Мишель Шово - Повседневная жизнь Египта во времена Клеопатры

• Название: Повседневная жизнь Египта во времена Клеопатры
• Автор: Мишель Шово
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02639-Х

Книга Мишеля Шово, почетного члена французского Института восточной археологии Каира, открывает неизвестные страницы истории Египта в эпоху, когда безраздельно царствовала великая Клеопатра. В повседневной жизни обитателей этого могущественного и таинственного региона перемешивались древние традиции фараоновских времен и греческая культура, проникшая в Египет вместе с воинами Александра Македонского. Используя самые последние археологические открытия, автор словно оживляет египетскую цивилизацию, которая долго сопротивлялась Риму, прежде чем покориться его власти, окончательно установленной с победой Августа в битве при Акции.

Книга дополнена хрестоматией и снабжена интересным иллюстративным материалом.

---

Характерными чертами Хармаиса были глупость и неудачливость. Серапеум и храм Астарты были далеко не тихой гаванью, ограждающей от всех несчастий и превратностей окружающего мира. Времена были жестокими, страна в то время находилась в ситуации скрытой гражданской войны. Внешне напряженные отношения отражались на внутренней жизни храма, жрецов, мелких светских служащих, отшельников и других жителей близлежащей территории. В стране царило недовольство, а взаимные подозрения только подогревали скрытую зависть и старые обиды. Самый незначительный инцидент мог обернуться сведением личных счетов. Во время путешествия царя Птолемея VI и его жены Клеопатры II в Мемфис, то есть его возвращения из Рима, где он пробыл в изгнании несколько месяцев, волнение достигло Серапеума, так как по городу поползли слухи: в пристанищах богов прячут оружие! Жизнь правителей в опасности! Обыск в храме Астарты, производимый местной полицией, оказался безрезультатным. Однако у мелких служащих святилища, присутствовавших при обыске, возникла идея вернуться туда вечером. При свете факелов они издевались над Птолемайосом, Хармаисом и другими соседями, отбирая у них сбережения и имущество. Они вернулись на следующий день, чтобы закончить начатое дело, дойдя до святая святых Богини, и вынесли священные предметы культа. В результате этого погрома Хармаис лишился всех своих сбережений, хранимых в глиняном горшке. Менее месяца спустя, булочники, производившие хлеб для жертвоприношений, и служки, следившие за чистотой храмов, устроили набег на святилище, чтобы в очередной раз избить живущих там отшельников. Птолемайос закрылся в своей келье, оставив несчастного Хармаиса снаружи на растерзание толпе, от которой тот сносил суровые удары бронзовых скребков. После такого происшествия неудачливый Хармаис в очередной раз написал жалобу на демотическом языке{164} и перевел ее на греческий, дабы увеличить шанс быть услышанным.

Быть греком в египетском храме

Бесконечные прошения и петиции Птолемайоса, адресованные им либо напрямую царю, либо стратегу Мемфиса, по сути, оставались «мертвыми письмами», судя по возобновлению этих разрушительных набегов. В двух из посланных жалоб Птолемайос подчеркивает; с ним посмели плохо обойтись, несмотря на его греческое происхождение.{165} Такое настойчивое — из письма в письмо повторяющееся — замечание было написано в тайной надежде тронуть души греков, занимавших высокие посты, взывая к духу солидарности. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что, будучи греком или по крайней мере претендуя на это, Птолемайос находился в исключительно египетской среде и мог вызвать только ненависть людей, живущих тысячелетними религиозными традициями, или зависть на неоправданные привилегии чужеземной нации. Так как эта враждебность не могла быть выражена никак иначе, Птолемайос становился козлом отпущения. Однако подобное объяснение не проясняет, почему ненависть распространялась на Хармаиса и на других египетских отшельников. Скорее всего, такие набеги свидетельствуют о хронической жестокости, уничтожавшей человеческие отношения в среде низших чинов храма и мелкого духовенства. Но примеры такой бесчеловечности встречаются в других египетских храмах и в другие эпохи.{166}

В своей келье Птолемайос не забывал о семье, оставленной в родной деревне. С тех пор как их отец был убит повстанцами во время волнений 164 года, его младшие братья вели сложную жизнь. Родственников отшельника притесняли и разоряли египетские соседи. Птолемайос не раз пускал в ход свой талант просителя, обращаясь к сильным мира сего, чтобы помочь своим родным. Самый младший из братьев — Аполлоний — больше всех занимал его мысли. Он родился четырнадцатого декабря 175 года и был уже представителем другого поколения, в отличие от старшего брата, что объясняет почти отцовскую любовь Птолемайоса к младшему брату после смерти отца. Умный, одаренный и живой ребенок очень скоро выучился читать и писать на греческом и даже на демотическом языках. Он стал даже лучшим писцом, чем его брат, доверявший ему редактирование многочисленных документов. Со 164 по 158 год Аполлоний играл значительную роль не только рядом со своим братом, но и в жизни девушек-близнецов, выполняя различные поручения, служа гонцом и посредником между замкнутым миром отшельников и внешней светской жизнью. Без него не делалось ни одного шага для улучшения элементарных условий, не обходился ни один контакт с высокопоставленными чиновниками, связанный с жалобами или просьбами. Младший брат мог выкручиваться из любых ситуаций. Будучи еще юношей, он сумел завоевать доверие, если не сказать дружбу, стратега города Мемфиса — Дионисиоса, который доверял ему различные поручения своего ведомства. Достигнув совершеннолетия, Аполлоний решил последовать примеру своего брата и стать — как он — отшельником в Серапеуме, но потерпел неудачу, что окончательно отвратило молодого человека как от жизни в храме, так и от посредственных, корыстных служащих храма. Три месяца спустя после его решения поступить в отшельники, он нашел способ поссориться с сыновьями поставщика дерева в Серапеум и они — по профессии погонщики ослов — нещадно избили его палками, как осла.

Аполлоний, лишенный возможности отлучаться в номы южнее Мемфиса, задыхался в этой скучной атмосфере. Сны, которые он тщательно записывал на демотическом языке, раскрывают весь кризис человеческой личности в переходном возрасте, зажатой между двумя находящимися в скрытом конфликте культурами: «Второй сон — Некий человек поет: Аполлоний — на греческом и Петехоремпи — на египетском. Кто знает (ответ) этой тайне?»{167}

Если он понимал, что Петехоремпи — это его имя на египетском, то это означает, что он отдавал себе отчет в раздвоении собственной личности. Соответственно, в нем было два человека: египтянин и грек. К этому вопросу прибавлялись еще волнения, связанные с постоянным присутствием девушек-близнецов. Он не оставлял навязчивых попыток ухаживания, которые предпринимал уже его старший брат: «Первый сон — Я поднимаюсь к дромусу Сараписа с женщиной по имени Фоес — девой. Я веду с ней беседу, говоря: „Фоес, твоя сестра расстроится [если узнает], что я хочу заняться [с тобой] любовью?“ Она мне отвечает: „Если это случится, моя сестра Фотортай (Таус?) будет очень зла на меня (далее не разборчиво)“».{168}

На самом ли деле Фоес уступила притязаниям прекрасного и трогательного молодого человека? Это остается тайной. Но все же известно, что повод для волнения был… А беременность девушки, исполняющей такие важные ритуальные роли, была исключена по законам храма! Сама возможность такого скандала стала последней каплей для Птолемайоса, который понимал, что судьба его брата никогда не будет ограничена тесными стенами храма Астарты.

Доносчик в храме

Царь и царица сообщили о своем прибытии в Мемфис для празднования Нового года в октябре 158 года. Птолемайос послал им прошение, в котором умолял зачислить своего младшего брата в гарнизон города Мемфиса, ссылаясь на то, что их отец Главк был клерухом и умер, служа «верой и правдой» царю. В этом же послании говорилось о том, что Аполлоний был единственным его родственником и опорой и что взамен он мог бы спокойно совершать жертвоприношения ради суверенов и их детей. Именно Аполлоний передал этот документ самому царю через окошко, специально приспособленное для принятия прошений в Серапеуме третьего октября 158 года. Это прошение было немедленно принято, и юношу тут же внесли в предварительный список поступающих на военную службу. После административных сложностей и путаниц, тянувшихся около пяти месяцев,{169} Аполлоний был зачислен солдатом двадцать третьего февраля 157 года с теоретически выплачиваемым регулярным жалованьем. Хронические финансовые сложности в государственной системе тормозили пунктуальный перевод денег, лишая, таким образом, Птолемайоса той выгоды, которую он намеревался получить, отдав брата на военную службу. Более того, Аполлоний долгое время служил далеко от Мемфиса, тем самым невольно оставляя своего брата во все более острой нужде, который постоянно терпел нападения и насмешки со стороны врагов, бросавших камни в его окно.

Беспрерывно посылая жалобы, Птолемайос добился, чтобы его брат к лету 156 года был переведен в ведомство начальника правоохранительных органов мемфисского некрополя в качестве агента-осведомителя. Наблюдая как за знатными паломниками, так и за подозрительной толпой, которая постоянно находилась на паперти храма, он докладывал о подозрительных личностях, в частности о тех, которые пользовались правом убежища, дабы уйти от уплаты налогов или царского правосудия. В то же время он мог запугать противников своего брата, тем самым обеспечивая Птолемайосу относительно спокойное существование. Начальство отметило великолепное знание Аполлонием общества Серапеума и назначило его хранить карточки, удостоверявшие принадлежность к охранительной системе, и другие документы, которые бы могли ему помочь в нелегкой работе информатора. Эти документы были найдены среди его личных бумаг.{170} Но старания Аполлония вызывали не только уважение и восхищение начальства, но и смертельную вражду. Подробности проявления такой враждебности нам не известны, но письма, всегда полные беспокойства, заставляют думать, что он чувствовал себя в ловушке: однажды Аполлоний был вынужден заплатить штраф в пятнадцать талантов из-за некоего беглеца по имени Менедем, который часто являлся ему в кошмарах и даже угрожал его жизни. Закончилось тем, что юноша даже обозначил причину своих беспокойств: это были сны его брата Птолемайоса, внушенные Сараписом и другими богами, которые оказывались виновны в сложившейся ситуации. В одном из своих последних писем, полных сарказма и горечи, Аполлоний бросает в лицо брату следующие слова: «Я заклинаю тебя Сараписом: если бы во мне оставалась хоть капля каких-то сомнений, ты никогда бы меня больше не увидел, потому что ты только и делаешь, что врешь, и боги твои вместе с тобой! Именно они затянули нас в это болото, в котором мы и увязнем. Если бы ты увидел (в своем сне), что мы сможем из этого выпутаться, то это означало бы (еще большее) погружение в грязь! <…> Мне должно быть стыдно за то, что мы доверились химерам, посылаемым богами, и за ту веру в сны, в которой мы заблудились. Счастливо оставаться!»{171}