Борис Романов - Капитанские повести

• Название: Капитанские повести
• Автор: Борис Романов
• Издательство: Мурманское книжное издательство
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1979

---

— Одерживай! Одерживай! — заспешил Михаил Иванович, но рулевой уже и без того инстинктивно стал отводить руль. — Одерживай и давай потихонечку влево, только потихонечку.

Судно продолжало лежать на левом борту, и Михаил Иванович боялся, как бы оно на новом повороте не перекинулось резко на другой борт. А тут еще из центрального поста, из машины, спросили:

— Как там, переворачиваться не собираемся? — Вахтенный механик пытался шутить, но слышно было, что ему не до юмора.

Ужо несколько минут шли прямым курсом на выход, но «Антокольский» все так же лежал на борту и едва-едва заметно распрямлялся. Помощник, тихо ругаясь, выуживал по углам штурманской циркули, карандаши.

— Ну и остойчивость, — сказал Михаил Иванович, чтобы успокоить всех, кто был в рубке, — по расчетам, нормально, а на глаз — некрасиво, судно слишком высокое…

И дальше, для себя, он додумал до конца: остойчивость неважная, в море с такой выходить нельзя.

Наконец «Антокольский» стал прямо. Михаил Иванович дал полный ход и молвил в темноту для вахтенного помощника:

— Вот что, повороты плавно делать будем, не то кого-нибудь кондрашка хватит. Команда наших умных расчетов не знает. Впередсмотрящего оставь на месте да поинтересуйся, что там на баке трещало.

— Пустяки тут, — ответил с бака боцман Семеныч, — несколько ящиков с консервами помяло. Сейчас все перекрепим еще разок.

— Бочки тоже проверь. Кстати, проход на бак есть какой-нибудь?

— Проход поверху, отличный, как по тротуару, да…

— Ну, проверь там все. С полчаса морем идти придется…

Море было тихим необычно для зимы. Мелкая волнишка отскакивала от борта, и чуть доходила до устья Кольского залива откуда-то издалека пологая, невысокая, нечувствительная для «Антокольского» зыбь.

В темный Кольский залив, обставленный шатрами отсветов над городками и поселками, повернули аккуратно, так что внизу, наверно, никто и не заметил поворота.

Михаил Иванович узнавал здесь каждый островок, каждый мысок, каждый заливчик, каждую губу. Он не брался ни разу подсчитывать, сколько же он проходил этим заливом, но и то, если взять хотя бы пять рейсов в год, туда и обратно — десять раз, итого все равно с двадцать седьмого года набиралось раз около четырехсот, а на самом деле было и того больше.

Михаил Иванович помнил залив еще таким, когда огней на нем было — раз, два и обчелся и не было в помине всех нынешних поселков, городков и городов, причалов, заводов, доков — всего того, что превращает скалистую холодную землю в обжитые берега большого морского порта.

Михаил Иванович не ломал над этим голову, он только иногда удивлялся, как же неправдоподобно быстро здесь все изменилось и при этом еще того быстрее прошла его собственная жизнь, словно вчера он шел от осклизлого деревянного причала на осклизлой деревянной шняке по треску, а сегодня возвращается в порт на могучем дизель-электроходе и у бетонных южных причалов ждут его беленькие рефрижераторные вагоны…

Он посмотрел на светящийся циферблат часов и понял, что с таким ходом они ко времени должны успеть, если даже учесть волокиту с прибытием буксиров в лоцмана, швартовку и оформление документов.

— На Тювагубский створ скоро ложиться, Брандвахту проходим, — доложил вахтенный штурман.

— Чую, голуба. Вызови-ка на мостик Митрохина, пусть на руле постоит, тесно скоро будет, а времени нам терять никак нельзя. Уж ты не обижайся, — добавил он, обратившись к рулевому, — пошли-ка вправо потихоньку.

Привели в корму белые огни Тювагубского створа, и Михаил Иванович на миг призадумался, споткнулся во времени. По правилам порта… пора было бы уменьшить ход, и Михаил Иванович так бы и сделал в другое время, но тут впереди брезжил простой вагонов, потому что при опоздании подойти к причалу можно будет только на следующей полной воде, через двенадцать часов, на подходе там такие наносы песка из Туломы, что на малой воде не подойти никак.

Михаил Иванович закряхтел: уж очень ему стало неуютно. Приходится бежать по заливу с этакой скоростью в нарушение всех правил, а иначе с начальством объясняться придется: что же ты, скажут, старый, не справляешься? Может, конечно, и не скажут, но про себя подумают. А если даже и не подумают, то все равно нехорошо: вернулся с пенсии, первый рейс, а тут сразу — простой вагонов, и по чьей, спрашивается, вине?..

Правда, встречных судов нет, вообще сейчас по заливу движение небольшое… К тому же заступил на руль Митрохин, а лучше его рулевого не придумаешь.

Михаил Иванович успокоился.

— Ну что, Митрохин, уже ботинки почистил?

— А как же, Михаил Иваныч, в первых рядах рвануть хочу. Вот Соня обрадуется…

— Ты, сынок, пока на руле повнимательней будь, до Сони еще добраться надо.

— Не беспокойтесь, Михаил Иваныч, как по ниточке проведу. Скорость хорошая, только кустики мелькают. Рулем шевелить не нужно. Ну замолк я…

Митрохин и на самом деле замолк, сосредоточился на руле, и Михаилу Ивановичу стало свободнее под сердцем. Но, когда проходили Североморский плёс с россыпью девиационных знаков, Михаил Иванович услышал в трансляции разговор, болтовню, перемежаемую смешками. Впередсмотрящий забавляется, что ли?

— Эй, на баке, на связь! Это ты там, голуба, языком треплешь? Кто там еще?

— Я… Доктору отвечал, с «Двины». Он думал, что мы уже к Мурманску подходим, а это ведь Североморск.

— Ты вот что: доктор, если ему нравится, пусть на города глазеет, а ты от дела не отвлекайся!

— Есть.

За бортом стало светло, как на вечерней улице. Слева перемещался Североморск, впереди, справа, где двигалось несколько бледных огоньков, за черной грядой сопок висело обширное зарево мурманских огней.

— Поворачивать надо, приближаемся к Великому, — снова доложил пунктуальный штурман.

Михаил Иванович покосился на него, но сказал:

— Право помалу, Митрохин, здорово не спеши, иначе пароход набок завалишь… Сынок, дай-ка бинокль… Что это за огни у Чалм-Пушки? Ага. Один другого обгоняет. На выход идут. Так, Митрохин, так, пусть и катится…

— Впереди нас суда, — доложил впередсмотрящий.

— Ну и доклад, — чертыхнулся Михаил Иванович. — Как там створ, посмотри, голуба. Добавь еще вправо, Митрохин, как бы створ не проскочить…

— Встречное судно поворачивает!

— Мы на створе!

Оба этих доклада ошеломили Михаила Ивановича.

— Он что, с ума сошел, что ему на нашей стороне делать? Дай ему одни гудочек! Еще вправо, Митрохин! Ай, поросенок, он ведь еще лево берет! Лево на борт! Митрохин! Малый ход! Поживее! Как же так? Полный, полный назад! Судно вправо не пускай, Митрохин!

— Судно прибли… — фальцетом закричал с бака впередсмотрящий, и потом стало видно, как метнулись на баке в стороны две фигуры…

Встречное судно ускользало вправо и росло на глазах, приобретая необычно знакомые для Михаила Ивановича очертания. Мягко светились бортовые огни его надстроек. Михаил Иванович, обвисая на откинутой до предела на-зад рукоятке манипулятора и чувствуя, как нестерпимо зачесалась изнутри щека, уже надеялся, что нос «Антокольского» скользнет мимо встречного судна, когда впереди со свистом вырвались красные и голубые искры…

В) Заключение

Когда Вячеслав Вячеславович Охотин понял, что еще раз в своей жизни развязал морской узел, было уже поздно. Со свистом вырвались искры из-под борта, раздался грохот, и всех, кто был в рубке, сшибло с ног.

Низкий форштевень тяжело груженного «Антокольского» врезался в надстройку, и на нем тоже все попадали, кто был на ногах, а некоторых выкинуло из коек. Форштевень ломался сам и ломал по пути переборки, обшивку борта, хрустящие скорлупки кают, оборудование и людей, в то время как машина «Антокольского» работала полным ходом назад. Взорвались газы в покрасочной кладовой, взрывом одну часть обшивки выкинуло внутрь «Кустодиева», другую — назад, в надстройке. Начался пожар, но тут же вся кладовая красок была смята, и пожар потух. Пробив еще несколько палуб и переборок, «Антокольский» остановился. Его форштевень распахал в борту «Кустодиева» дыру размером с ворота хорошего дока. Под тяжестью принятой воды «Кустодиев» осел на корму, подмял под себя «Антокольского» и рваными краями надстройки намертво зацепился за устройства на баке таранившего его судна.

На обоих судах сыграли аварийную тревогу, но делать было уже нечего: все, что можно было затопить, было затоплено; все, что можно было разрушить, было разрушено; и осталось только доложить о случившемся и попытаться вытащить из перекореженного железа оставшихся в живых людей.

На «Антокольском» никто не пострадал, синяки и ссадины не в счет. На «Кустодиеве» краем разорванной палубы разрезало матроса третьего класса Артеменко, который в каюте у зеркала отмачивал растворителем покрашенные под брюнета бакенбарды. Он бы остался жив, если бы упал, но его задержала раковина умывальника. От матроса Симонова, утром стоявшего на вахте у трапа, нашли не все части тела. Кроме того, в лист продольной переборки в три ряда закатало новенькую буфетчицу Машу Шидловскую. Ее вырезали автогеном уже на заводе. Она была невредима, но сошла с ума.