Фридрих Ницше - Так говорил Заратустра

• Название: Так говорил Заратустра
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 1990

Ни один из родоначальников современной западной мысли не вызывал столько споров и кривотолков, как Фридрих Ницше (1844—1900). Сверхчеловек, Воля к власти, Переоценка ценностей (с легкой руки Ницше это выражение стало крылатой фразой), утверждение о том, что «Бог умер», концепция Вечного Возвращения — почти всё из идейного наследия философа неоднократно подвергалось самым разнообразным толкованиям и интерпретациям, зачастую искажающим самую суть его взглядов.

Мы надеемся, что знакомство с философской поэмой «Так говорил Заратустра» (последний раз в старом переводе книга издавалась в 1915 г.) позволит читателю объективно и беспристрастно оценить выдающееся произведение одного из самых оригинальных мыслителей, чей духовный опыт оказал влияние на формирование взглядов и творчество Л. Шестова, Б. Шоу, Т. Манна, Г. Гессе, А. Камю, Ж. П. Сартра и многих других деятелей культуры.

---

Ныне же молот мой неистово разрушает темницу его. Пусть от камня летят осколки: что мне до этого?

Завершить хочу я начатое: ибо тень посетила меня — самая тихая, самая легкая тень однажды приблизилась ко мне!

Тенью явилась ко мне красота Сверхчеловека. О братья мои! Что мне теперь боги!

Так говорил Заратустра.

О сострадательных

Друзья мои, насмешливые речи достигли слуха вашего: «Взгляните на Заратустру! Не ходит ли он среди нас, словно среди зверей?».

Но лучше было бы сказать так: «Познающий ходит среди людей, будто они — животные».

Человека же познающий называет: животное с красными щеками.

Почему получил он такое имя? Не потому ли, что слишком часто приходится ему стыдиться?

О друзья мои! Так говорит познающий: «Стыд, стыд и стыд — вот история человека!».

И потому благородный предписывает себе не стыдить других: стыдливость повелевает он себе перед всеми страдающими.

Поистине, не люблю я милосердных, блаженных в сострадании своем: совсем лишены они стыда.

Если должен я сострадать, все же не хочу я называться сострадательным; а если я сострадаю, то только на расстоянии.

Я предпочитаю скрыть лицо свое и убежать прежде, чем узнают меня: поступайте так и вы, друзья мои!

Пусть судьба моя всегда ведет меня дорогою тех, кто, как вы, никогда не страдает, и с кем смогу я разделить надежду, пиршество и мед.

Поистине, так или иначе помогал я страждущим: но всегда казалось мне, что лучше бы делал я, если бы учился больше радоваться.

С тех пор, как существуют люди, слишком мало радовался человек: только в этом, братья мои, наш первородный грех!

И если научимся мы больше радоваться, то так мы лучше всего разучимся обижать других и измышлять всевозможные скорби.

Поэтому умываю я руки, помогавшие страждущему, поэтому очищаю я также и душу свою.

Ибо, видя страдающего, я стыжусь его из-за его же стыда; и когда я помогаю ему, я жестоко унижал гордость его.

Большие одолжения вызывают не чувство благодарности, а желание мстить; и если мелкое благодеяние не забывается, словно червь, гложет оно.

«Будьте же равнодушны, принимая что-либо! Оказывайте честь уже тем, что принимаете», — так советую я тем, кому нечем отдарить.

Но я — дарящий: охотно дарю я, как друг дарит друзьям своим. А чужие и неимущие пусть сами срывают плоды с дерева моего: ибо это не так устыдит их.

Однако нищих следовало бы вовсе уничтожить! Поистине, досадно давать им и досадно не давать.

А заодно с ними грешников и тех, кого мучает совесть! Верьте мне, братья мои, укоры собственной совести учат уязвлять других.

Но хуже всего — мелкие помыслы. Поистине, лучше уж совершить злое, чем помыслить мелкое!

Правда, вы говорите: «Удовольствие от мелочной злобы нередко предохраняет нас от серьезных злодеяний». Однако в этом случае не следует мелочиться.

Злодеяние — как нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает — оно заявляет о себе откровенно.

«Смотри, я — болезнь», — говорит злодеяние; и в этом его честность.

А ничтожная мысль подобна паразиту: она неугомонна — ползает, прилипает, прячется, пока все тело не станет вялым и дряблым от этих крошечных тварей.

Но тому, кто одержим бесом, я шепчу на ухо: «Будет лучше, если демон твой станет сильнее, — помоги же ему! Есть и у тебя путь к величию!».

О братья мои! Слишком много известно нам друг о друге! И многие становятся для нас прозрачными, хотя и тогда мы еще долго не можем пройти сквозь них.

Трудно жить с людьми, ибо трудно хранить молчание.

И более всего несправедливы мы не к тем, кто противен нам, а к тем, до кого нет нам никакого дела.

Но если есть у тебя страждущий друг, стань для страданий его местом отдохновения, но вместе с тем и жестким ложем, походной кроватью: так лучше всего ты сможешь помочь ему.

И если друг причинит тебе зло, скажи так: «Я прощаю тебе то, что сделал ты мне; но как простить зло, которое этим поступком ты причинил себе?»

Так говорит великая любовь: она преодолевает и прощение, и жалость.

Надо сдерживать сердце свое; ибо стоит только распустить его, как теряешь голову!

О, кто совершил больше безрассудств, чем милосердные? И что причинило больше страданий, чем безумие сострадательных?

Горе любящим, еще не достигшим той высоты, которая выше сострадания их!

Так сказал мне однажды дьявол: «Даже у Бога есть свой ад — это любовь его к людям».

А недавно я слышал от него: «Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он».

Итак, опасайтесь сострадания, помните: оттуда надвигается на людей тяжелая туча! Поистине, известны мне признаки бури!

Запомните же и такое слово: великая любовь выше сострадания, ибо то, что любит она, она еще жаждет — создать!

«Себя самого приношу я в жертву любви моей, и ближнего своего, подобно себе», — такова речь созидающих.

Но все созидающие безжалостны.

Так говорил Заратустра.

О священниках

Однажды Заратустра подал знак ученикам своим и произнес такие слова:

«Вот — священники: но хотя они и враги мне, спокойно пройдите мимо, и пусть спят мечи ваши в ножнах!

Есть герои и среди них; многие из них немало страдали: потому они хотят заставить страдать и других.

Они — дурные враги: нет ничего более мстительного, чем их смирение. И легко осквернится тот, кто тронет их.

Но близок я к ним по крови; и хочу, чтобы в их крови также почиталась и моя»

И вот, когда прошли они мимо, печаль овладела Заратустрой; однако недолго он с ней боролся, и начал говорить так:

«Жаль мне этих священников, хотя они мне и не по вкусу; но с тех пор, как хожу я среди людей, это перестало меня волновать.

Но страдаю я и страдал вместе с ними: пленники они, отмеченные клеймом. Тот, кого называют они Спасителем, цепями опутал их.

Цепями ложных ценностей и заблуждений! О, если б спас их кто-нибудь от этого Спасителя!

Они думали, что прибило их к острову, когда кругом бушевало море; но смотрите — то было спящее чудовище!

Ложные ценности и лживые слова заблуждений: для смертных это самые страшные чудовища — долго ждет в них дремлющий рок.

Но наконец просыпается он и начинает пожирать и заглатывать тех, что построили на нем шатры свои.

О, посмотрите же на эти шатры, что воздвигли священники! Церквями называют они свои берлоги, полные слащавых ароматов!

О, этот фальшивый свет, этот спертый воздух! Тут не позволено душе взлететь на высоту свою!

Но вера их так повелевает им: „На колени, и вверх по ступеням, грешники!“.

Поистине, приятнее видеть бесстыдного, чем вытаращенный взгляд их стыда и благоговения!

Кто же они, создатели этих берлог и лестниц покаяния? Не те ли, кто хотел спрятаться и стыдился чистого неба?

И только тогда, когда чистое небо снова проглянет сквозь разбитые крыши, а разрушенные стены зарастут травой и алыми маками, только тогда обратится сердце мое к местам обитания этого бога.

Богом они называли то, что противостояло им и мучило их: и поистине, немало героического было в этом поклонении! И пригвождая людей к кресту, не знали они, как по-другому еще любить им Господа своего!

Мертвецами думали прожить они, в черное облачали они безжизненные тела свои; и даже в речах их я чувствую зловеще-пряный запах склепа.

И тот, кто поселился рядом с ними, живет близ темных стоячих прудов, где жаба изливает в песне слащавую скорбь свою.

Лучше должны петь они, чтобы поверил я в их спасителей: что-то непохожи на спасенных ученики их!

Нагими хотел бы увидеть я их, ибо одна только красота смеет проповедовать покаяние. Но кого убедит это таящееся под рясой уныние?

Поистине, не из стихии свободы и не с седьмого неба явились к нам эти спасители! Поистине, никогда не ступала нога их по коврам познания!

Из брешей и пустот состоит дух их спасителей; но в каждую пустую раму вставили они химеру свою — Богом зовется у них эта затычка.

В сострадании захлебнулся их дух, и всякий раз, когда они переполняются им, на поверхность всплывает величайшая глупость.

С ретивыми криками гонят они стадо свое по узкому мостику: как будто нет больше других путей в будущее! Поистине, недалеко от овец ушли сами эти пастыри!

Широка душа у этих пастырей, дух же — весьма невелик. Но даже самая широкая душа, братья мои, — какие это жалкие угодья!

Кровавые знаки оставляли они на пути, которым проходили, и их безумие поучало, что истина доказывается кровью.

Но кровь — наихудшее свидетельство истины; ибо отравляет она самое чистое учение, превращая его в заблуждение и ненависть сердца.

И если кто пойдет на костер за учение свое, — то что он этим докажет? Куда убедительнее, если из твоего собственного пламени родится учение твое!