Алексей Семенов - Травень-остров

• Название: Травень-остров
• Автор: Алексей Семенов
• Издательство: Азбука
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2000
• ISBN: 5-267-00030-2

Сначала до Полуночного края вельхов, веннов и сегванов доходили только слухи о грозном нашествии степняков. Но вот появились беженцы из Полуденных стран, потом послы-разведчики хагана Гурцата, наконец, первые посланные дозоры кочевников форсируют реки, и храбрый венн Зорко из рода Серых Псов уходит на войну.

---

И тут же порыв ветра с холмов, холодный и яростный, пригнул траву на равнине к земле, и столь был он резок, что факелы у многих из Феана На Фаин потухли.

Но Брессах Ог Ферт выдержал порыв ветра и, выставив вперед левую руку, раскрыл ладонь. И ветер, будто ударившись о невидимую преграду, стал оседать, отступать и обмяк, пока не упал вовсе.

Зорко, которого этот вихрь едва не сорвал с лошади, теперь спрыгнул на землю сам и выхватил меч. Он-то, Зорко, мог уцелеть, если чудесные свойства маленького золотого солнца на его груди не оказались маревом, но попади черная молния в лошадь, и никто бы не смог уж поднять ее к жизни: ни королева Фиал, ни Лухтах и Кредне, ни сам Брессах, коли и возжелал бы такого. А ведь Геллах за это не похвалил бы венна, хоть бы тот и привез кожаные ремни, впрягшись в повозку вместо коня.

Зорко без страха вошел в воду и дошел до середины потока. Три сажени разделяли его и чародея, но Брессах Ог Ферт медлил.

— Что же остановился ты, повелитель черной молнии? — вопросил Зорко. — Или утонуть страшишься в мелкой воде?

Брессах в ответ посмотрел на венна так, будто взглядом хотел ударить его, как тяжелым молотом, или же испепелить. И Зорко узнал силу этого взгляда, который, будто раскаленная крушецовая плита, придавил его к земле. Венн почувствовал, что под этим гнетом тело его от напряжения стало словно каменным, и он ощутил, что и действительно вот-вот окаменеет. Нашарив шуйцей на груди знак, Зорко поднес его к глазам и, зажмурив левый, правым посмотрел на чародея сквозь отверстие.

И увидел Брессаха так, будто прозрел его насквозь невидимым лучом, точно был колдун в прозрачных стеклянных доспехах, и словно одежда его была соткана из стеклянных нитей, да и само тело его будто утратило цвет. И лишь три черных почему-то сердца бились внутри этого тела, и три крови струились в жилах чародея, и три жизни были в нем. И страшный взгляд Брессаха утратил свою силу, и бремя упало с плеч Зорко, и тело вновь стало живым и послушным. А давил Брессах венна третьим, невидимым глазом, что был красным и помещался у колдуна меж бровей.

Отбросив копье, Брессах выхватил из ножен меч, и Зорко увидел, что клинок колдуна разделен повдоль надвое. Одна половина меча была блестяще-серебристая, другая — черная, как его молния. Он взмахнул мечом и прочертил острием по воде. Ручей мигом пошел паром, точно в нем был кипяток, и Зорко почувствовал сквозь сапоги жар кипящей воды, но новая вода, пусть медленно, унесла вскипевшую.

И Брессах тогда вошел в нее, и мечи их ударили друг о друга. Колдун сражался, заслоняясь щитом, и Зорко приходилось туго, потому что он мог лишь защищаться. И удары колдуна были тяжки, и меч венна едва поспевал за мечом врага.

Но вдруг Брессах, лик коего был мрачен, побледнел, точно от страшной боли, и Зорко услышал рычание. Это большой черный пес вошел в ручей и вцепился колдуну в ногу чуть ниже колена, где начинается голень. Колдун отступил на шаг и занес меч, чтобы рассечь им собаку, и Зорко, улучив миг, схватил Брессаха левой рукою за кисть его десницы, державшей клинок, и своим мечом нанес ему удар по левой кисти, как делал это в бою Бьертхельм. И отрубил кисть, вместе со щитом упавшую в воду.

Брессах закричал так, будто в дальних горах обрушилась скала, и попытался вырвать руку из хвата Зорко, но венн держал крепко, и тогда, видя, как венн заносит меч для удара, выкрикнул прямо в лицо Зорко странное слово. И тут же вместо человека в руке у Зорко оказалось прохладное и шершавое тело змеи. Черная, покрытая чешуей острая морда с неподвижными желтыми глазами оказалась перед венном, и раздвоенный язык так и сновал, чуть не доставая ему до лица. Змей — а было в нем не менее трех саженей длины — разинул пасть, и Зорко увидел ряд острых загнутых зубов и желтые от яда клыки. Хвост змея обвился вокруг ног и тянул в сторону, пытаясь свалить Зорко.

И венн ударил мечом, разрубив змея вдоль, от головы и ниже.

И опять раздался вопль, и на миг Зорко вновь узрел колдуна в человечьем обличий, и снова тот выкрикнул тайное слово, и ладонь Зорко обожгло. В руке у него был стальной раскаленный добела прут, и прут этот ровно ветвь примыкал к раскаленному железному столбу, и столб этот валился прямо на Зорко. Венн ударил столб мечом, ибо иного не оставалось.

Вопль грознее, громче и яростнее прежних пронзил воздух, и была в этом вопле злоба и тоска. И снова колдун явился перед Зорко, и снова теперь уж не крикнул, а выдохнул странный шепчущий и прохладный звук. И стал дымом, и рука Зорко объяла пустоту, и седой туман заклубился перед ним, и туман этот был жив и непостижимо держал в воздухе черно-серебряный клинок. И Зорко, не останавливаясь уже, нанес туману третий удар, зная, что сейчас разрубит третье черное сердце Брессаха Ог Ферта.

И меч чародея, враз с мечом венна, стал опускаться, завершая дугу. Меч Зорко рассек туман, и вместе с ним колдовской клинок распорол на груди у Зорко кольчугу и вошел в тело, и достал до сердца.

И черная мгла пала, погрузив его в свои неведомые глубины…

…Зорко очнулся оттого, что кто-то тепло и влажно дышал ему в лицо. Ему почудилось вдруг, что это Брессах Ог Ферт принял облик того чудища, на котором сидел, и теперь, раскрыв огромную пасть, навис над ним, Зорко, всем своим тяжким туловом и намеревается ни много ни мало откусить венну голову. Зорко вздрогнул, осознал вдруг, что он — это он и он жив и находится где-то и в какое-то время, и отпрянул от дыхания, одновременно открывая глаза.

Перед ним были ровные и крупные белые зубы и серые раздувающиеся ноздри. Лошадь, наклонясь к нему, тепло и влажно дышала прямо в лицо.

Зорко вздохнул, осознав, что ему привиделся морок, погладил лошадь по морде, покрытой короткой шелковистой шерстью, и приподнялся на локте.

Он лежал на вершине холма, и гора с древними руинами, заросшая на вершине кустарником, поднималась следом за этим холмом. Склон холма довольно круто уходил в распадок, заросший черной ольхой. По дну его нес свои воды ручей. Над холмами уже занимался теплый осенний день, и солнце уже не первыми, но еще ранними золотыми лучами щедро заливало зеленую, точно смарагд-камень, траву.

Пыхтя, взбежал на вершину черный пес и принялся ходить вокруг венна, вертя так и сяк хвостом, дыша шумно и тихо повизгивая. Сизый туман скатывался в распадки, располагаясь там на ночлег, развешивая по ветвям и кустам свои безмерные спутанные пряди.

Зорко встал на ноги и потянулся, глядя на вершину горы. Там все было как и вчера, только вот дальше к закату, продолжая массивную тень горы, вытягивалась далее по холмам узкая и длинная тень венчавшей гору высокой башни, хотя самой башни на горе не было, как ни вглядывайся.

Глава 3 Пора листопада

Шла третья осень обучения Зорко у мастера Геллаха. Освоив краску и тиснение кож, плетение из кожаных ремней и работу с тканью, Зорко теперь принялся за то, к чему долго так тянулся всем своим существом и в чем долго себе отказывал, объясняя добровольное отречение свое тем, что не постиг еще многих необходимых знаний. Зорко принялся за художество красками на тонких пергаментных листах книг и холстах, за украшение книг разноцветным замысловатым узором и большими затейливыми буквицами.

Целые дни проводил он теперь в доме, где Геллах хранил свои книги, где работали переписчики и художники, и прочитывал и переписывал множество страниц. Теперь ему доступны были знаки аррантской и саккаремской грамоты, а именно на этих языках и были писаны чуть не все книги, что были прилежно собраны мастерами-вельхами за многие годы. Было еще немного книг сольвеннских, все больше Правды галирадские и уложения и наставления, из нее следующие, и немного вельхских, где говорилось о временах туманных и древних. Впрочем, о тех временах куда больше и занятнее могли порассказать бродячие певцы и сказители, коих среди вельхов было множество, а то и сами хозяева страны духов, что на вельхских берегах были всюду, даже в самом людском жилище.

У веннов было так же: в доме обитал домовой, в овине — овинник, в лесу — леший, и водяной, конечно, жил в омуте. Те же существа, только звавшиеся по-иному, были и у вельхов, но вот те, кого звали духами, в веннских лесах не больно охочи были показываться живым людям, да и те их побаивались, хотя и уважали, особенно предков. А уж заговаривать с духами без опаски мог только кудесник, и то не всегда. Человек страшился впустить в себя мир духов и пуститься в страну духов тоже опасался: слишком уж велик был риск утратить самого себя и остаться с чужой душой, а свою упустить неприкаянной. А человек без души своей, с телом сросшейся, уже и не человек, а оборотень без роду и совести. А оборотень — враг, потому как Правды не ведает и никто ему не указ.

Вельхи своих духов нимало не боятся, потому что тем вовсе не нужно посягать на то, что зовется человеческой душой. У духов своя жизнь, в которой нет места тем сомнениям и тревогам, которые тревожат человека. Они — духи — словно огонь, пылают ясно все свои годы, пока не истончатся так, что станут и вовсе невидимы и неслышимы и растают в конце концов среди холмов и равнин. Они помнят о древности, и то, что занимает ныне людей, мало их трогает. Ни одна людская душа, будь она похищена, не выдержала бы этого горения, и ни один дух не смог бы пробыть долго в теле человека, ибо томился бы по той ярости и свежести, что осталась в его стране. И люди, и духи знают об этом и потому относятся друг к другу с несомненным уважением, что не мешает им иной раз уходить из своего мира в другой. Во-первых, потому что и души, и духи жаждут новизны и чудес, а во-вторых, и это «во-вторых» служит, если подумать, причиной первому, всех — и людей, и духов — ведет за собой тоска по тому неведомому времени и тем незнаемым местам, где все настоящее и совершенное и нет безнадежности в волшебном и странном пении и музыке духов и в светлой, глубокой и неизбывной печали человеческой души.