Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

• Название: Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
• Автор: Борис Романов
• Издательство: Феория
• Жанр: Филология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91796-03-6

Первая биография Даниила Леонидовича Андреева (1906-1959) — поэта и мыслителя, чьи сочинения, опубликованные лишь через десятилетия после его смерти, заняли заметное место в нашей культуре.

Родившийся в семье выдающегося русского писателя Леонида Андреева, крестник Горького, Даниил Андреев прожил жизнь, вобравшую в себя все трагические события отечественной истории первой половины XX века. Детство, прошедшее в семье доктора Доброва, в которой бывали многие — от Андрея Белого и Бунина до патриарха Тихона, учеба в известной московской гимназии Репман, а затем на Высших литературных курсах, духовные и литературные поиски в конце 20-х и в 30-е годы, поэтическое творчество, десятилетняя работа над романом «Странники ночи», трубчевские странствия, Ленинградский фронт — вот главные вехи его биографии до ареста в апреле 1947 года. Арест и обвинение в подготовке покушения на Сталина, основанием чему послужил написанный роман, переломило судьбу поэта. Осужденный вместе с близкими и друзьями, после окончания «дела», о котором докладывалось Сталину, Даниил Андреев провел десять лет во Владимирской тюрьме. Его однокамерниками были знаменитый В.В. Шульгин, академик В.В. Парин, историк Л.Л. Раков и другие, часто незаурядные люди. В тюрьме он задумал и написал большинство дошедших до нас произведений — поэтический ансамбль «Русские боги», «Железную мистерию», мистический трактат «Роза Мира». После десяти лет тюрьмы, откуда вышел тяжело больным, поэт прожил недолго, мыкаясь по углам и больницам и работая над завершением своих книг. Огромную роль в его судьбе сыграла жена — Алла Александровна Андреева, осужденная вместе с ним и многое сделавшая для сохранения его наследия. Их трогательная любовь — одна из сюжетных линий книги.

Биография Даниила Андреева основана на многолетних изысканиях автора, изучавшего и издававшего его наследие, встречавшегося с друзьями и знакомыми поэта, дружившего с его вдовой. В книге рассказывается об истоках мироощущения поэта, о характере его мистических озарений, о их духовной и жизненной основе. Автор касается судеб друзей поэта, тех, кто сыграл ту или иную роль в его жизни, среди которых многие были незаурядными личностями. В книге широко использованы документы эпохи — архив поэта и его вдовы, воспоминания, переписка, протоколы допросов и т. д.

---

Д. Л. Андреев. Апрель 1957

Пересмотр "Дела Д. Л. Андреева" кончился ничем, и это, возможно, не было худшим исходом. Никто не решался ему простить слов из письма Маленкову об отношении к советской власти в зависимости "от той степени свободы слова, печати, собраний, религиозной деятельности, какую советская власть осуществляет фактически, не в декларациях, а на деле". Жена умоляла вести себя осторожней, "но он твердо стоял на том, что всегда будет говорить правду, — рассказывала она. — И в какой-то момент я не то сказала, не то написала ему: "Не выступляй". Он потом, смеясь, рассказывал мне, что это слово все вдруг поставило на свои места. И он старался "не выступлять" на допросах". Но на перееледствии, как ни сдерживался, сорвался. Следователь спросил об отношении к Сталину. "…Тут он, по его словам, "совершенно съехал". "Ты не представляешь себе, — рассказывал он мне потом, — я, не умеющий говорить, обрел такой дар красноречия, разлился так обстоятельно, так обоснованно разложил "отца народов" по косточкам, просто стер в порошок… И вдруг вижу странную вещь: следователь молчит и по его знаку стенографистка не записывает". Именно в это время у трясущегося от бешенства следователя посредством телефонного звонка от имени Шверника вырвали из рук дело, которое он благополучно "шил""[579]. Неутомимые хождения жены по инстанциям наверняка спасли от нового срока. Но десять лет он отсидел полностью, день в день.

Из внутренней тюрьмы КГБ Андреева выпустили со справкой № 455, где говорилось: "23 апреля 1957 года из-под стражи освобожден по истечении срока наказания". 10 мая на основании справки ему выдали паспорт.

Как он и предполагал, поселиться пришлось в Подсосенском переулке, заняв угол у родителей жены. Те жили в сравнительно большой комнате в многолюдной коммунальной квартире во весь второй этаж. Дом — деревянный купеческий особняк. Комната Бружесов когда-то была игорной, и на потолке мореного дуба осталась роспись с цветистым изображением игральных карт с драконами. Немалыми усилиями Юлия Гавриловна устроила в комнате небольшую кухню-прихожую с чуланчиком.

В первые же дни он отправился к Коваленскому, жившему у Нелли Леоновой в Лефортово. Осенью 56–го вышло собрание сочинений Ибсена с переводом "Бранда", и гонорар чрезвычайно выручил Коваленского, оказавшегося в положении, как он сам говорил, "нахлебника". В ноябре его реабилитировали, в январе 57–го восстановили в Союзе писателей. Но хвори не отступали, тоска о Каиньке не утихала. Болезненно пополневший, одышливо дышавший, он жил прошлым, писал поэму о детстве, воспоминания, "касающиеся периода отсутствия", перемежавшиеся эпизодами молодости. Встреча получилась напряженно трудной. Вольные и невольные вины, справедливые и несправедливые укоры, тяготы и утраты вставали между ними, за десятилетие наросли как лед. В этой жизни его не растопить. Неизвестно, рассказал ли Андреев усталому мистику об открывшемся в тюремных снобдениях…

Через несколько дней в Подсосенский прибежала Ирина Усова. "Несмотря на прежнюю живость движений, инфаркт Дани, случившийся около двух лет назад, все же сказывался; уже скоро ему пришлось лечь на диван, а я села возле него, — рассказывала о встрече Усова. — Разговор не клеился"[580]. Встречи со старыми друзьями стали и радостными, и тягостными. Пролегшее между ними тюремное десятилетие, как запотевшее стекло, мешало видеть и понимать друг друга.

Встретился с Александрой Львовной Горобовой. Время сгладило ее обиду и его вину, им не забытую. Она помогала хлопотать об его освобождении, писала ходатайства в Союз писателей, посылала в тюрьму посылки. Состарившаяся Александра Львовна участливо смотрела на него большими темными глазами.

Навестил Татьяну Морозову, ютившуюся со взрослыми дочерьми в коммунальной комнатушке в Марьиной роще.

Не реабилитированным жить в Москве не полагалось, их место — за 101–м километром. Стали искать, где прописаться. В самом конце апреля Андреевы вместе с племянницей Вольфина, Аллой Смирновой, поехали в родную деревню ее матери, Вишенки. Дорога через Серпухов: деревня за Окой, недалеко от Поленова.

"Мы приехали на станцию, пошли по направлению к деревне и сели на пригорке, — описывала подробности поездки Андреева. — Аллочка шутя надела на Даниила венок из каких-то больших листьев, и мы очень веселились, потому что в этом венке, похожем на лавровый, в профиль он и вправду походил на Данте. Потом мы вдвоем остались на пригорке, а Аллочка пошла к тете спросить, можно ли прийти бывшим заключенным, из которых один еще не реабилитирован. Тетя возмутилась:

— Да ты что! О чем ты спрашиваешь? Веди сейчас же.

Нас приняли, угостили, мы там даже переночевали. Потом попробовали Даниила прописать, но из этого ничего не получилось — слишком близко к Москве"[581].

Следующий маршрут — в Торжок. Там жили Кемницы, где Виктор Андреевич работал на авиационном заводе и куда из Караганды приехала к нему жена, а следом ее лагерная подруга Вера Литковская. В их двухкомнатной квартире удалось прописать и Андреева. В Торжке вообще оказалось немало вчерашних зеков.

У Кемницев он читал стихи. Читал друзьям, стихи его любившим, многое понимавшим, прошедшим той же дорогой. "Даниил читал там "Рух", — вспоминала жена поэта. — Слушали Верочка, Кемницы и кто-то из их торжковских друзей. Даниил вообще читал свои стихи хорошо, но в тот раз — поразительно хорошо.

Я его потом спросила:

— В чем было дело? Ты читал настолько хорошо, что надо запомнить почему, чтобы ты всегда так читал.

А он, смеясь, ответил:

— Понимаешь, я чувствовал, что один из слушателей сопротивляется изо всех сил, не хочет слушать, принимать, и у меня появилось чувство, что я должен его перебороть. Потому так и читал"[582].

Он не мог не читать стихи друзьям. Как и прежде, это не были большие сборища — три — четыре человека.

2. Встречи

После тюремной неподвижности жизнь стала скитальческой. Поездки в Торжок дались нелегко. Встречи с давними друзьями требовали сил. За три недели он многих повидал, успел натолкаться в электричках, натрястись в автобусах.

Но и о вчерашних друзьях он не забыл. 11 мая написал жене Гудзенко, стараясь узнать о его судьбе — предстоял суд — и сообщил о своей: "За два коротких месяца жизни с Вашим мужем я его искренно полюбил, глубоко уверовал в его замечательное дарование и буду с тревогой, беспокойством и надеждой следить за дальнейшими этапами Вашей с ним общей борьбы за справедливое решение его дела"[583].

Написал Курочкину, оставшемуся досиживать, получив от него письмо и фотографию с надписью "На память дорогому Даниилу Леонидовичу" с незабвенным обозначением места: "Владимир — областной".

В мае стараниями Парина Андреева положили в больницу Института терапии. С собой он взял книги, подаренные Иваном Алексеевичем Новиковым. На книге стихов тот написал: "Когда-то надписывал книжку Вашему папе — Леониду Николаевичу Андрееву, а ныне Вам — его сынку…" В письме из больницы он благодарил старого писателя за участие: "Дорогой Иван Алексеевич, до сих пор не удалось навестить Вас после десятилетнего промежутка: лежу в больнице и подвергаюсь пока не столько лечению, сколько всевозможным исследованиям и обследованиям. Диагноз не очень благоприятен: стенокардия, атеросклероз аорты и мн<огое>другое.

Горячая благодарность Вам за все, и в частности — за стихи. Только что (здесь, в больнице) прочитал "Писатель и его творчество". О наших "вечных спутниках" никогда не устаешь читать новое и новое, а тем более — не сухое исследование, а настоящую творческую работу, согретую таким сердечным теплом.<…>

Жена мечтает к 1 июля увезти меня отсюда на Оку, в деревню, в красивые есенинские места, славящиеся к тому же дешевизной жизни. А к осени решится окончательно и мое дело в пленуме Верховного Суда. И думаю, к тому времени отпадут все внешние и внутренние препятствия, тормозящие мою поездку к Вам.

Еще раз сердечное спасибо за Вашу поддержку, которую я чувствовал несколько раз в жизни — даже в такие минуты, когда Вы сами не сознавали, что ее оказываете"[584].

В больнице его почти каждый вечер, один за другим, навещали друзья. На больничной территории, в глубине, он облюбовал скамейку. Туда все и приходили. Татьяна Морозова, как всегда, выполняла его поручения, тем более, что на жену свалились все неисчислимые житейские заботы. Появились Ивашев — Мусатов, Зоя Киселева. И еще — Зея Рахим, приехавший из Грузии. В октябре он отправился вместе с Гогиберидзе в Махарадзе, оттуда перебрался в Рустави, но не прижился и там. В мае, поселившись на подмосковной станции Правда по Ярославской дороге, Рахим объявился в Москве и с помощью Парина нашел заработок — научные переводы с японского.