Фридрих Ницше - Так говорил Заратустра

• Название: Так говорил Заратустра
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 1990

Ни один из родоначальников современной западной мысли не вызывал столько споров и кривотолков, как Фридрих Ницше (1844—1900). Сверхчеловек, Воля к власти, Переоценка ценностей (с легкой руки Ницше это выражение стало крылатой фразой), утверждение о том, что «Бог умер», концепция Вечного Возвращения — почти всё из идейного наследия философа неоднократно подвергалось самым разнообразным толкованиям и интерпретациям, зачастую искажающим самую суть его взглядов.

Мы надеемся, что знакомство с философской поэмой «Так говорил Заратустра» (последний раз в старом переводе книга издавалась в 1915 г.) позволит читателю объективно и беспристрастно оценить выдающееся произведение одного из самых оригинальных мыслителей, чей духовный опыт оказал влияние на формирование взглядов и творчество Л. Шестова, Б. Шоу, Т. Манна, Г. Гессе, А. Камю, Ж. П. Сартра и многих других деятелей культуры.

---

Но вот третье, что слышал я: повелевать труднее, чем повиноваться. И не только потому, что повелевающий несет бремя всех повинующихся и что бремя это легко может раздавить его:

— попыткой и дерзновением казалось мне всякое приказание. И приказывая, живое всегда подвергает себя риску.

Даже приказывая самому себе, должно еще искупить приказание свое и стать судьей, мстителем и жертвой своего собственного закона.

«Как же происходит это? — вопрошал я себя. — Что побуждает живое повиноваться, и приказывать, и, приказывая, повиноваться себе?»

Так слушайте же слово мое, мудрейшие! Удостоверьтесь, действительно ли проник я в основу основ жизни и до самых недр сердца ее?

Всюду, где было живое, обнаруживал я волю к власти; и даже в повиновении слуги находил я стремление быть господином.

Воля слабого побуждает его подчиниться сильному, ибо желает господствовать над тем, кто еще слабее: лишь этой радости жаждет он и не захочет лишиться ее.

И как меньшее предается большему, чтобы радоваться и властвовать над еще более малым, — так жертвует собой и величайшее, ради власти рискуя жизнью своей.

В том и заключается самопожертвование великого, что оно — дерзновение, и опасность, и игра, где ставка — жизнь.

И там, где есть жертва, и служение, и взоры любви, — там есть воля к господству. Потаенными путями пробирается слабый в крепость сильного — до самого сердца его — и похищает власть.

И вот какую тайну поведала мне жизнь: «Смотри, — сказала она, — я есть то, что постоянно преодолевает самое себя.

Хотя вы и называете это жаждой воспроизведения или стремлением к цели — к высшему, дальнему, многообразному, но все это — едино и есть одна тайна.

Я скорее погибну, чем отрекусь от этого: истинно, там, где гибель, закат и падение листьев, там жизнь жертвует собой ради власти!

Я должна быть борьбой и становлением, целью и противоречием целей: о, кто угадывает волю мою, тот поймет, какими кривыми путями должна следовать она!

Что бы ни созидала я и как бы ни любила творение свое, — и ему, и любви своей должна я стать противницей; так хочет воля моя.

И сам ты, познающий, ты всего лишь тропа и след воли моей: поистине, моя воля к власти идет ногами твоей воли к истине!

Тот, кто возвестил о „воле к существованию“, прошел мимо истины; этой воли не существует!

Ибо то, чего нет, не может хотеть; а то, что есть, не захочет быть, ибо уже есть!

Только там, где есть жизнь, есть и воля: но не воля к жизни — воля к власти! Так учу я тебя.

Многое ценит живущий выше, чем жизнь; но и в самой оценке этой говорит воля к власти!»

Так учила меня некогда жизнь: так же, мудрейшие, разрешаю и я загадку сердца вашего.

Истинно говорю вам: нет такого добра и зла, что были бы непреходящи. Неустанно должны они преодолевать сами себя.

С помощью ценностей ваших и того, что говорите вы о добре и зле, вершите вы насилие, вы, оценивающие: и в этом ваша тайная любовь, блеск, трепет и порыв души.

Но более могучая сила и новое преодоление вырастают из ценностей ваших; об эту силу и преодоление разобьется яйцо и скорлупа его.

И тот, кто должен быть творцом добра и зла, тот, поистине, должен быть сперва разрушителем, разбивающим ценности.

Так высшее зло принадлежит к высшему благу — быть созидающим.

Будем же говорить только о нем, о мудрейшие, хоть и зло оно по сути своей. Однако молчание — еще хуже: всякая истина, о которой умалчивают, становится ядовитой.

Да разобьется о наши истины все, что может разбиться о них! Много зданий еще предстоит построить!

Так говорил Заратустра.

О возвышенных

Спокойна глубина моего моря: никто и не догадывается о том, какие забавные чудища скрывает оно!

Невозмутима глубина моя: но переливается она блеском загадок и улыбок, скользящих по поверхности ее.

Одного из возвышенных видел я сегодня — торжественного, кающегося духом: о, как смеялась душа моя над его безобразием!

Выпятив грудь, как будто задерживая дыхание, стоял он, этот возвышенный, и молчал.

Он был увешан безобразными истинами, трофеями охоты его, и щеголял разодранными одеждами; и много шипов было на нем, но не было ни одной розы.

Еще не научился он смеху и красоте. Мрачным вернулся этот охотник из леса познания.

Пришел он после битвы с дикими зверями; но сквозь серьезность его проглядывает еще дикий зверь — непобежденный!

Словно тигр, изготовившийся к прыжку, — так держится он; но я не люблю этих напряженных душ, и не по вкусу мне все эти настороженные.

А вы, друзья мои, говорите, что о вкусах не спорят? Но вся жизнь и есть спор о вкусах!

Вкус — это одновременно и вес, и чаша весов, и тот, кто взвешивает; и горе живущим, которые хотят прожить без спора обо всем, что касается взвешивания!

О, если бы этот возвышенный утомился возвышенностью своей: только тогда проявилась бы красота его, и лишь тогда я отведал бы его и нашел вкусным.

И лишь отвратившись от себя самого, перепрыгнет он через собственную тень — поистине! — прямо в солнце свое!

Слишком долго сидел он в тени, побледнели щеки у кающегося духом: едва не умер он от голода в ожидании своем.

Еще таится в глазах его презрение, и отвращение — на устах его. И хотя достиг он успокоения, нет солнца в покое его.

Он должен бы трудиться, как вол; и землей должно бы пахнуть счастье его, а не презрением к земле.

Белым волом хотел бы я видеть его, волом, который, фыркая и мыча, идет перед плугом; и само мычание его должно восхвалять все земное!

Лицо его еще мрачно: тень от руки играет на лице его. Затенено еще чувство во взоре его.

Деяние его лежит тенью на нем: сама рука омрачает действующего ею.[6] Не преодолел он еще деяния своего.

Как нравится мне эта бычья шея! Однако теперь хотел бы я увидеть, что взгляд его — взгляд ангела.

И свою волю героя он тоже должен забыть: да будет он вознесенным, а не просто возвышенным: пусть сам эфир носит его, лишенного воли!

Он побеждал чудовищ и разгадывал загадки: избавителем, разрешителем и победителем всего чудовищного и загадочного в себе самом пусть станет он теперь и преобразит своих чудищ в небесных детей.

Еще познание его не научилось улыбаться и не ведать зависти; еще не стихла в красоте его бурная страсть.

Поистине, в красоте, а не в сытости должны потонуть и умолкнуть порывы его! Привлекательно великодушие тех, кто возвышенно настроен.

Положив руку на голову — так должно отдыхать герою, пусть так преодолевает он даже отдых свой.

Но именно для героя красота — самое трудное. Она недостижима для самой сильной воли.

Чуть больше, чуть меньше: но как раз в этом «чуть-чуть» и заключается многое, именно это «чуть-чуть» и является сутью.

Расслабить мускулы и волю — это для вас самое трудное, вы, возвышенные!

Когда сила, оказывая милость, нисходит в видимое, такое снисхождение зову я красотой.

И ни от кого не требую я красоты так, как от тебя, сильный: пусть доброта будет твоим последним самопреодолением.

Я считаю тебя способным на всякое зло и потому требую от тебя добра.

Правда, я часто смеялся над слабыми, которые мнят себя добрыми, поскольку бессильны их руки!

В добродетели своей бери пример с колонны: чем выше она, тем нежнее и прекраснее, тогда как внутри — тверже и выносливее.

Да, возвышенный, ты еще станешь прекрасным и будешь держать зеркало перед красотой своей.

Тогда содрогнется душа твоя от божественных желаний, и поклонение будет даже в тщеславии твоем!

В этом — тайна души: только когда герой покинул ее, в сновидении к ней приближается Сверхгерой.

Так говорил Заратустра.

О стране культуры

Слишком далеко залетел я в будущее: ужас объял меня.

И когда я оглянулся вокруг, я увидел, что только время было моим единственным современником.

Тогда полетел я обратно, домой, — все быстрей и быстрей: так пришел я к вам, люди нынешнего, в страну культуры.

Впервые решился я как следует рассмотреть вас, и не было злого умысла в желании моем; поистине, пришел я к вам с томящимся сердцем.

Но что случилось со мной? Как ни робел я, не мог я не рассмеяться! Никогда еще глаза мои не видели ничего более пестрого!

Я продолжал смеяться, тогда как поджилки мои тряслись, а сердце трепетало. «Вот она, родина всех горшков для красок!» — сказал я себе.

С лицами и телами, раскрашенными на пятьдесят ладов: так восседали вы, современники, к изумлению моему!

И пятьдесят зеркал, которые льстили вам, окружало вас, повторяя игру ваших красок!

Поистине, люди нынешнего, вам не придумать себе лучшей маски, чем ваше собственное лицо! Кто сможет узнать вас?