Валерий Брюсов - Полдень, XIX век

• Название: Полдень, XIX век
• Автор: Валерий Брюсов
• Издательство: М.: Корпорация «Сомбра», 2005.—352 с.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-91064-002-Х

Когда речь заходит о фантастике XIX — начала XX века, поклонники этого жанра прежде всего вспоминают Жюля Верна и Герберта Уэллса. Космические путешествия, летающие корабли, боевые субмарины и другие плоды воображения этих писателей, ставшие реальностью, кажутся нам исключительным приоритетом западной литературы Имена же русских фантастов, предвидения которых затмевают самые смелые фантазии европейских авторов, незаслуженно забыты А ведь им удалось прозреть не только технический облик нашего времени, но и многие политические события, оказавшиеся неожиданными даже для людей нашей эпохи. Как знать, возможно, еще при жизни нынешнего поколения сбудутся и другие предсказания классиков русской фантастики Фаддея Булгарина, Григория Данилевского, Николая Федорова..

Этот сборник — попытка воздать должное нашим соотечественникам, которые опередили свое время на века, и познакомить с их творчеством современных любителей фантастики.

СОДЕРЖАНИЕ

Владимир Одоевский

4338-Й ГОД. ПЕТЕРБУРГСКИЕ ПИСЬМА

Фаддей Булгарин

ПРАВДОПОДОБНЫЕ НЕБЫЛИЦЫ, ИЛИ СТРАНСТВОВАНИЕ

ПО СВЕТУ В ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОМ ВЕКЕ

Григорий Данилевский

ЖИЗНЬ ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ

Фаддей Булгарин

ПОХОЖДЕНИЯ МИТРОФАНУШКИ В ЛУНЕ. Бред неспящего человека

Валерий Брюсов

ГОРА ЗВЕЗДЫ

Фаддей Булгарин

ПРЕДОК И ПОТОМКИ

Владимир Одоевский

ГОРОД БЕЗ ИМЕНИ

Николай Федоров

ВЕЧЕР В 2217 ГОДУ

Владимир Соловьев

КРАТКАЯ ПОВЕСТЬ ОБ АНТИХРИСТЕ

Федор Достоевский

СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА

Послесловие составителя

НАЗАД В БУДУЩЕЕ

---

Частный пристав прервал речь незнакомца:

— Помилуй, братец, да это сказка! Начать бы тебе: «В некотором царстве, в некотором государстве!..»

— Мне известно «Уложение» царя Алексея Михайловича, — сказал писец, — и я вычитал в «Зерцале Российских государей»… Позвольте! Полезная книжица сия имеется у сынка вашего благородия, Пантелеймона Никитича: мы тотчас увидим! — Писец пошел в другую комнату и возвратился с книгою. — От смерти царя Алексея Михайловича сто… лет. Сколько тебе было лет от роду, когда тебя выслал царь в Архангельск?

— Тридцать шесть, — отвечал незнакомец.

— Дважды два, семь и семь… следовательно, тебе должно быть теперь сто… с лишком лет, — сказал писец, посмотрев насмешливо на незнакомца.

— Итак, царь, государь и милостивец наш, Алексей Михайлович, преставился, — сказал незнакомец. — Вечная ему память и царство небесное! Воля ваша, честные господа, но вы шутите надо мною, несчастным, говоря, что мне сто лет с лишком!

— Не ты ли шутишь над нами, братец? — сказал частный пристав. — Смотри только, чтоб не поплатиться за шутки! Впрочем, ври что угодно, это не наше дело. Только говори скорее.

— Приехав в Архангельск, я исполнил царское повеление, высек батогами взяточников и отправился с богомольцами на Соловки. К вечеру настала жестокая буря, и нас понесло Бог знает куда! Хлеба и воды у нас было только на шестеро суток, а нас несло ветром ровнехонько две недели. Умирая с голоду и жажды, мы каждый миг ожидали гибели и уже перестали править ладьею, как вдруг восстал еще сильнейший ветер и пригнал нас к ледяным горам. Мы было подумали сперва, что это земля, и обрадовались, но вскоре надежда наша исчезла. Между тем волнение занесло ладью на льдины, и она разбилась вдребезги.

Я не помню, что со мной было, что я делал, где был; долго ли, коротко ли, только, проснувшись, почувствовал, что я лежу во льду. Надо мною была ледяная кора, не толще полуаршина. Солнечные лучи проникали лед насквозь, он таял постепенно сверху и допускал теплоту ко мне. Мне стало так хорошо, когда я почувствовал, что в жилах моих переливается теплая кровь и что отвердевшие члены снова принимают свою гибкость! Я стал дышать теплым паром, и вскоре ледяное пространство, в котором я был заключен как в гробу, сделалось обширнее, и наконец верхняя льдина лопнула от удара моих ног.

Я вылез из льда, как бабочка из мешочка, и, вздохнув свежим воздухом, чуть не умер от радости и ослабления. Солнце сильно пекло, и со льда текли ручьи пресной воды. Я утолил жажду и укрепился.

Лишь только я вышел из своего ледяного заточения, одежда моя тотчас свалилась с меня и рассыпалась в прах. Это меня несколько обеспокоило, но провидению угодно было спасти меня чудом и довершить избавление чудом же.

В нескольких шагах от меня я увидел трех мертвых белых медведей, как будто околевших от ран, нанесенных клыками каких-то животных. Я, отыскав свой нож, уцелевший от нетления, и содрав шкуру с одного медведя, прикрылся ею, а из других шкур сделал для себя постель во льду. Впрочем, я так закалился, что мало чувствовал действие холода. На берегу ледяного этого острова было много мертвой рыбы и разных улиток; я питался ими и проводил время, смотря в открытое море. Ночи не было в этом месте, и я тогда только ложился спать, когда совершенно выбивался из сил. Страх быть съедену белыми медведями или другими животными не давал мне покоя; но они не осмеливались приближаться ко мне, и лишь только я начинал кричать, то они бежали от меня опрометью. Других зверей я не видел, кроме китов: одного мертвого кита выбросило бурею на лед, что доставило мне не только обильную пищу, но даже оружие из костей этого животного.

Не знаю, сколько времени провел я таким образом, думаю, месяца два, как вдруг поднялась жестокая буря, о какой я и в сказках не слыхивал! Ледяной остров качало, как щепку, и я ожидал, что его или разобьет, или что он канет на дно. На противоположном берегу я слышал страшный стук и грохот и думал, что ледяные годы уже разрушаются. Сотворив молитву, я прилег на льду и ожидал смерти. Но вскоре гром и стук исчезли, а через несколько времени буря утихла.

Я взлез на возвышенность льда и увидел, что часть моего ледяного острова отломало и что на берегу лежат обломки корабля. Надеясь найти человека, спасшегося от кораблекрушения, я побежал туда, но обманулся в ожидании. На льду лежало несколько бочек и бочонков, куски дерева, канаты, а не было ни одной живой души. Со слезами бросился я обнимать куски дерева, давно не виданного мною, и лобызал их как земляка, как вестника с земли, с которою я был разлучен и отдален морем и льдами.

В бочках нашел я сухари и сельди. Я не питался, но лакомился ими, зная, что это последнее средство к моему спасению, если море откажется выбрасывать мне гнилую рыбу и звери найдут другое место для пожирания своей добычи. В бочонках были червонцы; со презрением смотрел я на золото, которое не могло мне принести никакой пользы, и употребил бочонки на то только, чтоб сложить из них род стены, которую прикрыл досками. Положение мое улучшилось, но я боялся наступления зимы и недостатка в пище. Страх будущего тревожил меня в настоящем. Все время проводил я в молитве, приготовляясь к смерти. Однажды я увидел вдали, в открытом море, движущееся белое пятнышко; я думал сперва, что это стадо китов, но вскоре мог рассмотреть, что это корабль на всех парусах. Не могу рассказать, что я тогда чувствовал! Сперва я бросился на колена и поблагодарил Бога, а после взбежал на высокую льдину и стал махать моей медвежьей шкурой, кричать и прыгать от радости. Ветер был боковой, с корабля увидели меня в подзорную трубку и наконец и услышали мой крик. Вскоре я увидел, что корабль направил путь к моему ледяному острову. Наконец он бросил якорь на малом расстоянии и выслал за мной шлюпку.

На берег вышли немцы. Они осмотрели меня с ног до головы и подумали, что я дикий человек. Наконец мне удалось растолковать им, что я русский. На корабле находился один матрос, бывший в России; за ним тотчас послали, чтоб он служил переводчиком. Я рассказал мое приключение и заметил, что мне не верили, когда дошла очередь до моего сна внутри льда. Корабельщик и матросы думали, что я помешался в уме; но когда я им указал на бочки с золотом, то они признали, что я в полном уме и даже очень умен. Бочонки и меня взяли на корабль и, не занимаясь более китовою ловлею, отправились в голландскую землю, в город Амстердам. Там взял меня к себе в дом хозяин корабля и при разделе червонцев дал мне два бочонка; один бочонок хозяин променял мне на какие-то бумаги, за которые я должен был получить деньги от здешних немецких купцов, а другой бочонок я взял нераскупоренный и с первым кораблем отправился в Россию.

Третьего дня я прибыл в какой-то город, на острове, в тридцати верстах отсюда, и мне сказали, что я в России. Я думал, что надо мной издеваются, потому что я едва увидел там несколько русских людей, а все прочее там немецкое. Пробыв там несколько часов, корабельщик повез меня с собой на большой лодке, как он говорил, в столицу русского государства, привез в этот большой город и поместил в немецком постоялом дворе. Я стал расспрашивать людей: в каком я царстве? И мне говорят, что я в России. Не знаю, чему верить; только я вижу здесь мало русского. Вероятно, что немцы поселили здесь русских пленных, ибо кроме черного русского народа здесь нет вовсе никого из русских. Немцы разъезжают в дорогих колымагах, а русские развозят их. Немцы живут в высоких каменных палатах, а русские сидят на лавках и лабазах. Русские таскают воду и дрова, чистят улицы, строят хоромы, а немцы только расхаживают да разгуливают. Я не верю и не могу верить, что я в России, и мне все кажется, что надо мной смеются.

Наконец, дело это кончилось тем, что у меня отняли мои червонцы и посадили в тюрьму — ни за что ни про что! Я, право, в самом деле сойду с ума от всего, что я здесь вижу и слышу!..

Пока арестант рассказывал, частный пристав выкушал раза три водочки и, обернувшись спиною к рассказчику, задремал. Писец воспользовался этим случаем и выпил остатки, то есть половину графина. Наконец, когда арестант умолк, писец громко сказал:

— Конец и Богу слава! Что прикажете, ваше высокоблагородие?

Частный пристав проснулся на громогласное призвание писца, а он повторил:

— Допрос кончен; что прикажете, ваше высокоблагородие?

— В тюрьму! — сказал сквозь зубы пристав, протирая глаза.

— Помилуйте, сжальтесь надо мною! — воскликнул арестант.

Пристав посмотрел на него и, вспомнив дело, сказал:

— В дом сумасшедших, к Обухову мосту! Михеич, напиши отношение в больницу.

Арестант хотел что-то говорить, но замолчал. Он в самом деле начал сомневаться, точно ли он в здравом уме; а наконец решился: лучше быть в руках докторов, нежели тех, которые его допрашивали. Он, в безмолвии, последовал за писцом, который тотчас изготовил отношение, а дежурный квартальный надзиратель отвез несчастного в больницу.