

Он где-то потерял рукавицы.

Я достал шоколад. Отломил пару кубиков и насильно всунул шоколад в рот солдата.

Тот затих. Прошло минут пять, солдат открыл глаза.

Похоже, он раньше был в полубессознательном состоянии. Я поднял всех троих, дал каждому ещё по кубику шоколада.

Закурили. Водитель рассказал, что произошло. Солдатик из канцелярии эскадрильи, все полтора года просидел в канцелярии, писал бумажки. Слабый, родом их Хабаровска, мамин сынок. Шёл он последним, - последнему легче всех. Случайно обернулся - а его нет. Пришлось остановиться и идти искать.

Нашли того писаря метрах в двадцати: он как упал, так и не поднимался.

Стали поднимать, - не встаёт.

Подняли, - не идёт.

Стали бить, - немного прошёл и опять упал, теперь уже совсем вырубился.

Слабак. Тащить его, что ли на себе? Так не дотащим, сами еле идём.

Что делать будем, командир?..

Положение было не из радостных. Сколько ещё идти - я не знал.

Знал только, что идём правильно: ветер мне по-прежнему бил в правую щёку. Было 11 ночи. Значит, идём уже три часа. Даже если по два километра в час - и то прошли шесть километров. Оставалось ещё, по крайней мере, двенадцать - часам к пяти утра должны добраться. Это если идти. А идти надо. Иначе - замёрзнем.

Писарь перестал уже бормотать. Он спал, и растолкать его было нелегко. Проснулся он уже в полном сознании. Я дал ему ещё кубик шоколада. Сказал, чтобы он его не глотал, а рассосал, - так шоколад действует эффективнее. Солдат сосал шоколад, а я объяснял ему, что лежать нельзя, что живыми мы останемся только в том случае, если будем идти. Кажется, он понял. Поднялся сам. Вынужденная остановка дала нам небольшой отдых, сил прибавилось. Можно было двигаться дальше. Я снова пошёл первым, писаря поставили третьим, за ним шёл один или другой солдат и следил, чтобы писарь не отстал от группы.

Всё повторялось, как в каком-то сумасшедшем фильме ужасов, который зациклился на самом страшном и никак не мог уйти из этой жуткой петли. Снова рёв пурги, снова вялые ноги, снова третий раунд - и так многократно и вот снова гонг! На сей раз, писаря уже ничто поднять не могло. Ни шоколад, ни побои. Из разбитого носа у него текла кровь; в черноте ночи она казалась чёрной. И только вспышка зажжённой спички высвечивала красное.

Писарь не желал идти. Он твердил только одно: все мы помрём, и нечего зря мучаться. Может, мы уже и померли, так надо тогда лежать спокойно.

Иногда он приходил в себя и просил оставить его, не мучить, он больше не хочет мучаться, он больше не желает жить. Главной причиной его депрессии была полная уверенность, что мы заблудились и попусту кружим на месте.

Я поговорил с солдатами. Это были крепкие и опытные ребята из Уссурийского края, которые бывали и не в таких переделках. Нам надо было любыми путями заставить писаря поверить в то, что мы идём не зря. У меня оставалось ещё половина коробки спичек. Договорились на том, что я иду вперёд метров на десять и зажигаю спичку. На таком расстоянии, да ещё и в таком состоянии разобрать, что за огонёк и откуда он писарь не сможет, зато будет идти. Так и сделали.

Когда писарь увидел огонёк, и ему объяснили, что это жильё - его будто подменили. Наверное, у него открылось второе дыхание, потому что после этого около часа двигались довольно неплохо. Однако потом всё-таки силы покинули его, и дальнейшие фокусы со спичками давали всё меньше и меньше результатов, их приходилось зажигать всё чаще. Скоро осталось около десятка спичек, и я больше не рискнул их тратить. Было три часа ночи. Пурга понемножку стала затихать, снег почти прекратился, ветер постепенно снижал свою силу.