Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

• Название: Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
• Автор: Борис Романов
• Издательство: Феория
• Жанр: Филология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91796-03-6

Первая биография Даниила Леонидовича Андреева (1906-1959) — поэта и мыслителя, чьи сочинения, опубликованные лишь через десятилетия после его смерти, заняли заметное место в нашей культуре.

Родившийся в семье выдающегося русского писателя Леонида Андреева, крестник Горького, Даниил Андреев прожил жизнь, вобравшую в себя все трагические события отечественной истории первой половины XX века. Детство, прошедшее в семье доктора Доброва, в которой бывали многие — от Андрея Белого и Бунина до патриарха Тихона, учеба в известной московской гимназии Репман, а затем на Высших литературных курсах, духовные и литературные поиски в конце 20-х и в 30-е годы, поэтическое творчество, десятилетняя работа над романом «Странники ночи», трубчевские странствия, Ленинградский фронт — вот главные вехи его биографии до ареста в апреле 1947 года. Арест и обвинение в подготовке покушения на Сталина, основанием чему послужил написанный роман, переломило судьбу поэта. Осужденный вместе с близкими и друзьями, после окончания «дела», о котором докладывалось Сталину, Даниил Андреев провел десять лет во Владимирской тюрьме. Его однокамерниками были знаменитый В.В. Шульгин, академик В.В. Парин, историк Л.Л. Раков и другие, часто незаурядные люди. В тюрьме он задумал и написал большинство дошедших до нас произведений — поэтический ансамбль «Русские боги», «Железную мистерию», мистический трактат «Роза Мира». После десяти лет тюрьмы, откуда вышел тяжело больным, поэт прожил недолго, мыкаясь по углам и больницам и работая над завершением своих книг. Огромную роль в его судьбе сыграла жена — Алла Александровна Андреева, осужденная вместе с ним и многое сделавшая для сохранения его наследия. Их трогательная любовь — одна из сюжетных линий книги.

Биография Даниила Андреева основана на многолетних изысканиях автора, изучавшего и издававшего его наследие, встречавшегося с друзьями и знакомыми поэта, дружившего с его вдовой. В книге рассказывается об истоках мироощущения поэта, о характере его мистических озарений, о их духовной и жизненной основе. Автор касается судеб друзей поэта, тех, кто сыграл ту или иную роль в его жизни, среди которых многие были незаурядными личностями. В книге широко использованы документы эпохи — архив поэта и его вдовы, воспоминания, переписка, протоколы допросов и т. д.

---

Неожиданно, благодаря Чуковскому, Андреев получил работу — перевод книги рассказов японской писательницы Фумико Хаяси. "Мне вручается приблизительный, не вполне подстрочный перевод рассказов одного японского писателя, а я должен придать этому переводу художественность. Задача не из легких, т. к. японский язык очень своеобразен: совершенно не схожий с нашим синтаксис, конструкция фраз, ассоциации, идиомы, — короче говоря, не вполне уверен, что смогу одолеть к 1 июля 20 печатных листов"[620], — делился он с Пантелеевым. Подстрочным переводом занялся Зея Рахим. Работа шла со скрипом. Зея переводил косноязычно и упрощенно, литературным русским языком владел плохо. Это усложнило дело. Но Рахима, обаятельно твердившего о собственных талантах, издательству рекомендовал он сам, и отступление исключалось. Работа, привычная для литераторов — поденщиков, профессионально и легко изготавливавших из грамотных подстрочников приемлемые тексты, для Даниила Андреева оказалась сложной и малознакомой. Да и не мог он, отложив собственные рукописи, "Розу Мира", день и ночь сидеть над рассказами Фумико Хаяси.

С изданием стихотворений не сумел помочь и Чуковский. Как передает Алексей Смирнов, прекрасно знавший издательские условия Корней Иванович будто бы говорил, что для напечатания стихов нужно "Два ваших подлинных стихотворения, а два — подленьких". На что Андреев отвечал: "А подленьких у меня нет"[621].

В комнатку в Ащеуловом чуть не ежедневно приходили друзья, с некоторыми он не виделся десятилетия. Навещали — Ивашев — Мусатов, Морозова, Киселева, Бокова, дочь Веселовских — Анна… Заходили новые знакомые — восторженная, всегда приносившая гостинцы Алла Смирнова, позже, в начале марта, появился Борис Чуков…

Д. Л. Андреев. 1958. Фотография А. С. Веселовской

В тюрьме Андреев соскучился по кино. "Не могу сказать, чтобы я к этому виду искусства питал особое пристрастие, но в специфических условиях того периода моей жизни почему-то возросла потребность именно в кино. Как я мечтал увидеть хоть несколько кадров какого-нибудь хорошего фильма! И вот, представьте, — писал он жене Гудзенко, — за полгода, когда появилась возможность удовлетворить эту потребность, мы удосужились побывать в кино всего два раза — на"Дон Кихоте" и на "Лебедином озере". Просто не хватает времени и сил: днем — времени, вечером — сил. И один раз побывали в Большом театре на "Ромео и Джульетте" с Улановой. Восхищению нет границ. Это не балерина, а что-то большее. Великолепен был и Меркуцио (Корень). Постановка, декорации — выше всяких похвал"[622]. Еще они видели мультфильм "Снежная королева" по Андерсену и цветной документальный фильм "100 дней в Бирме". "Совершенно изумительна бирманская архитектура, — красота прямо-таки невообразимая, но, к сожалению, в фильме она показывается только мимоходом"[623], — делился он впечатлениями. Рядом на Сретенке находился кинотеатр "Хроника", и там они смотрели фильмы о Камбодже, Египте, Цейлоне.

Побывали в кукольном театре Образцова, где "смеялись до колик". В консерватории слушали XI симфонию Шостаковича. Жена вспоминала: больному Андрееву разрешили подняться в зал не по лестнице, а на служебном лифте. "Господи, как Даниил рассердился! Он сказал мне:

— Ну как ты не понимаешь, что не нужно мне этого лифта! Как ты не понимаешь, что только поднявшись по этой белой лестнице, я почувствую, что вернулся из тюрьмы, только тогда будет освобождение.

И мы пошли пешком. Он тяжело опирался на мое плечо, мы останавливались через каждые несколько ступенек, но поднялись — освободились, вернулись из заключения"[624].

Мнения их разделились: Алла Александровна была в восторге, а ему по — настоящему понравились "только отдельные места". Он назвал симфонию слишком шумной.

В начале декабря пришло горькое, впрочем, ожидаемое известие: 30 ноября умер Александр Филиппович Добров. "Последние месяцы его жизни были превращены в сплошную цепь мучений благодаря сочетанию туберкулеза легких с циррозом печени. Умер, однако, тихо — спокойнее, чем можно было ожидать. Его душевное состояние было в последнее время, я считаю, хорошим, т. е. все страдания он переносил мужественно"[625], — писал Даниил Леонидович брату в Нью — Йорк.

В декабре у Аллы Александровны стала расти опухоль, удаленная три года тому назад, в лагере. В начале января ей сделали операцию, определив опухоль как фиброму. К тому же у нее обнаружились малокровие и базедова болезнь.

6. Письмо в ЦК

Обработкой японских рассказов Андреев надеялся заняться в Доме творчества писателей в Малеевке. Путевку удалось получить, конечно, по протекции и как сыну Леонида Андреева — сам он писателем не числился. Алла Александровна рассчитывала придти в себя после операции и первые дни по приезде лежала в постели. Потом все чаще стала подниматься и даже ходить на этюды. "Конечно, нас разглядывали: сын Леонида Андреева!.. Вышел из тюрьмы… — вспоминала она малеевские недели. — И все с изумлением смотрели, как я бегала зимой на этюды. Почти десять лет я прожила без живописи и теперь не могла остановиться. С нами вместе жил в Малеевке кто-то из Кукрыниксов, и он мне сказал: "Видно, до чего же Вы по живописи изголодались!".

С Малеевкой связано несколько забавных эпизодов.

Даниил там читал свою поэму "Рух". На чтение к нам в комнату пришло человека четыре, из которых я помню только чью-то жену, тоже писательницу. Кто-то из них очень смешно отреагировал:

— Позвольте, это что… монархическая вещь?

Даниил ответил:

— Нет, это русская вещь.

Неожиданный переполох в писательской среде вызвало Данино хождение босиком. Он очень любил ходить босиком по снегу. Даже в тюрьме ему это разрешали. В Малеевке в те дни, когда Даниил чувствовал себя лучше, мы уходили подальше в лес, чтобы никто не видел, как он разувается.

Однажды в конце прогулки, когда Даниил уже обулся, недалеко от малеевского дома, выяснилось, что мы что-то потеряли. Я вернулась в лес, потом той же дорогой пошла обратно и вижу: стоит группа писателей, человек шесть, носами вниз: что-то разглядывают. Что же? Следы босых ног на снегу! Совершенно обмерев, прохожу мимо, а они серьезно рассуждают.

— В чем дело? Кто мог ходить по снегу босиком?

Наконец один из них догадывается:

— Знаете что? Кто-то пишет о войне, о гитлеровских пытках, о том, как водили на казнь босиком. Он хотел это прочувствовать сам, разулся и прошел!"[626]

От добропорядочных советских писателей Андреев отличался, как марсианин. Худое вытянутое индусское лицо, выражение нездешности, "босикомохождение", поэтическая симфония со святорусским синклитом, уицраором и демонами… А кроме того, он курил махорку, которую курить в Доме творчества было немыслимо, — рассказывала Алла Александровна. — "Что делать? В то время продавались пустые гильзы. Я их покупала, а Даниил набивал махоркой и складывал в коробку от дорогих сигарет. И вот мы сидим в холле вдвоем. Даниил курит махорочную "сигарету". Мимо проходят какие-то писательские дамы, и я слышу, как одна говорит другой: "Какой прекрасный табак!""[627].

Из Малеевки Андреев прежде всего написал Шульгину, адрес которого наконец-то удалось узнать. Малеевка показалась ему райским уголком, где все создано для творчества. Он писал Татьяне Морозовой о "райской жизни": "Встаем часов в 9; сперва — всякие туалеты, завтрак и пр., потом идем на процедуры и на прогулку, причем Алла — с этюдником, а я — с пустыми руками. Она находит где-нибудь живописное местечко и располагается там со своим художническим скарбом, а я разуваюсь и ухожу бродить по лесу. Места здесь дивные, но санаторий с трех сторон, как подковой, окружен маленькой речкой, протекающей по очень глубокому оврагу. Это очень красиво и мило, тем более, что склоны оврага поросли лесом, но с моим сердцем я предпочел бы более плоскую местность. Гуляю я минут 40, после чего иду работать. В третьем часу — обед, потом опять работа — до ужина. Перед ужином опять прогулка. После ужина, по большей части, смотрим кино. Видели несколько хороших фильмов: "Искусство друзей" (о фестивале), "Фанфан — Тюльпан" и, в особенности, итальянский фильм "Вор и полицейский": изумительная картина!

Читать — не хватает времени. За 11 дней я успел только перечитать "Князя Серебряного", случайно попавшегося в здешней библиотеке.

Кормят очень хорошо. Мы стараемся съедать все, что дают, но это не всегда удается.<…>

Публика здесь (как и персонал) — вежливая, — вечные улыбки и раскланивания, — но мало интересная. Из "знаменитостей" — Кукрыниксы, ленинградская писательница Марич, обогатившая нашу литературу беспомощным романом "Северное сияние", и один известный кинооператор. Еще несколько десятков человек, кот<орых>мы не знаем"[628].

Среди профессиональных советских литераторов, читая поэму, он не мог не почувствовать настороженное к себе отношение и не задуматься о том, что мнение "Даниил Андреев пишет монархические вещи" может мгновенно дойти до бдящих "органов". И хотя времена существенно изменились, стали издавать Достоевского и Леонида Андреева, можно, пусть в полголоса, говорить о Пильняке, Клюеве и Мандельштаме, новое "дело" Даниила Андреева вполне реально. Нового ареста они не переживут, все написанное последует за "Странниками ночи" в ненасытные казенные печи. А лубянские тени, кружившие в Малом Левшинском, возможно, уже кружат и в Ащеуловом.