Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

• Название: Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
• Автор: Михаил Казовский
• Жанр: Биографии и Мемуары

Лермонтов и его женщины: Екатерина Сушкова, Варвара Лопухина, графиня Эмилия Мусина-Пушкина, княгиня Мария Щербатова… Кто из них были главными в судьбе поэта? Ответ на этот вопрос дает в своей новой книге писатель Михаил Казовский.

---

Михаил Казовский Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

Все это было бы смешно,

Когда бы не было так грустно…

М. Лермонтов

Часть первая Кинжал Грибоедова

Глава первая

1

– Ваша милость, Егор Федорович, к вам приехали.

Молодой человек приоткрыл глаза и увидел стоящего перед ним слугу Ваську. Длинный, тощий, тот кивал удивительно маленькой для его роста головой, волосы были расчесаны на прямой пробор.

– Да кого же нелегкая принесла в этакую рань?

Васька ухмыльнулся.

– Рань-то, вовсе, не рань, ибо полдень скоро.

– Да неужто полдень?

– Точно так-с, через четверть часа.

– Вот ведь незадача! – Барин сел, сморщил круглое армянское личико. – Ничего не соображаю. Много я вчера выпил?

Веки у слуги иронически опустились.

– Скажем так: немало-с. Песни пели-с и кричали, что хотите жениться на мамзель Вийо.

– Господи боже мой! А она слыхала?

– Нет, они к тому времени убыли с поручиком Николаевым.

– Слава богу.

Молодой человек помассировал пальцами виски. Помычал и сердито спросил:

– Кто приехал-то?

– Ваш троюродный братец.

– Братец? Что за братец?

– Господин Лерма́нтов.

Барин от удивления сразу протрезвел.

– Лермонтов? Мишель?

– Точно так-с. Михаил Юрьевич.

– Наконец-то! Что же ты, дурак, его не впускаешь?

– Так они в саду сидят, отдыхают. Трубку курят-с.

– Ну, зови, зови!

Егор Ахвердов бросился скрывать следы безобразий вчерашнего вечера: вереницу пустых бутылок, апельсинные корки и сухие виноградные веточки, дамские панталоны на спинке стула, рассыпанные по полу шпильки. Понял, что порядок навести не успеет, и махнул рукой.

Мачеха Егора доводилась кузиной покойной матушке Михаила. Выйдя замуж за генерала Ахвердова (Ахвердяна), долгое время с ним жила на Кавказе, в Тифлисе, в их собственном доме на улице Садовой, а затем, похоронив мужа, переехала с дочерью и внуками в Петербург. Но Егор, пасынок, сын Ахвердова от первого брака, подпоручик Грузинского гренадерского полка, продолжал служить.

Дверь открылась, и вошел приезжий.

Он оказался ниже среднего роста, очень широкоплеч и заметно кривоног, как и большинство бывалых кавалеристов. Жидковатые волосы казались прилизанными. На губе топорщились редкие усы. Но глаза и улыбка были хороши: черные зрачки источали волю, силу и ум, а красивые, ровные, белые зубы просто ослепляли.

– О, кого я вижу! – произнес Михаил на французском и захохотал, как ребенок. – Ты ли это, Жорж? Полысел весьма. Все еще блядуешь? Не пора ли угомониться?

– Нешто ты не блядуешь, Миша? – покраснел Егор.

– Я? Нимало. Веришь ли, за всю дорогу от Ставрополя до Тифлиса ни одной не уестествил.

– Что ли прихворнул?

– Нет, спешил ужасно. Почитай три последних дня находился в седле. Так боялся опоздать к прибытию его императорского величества.

– И напрасно: по депешам, он еще плывет сюда по Черному морю. Будет здесь, я думаю, через десять дней.

– Ну и превосходно. Хватит о делах. Дай тебя по-родственному обнять, братец.

Военные порывисто стиснули друг друга.

Сели, закурили.

– Ты, Мишель, совершенно не меняешься, – произнес Ахвердов, щурясь от дыма. – Все такой же шутник, как я погляжу.

– Да какие шутки, Жорж, коли прогневил самого царя-батюшку! Тут уж не до смеху.

– А зачем полез на рожон? «Но есть и Божий суд, наперсники разврата»! Мы читали, читали. Удивлялись твоей смелости. И неосмотрительности.

– Ах, оставь, право. Я устал с дороги, а ты мне морали читаешь. Сам – наперсник разврата. – И, поддев носком сапога, вытащил из-под дивана дамские панталоны.

– Прекрати! – вспыхнул Жорж и опять затолкал трусы под диван. – Давай будем завтракать! – Он крикнул звонко: – Васька! Где ты там? Живо беги в трактир за снедью.

Но приезжий остановил.

– Погоди, я вовсе не голоден. То есть голоден, но вначале был бы рад помыться. Прикажи баньку затопить.

Ахвердов рассмеялся.

– Баньку? Затопить? Ишь чего надумал! Здесь тебе не Россия, своих бань не держим. И не знаем ничего лучше наших, тифлисских.

Лермонтов рассмеялся.

– Тех, о которых Пушкин писал в «Путешествии в Арзрум»? Славно, славно! Так идем немедля!

– Что ж, изволь, идем. Дай лицо только сполосну. – Он опять позвал: – Васька, умываться! – А когда слуга появился, приказал: – Сорочку чистую и принеси вина.

Егор обернулся к гостю:

– Голову хочу полечить. И за встречу выпить.

– Да, за встречу – святое дело.

2

Собственно, Тбилиси (Тифлис) и возник на этом месте: серные источники – «тбили» или «тфили» по-грузински, «теплые» – дали название самому городу. Весь же квартал, растянувшийся вдоль набережной Куры, назывался Абанотубани – «квартал бань». Видом своим они напоминали лезущие из-под земли шляпки больших грибов, а по центру каждой шляпки – маленькая башенка: в ней окошки для вентиляции и света.

– Нам сюда, сюда, – направлял Михаила троюродный брат, – идем в Бебутовские, в них пристойнее.

Стены внутри оказались отделаны мрамором, пахло дорогим мылом, травами и мускусом. Подлетевший банщик-татарин, как болванчик, кланялся.

– Милости просим, Егор Федорыч, рады мы, что не погнушалися… осчастливили…

– Вот что, Ахметка: нашего гостя из Петербурга пусть попользует старик Гумер – он такой искусник, а меня – тот, кто свободен. И вели принести вина и фруктов, а потом чаю с выпечкой.

– Слушаюсь. Исполню.

Как же было приятно вылезти из сапог, скинуть мундир и брюки, лечь на чистую простыню, расстеленную банщиком, вытянуться, обмякнуть и отдаться массажу, жесткой шерстяной рукавице и приятному полотняному пузырю в мыле! Тело расцветало, поры открывались, каждая клеточка начинала петь. А затем с Жоржем не спеша спуститься в мраморный бассейн с обжигающе горячей серной водой и присесть на мраморные ступеньки, погрузившись по грудь.

– Нравится? – улыбался Ахвердов. Распаренный, жаркий, со взъерошенными усами, он смахивал на мартовского кота.

– Я блаженствую, – отзывался Лермонтов, глядя из-под полусомкнутых век. – Но не выдержу долго в этом кипятке. Как бы не сварилось чего!

– Нет, вкрутую они не сварятся, – весело успокаивал Егор. – Разве что «в мешочек».

Оба загоготали…

Завернувшись в белоснежные простыни, пили вино и чай. По углам залы то же самое делали другие многочисленные посетители – ели, пили, оживленно болтали. Слышались взрывы смеха. В этой части баня напоминала трактир, только все сидели, закутавшись в простыни, походя тем самым на римских патрициев, и к тому же отсутствовали дамы: был «мужской день».

Михаил рассказал, что направлен в Нижегородский драгунский полк, штаб-квартира которого находится в селении Караагач в Кахетии. Должен был явиться еще неделю назад, но никак не мог поспеть раньше.

– Хорошо тебе, – мечтательно оценил троюродный брат, – рядом Цинандали.

– Ну и что с того?

– В Цинандали живут князья Чавчавадзе. Нина Чавчавадзе – вдова Грибоедова, младшая ее сестрица Екатерина, их почтенная матушка княгиня Саломея. Непременно проведай, передай от меня поклон. Мы ведь с детства в дружбе. Маменька моя давала уроки музыки и французского Нине с Катенькой.

У Михаила загорелись глаза.

– Дочери пригожи?

– Не то слово! Нина смуглая, черноокая, чернобровая – настоящая царица Тамар. А Екатерина попроще, хохотушка-проказница, и глаза голубые.

Егор, помолчав, заметил:

– Но на Нину планы не строй – до сих пор в трауре и дала зарок, что не выйдет замуж после Грибоедова.

– А насчет младшенькой?

Егор пожал плечами.

– Разве что, пожалуй, платонический флирт… У ее родителей есть серьезные виды на его высочество князя Дадиани. Он правитель Мегрелии, не тебе чета. Ты уж извини.

Лермонтов надулся.

– Подумаешь – князь! Против нашего брата, поэта, у любого князя кишка тонка.

Ахвердов иронично фыркнул.

– Ну, попробуй, попытай счастья. Может быть, и выгорит.

3

На улице после бани оказалось не намного прохладнее: был уже конец сентября, но жара стояла сильная, и на небе ни облачка. Вслед за господами шли слуги: за Ахвердовым – Васька, за Лермонтовым – Андрей Иванович, состоявший при нем с младых ногтей. Маленькому Мише подарили его однажды на именины, и крепостной растил барчука как дядька, следуя за ним и в Москву, и в Петербург, и в ссылку на Кавказ. Даже заведовал кассой хозяина. Михаил называл его Андрей Иванычем, но на «ты». В этом 1837 году слуге стукнуло сорок два.

Вчетвером вышли к причалам Куры и полюбовались рекой – водяными мельницами, выдвинутыми мостками к самой быстрине, лодками под парусом, рыбаками по колено в воде с удочками из ветвей орешника. Жорж служил гидом и пальцем указывал на достопримечательности: древний замок Метехи, напротив – руины крепости Карикала, которая была разрушена десять лет назад сильным землетрясением.

– Там, на склоне Святого Давида, Грибоедов упокоен. Хочешь посетить его склеп?