Анна Михальская - Foxy. Год лисицы

• Название: Foxy. Год лисицы
• Автор: Анна Михальская
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-905720-15-4

Главный герой романа Анны Михальской – эрос. Истоки любви-страсти, сокрытые глубоко в недрах судьбы, и внезапное их обнажение в обыденной реальности, в вечно творящей и всегда ломающей жизни… Но реальна ли эта страсть? Или она обман, самообман, призрак, тающий в весеннем тумане, осенней дымке, зимнем сумраке? Принять Любовь или отречься? Минутное колебание – и она ускользает, но только чтобы… заявить о себе через минуту, день, десятилетие…

Судьбы двух героинь-рассказчиц – женщины и лисицы – тесно сплетены и так схожи! Две ипостаси человека, антиподы и двойники, тайные соглядатаи и активные участники всего происходящего, они напряженно следят друг за другом и пристально наблюдают за своими возлюбленными. Страсть одновременно призвала их обеих – нежных и доверчивых, смелых и самоотверженных.

Правда ли? Надолго ли? Зависит ли это от них, или выиграют другие, сильнейшие и достойнейшие?..

---

Но резко, терпко, сильно пахнет совсем иным, и порой это заглушает все.

Пахнет любовью.

Неудовлетворенной, возбужденной, набухшей плотью.

Этот запах обжигает мне ноздри, и я чихаю.

Поднявшийся ветер принес тучи, и снег обрушивается с неба внезапно, словно сова стряхнула сугроб с еловой ветви. В темноте я иду, петляя, к своей норе – остывшей, одинокой, забытой. К своему единственному пристанищу. Вход занесен, но вот я уже внутри. Свернувшись, укрываю нос хвостом и дрожу, пытаясь согреться.

Скоро, скоро время и для моей любви. Об этом напомнил мне запах – и как жестоко…

Я знаю: для меня оно будет последним. Это в последний раз. А я одна.

Куда мне деваться – одной? Что делать?

Лежа глубоко в норе, я чувствую, как тучи опускаются к самым верхушкам елей, чуть шумит в ветвях ветер, и благодетельный снег усыпляет меня, незаметно даруя покой. Сон.

Я пробираюсь в этот сон по узким извилистым тропам, ветром проношусь в него под лапами елей, а снег лежит чист и ровен, будто это пролетел над ним пестрый ястреб.

Наконец я во сне, и – вот оно! – легкое движение, чуть слышный шорох у входа в нору.

Как я ждала! И вернулся! Все же вернулся!

Или это время моей последней любви шелохнулось? Прошумело вблизи, на самом пороге? Шепчет мне: выходи, настала пора – но скоро, скоро минует…

Нет, это не сон. Вовсе не сон… Так что же?

3. Один из десяти (февраль)

Из сиреневой тучи на зелень равнин

Целый день осыпается белый жасмин.

Наливаю подобную лилии чашу

Чистым розовым пламенем – лучшим из вин.[9]

Омар Хайям

Я только успела согреться, и вот этот сон… Он вернулся… Сон, только сон… Такая сладкая истома, такая горькая тоска… Прикрыв веки, почти зажмурившись, я плотнее сжала клубок своего тела – теплого, красивого, никому не нужного…

Мне чудилось, что в просвете лаза мелькнула тень, а вот теперь он вовсе закрылся, и вдруг в нем опять забрезжил последний отсвет угасшего дня, будто кто-то заглянул в нору – заглянул и отпрянул.

И вот тут-то я все вспомнила.

Сначала вспомнило мое тело. Оно сказало мне: ты жива. Ты все та же – рыжая, огненная, горячая…

Я лежала не шевелясь и с наслаждением прислушивалась, как тело говорит со мной обо мне.

Сперва оно тихо шепнуло: слышишь?

Едва напряглась, чуть заметно дрогнула, налилась сладкой тяжестью нежная плоть, скрытая в густой бархатистой шерсти, – маленькая изящная упругость, не больше луковицы синей пролески. Эти луковицы сейчас только начинают пробуждаться под снегом: если копнуть на опушке в поисках мышиного хода, если зашуршит под лапой сухая кромка прелого дубового листа, то нос уткнется в лопнувшую чешую, золотым шелковистым лепестком обнимающую бесцветный конус будущего ростка, и сладостно-горький запах неотвратимой весны наполнит раскрывшиеся ноздри.

Теперь голос тела становится громче. Ясно, отчетливо, уверенно оно требует: живи. Просыпайся. Наслаждайся. Кругами расходятся волны возбуждения от золотистого конуса – от сильных, крепких краев плоти, сомкнутых, свернутых над разгорающимся внутри пламенем.

И вот тело кричит. Восклицает в восторге. Какая радость! Счастье! Блаженство!

Плоть плавится лавой, и живой огонь разливается всюду. Свободный, неукротимый, яростный – как он жжет… Вскипает кровь, и я вскакиваю – навстречу жизни.

Время! Наконец тебя больше нет! Пора! Моя пора! Наконец ты снова пришла!

Гибкое, как ивовый прут, тело развернулось, и меня бросило вперед, к выходу.

В отверстии лаза дрожит свежая ночная влага. На черном небе сверкают огромные переливчатые капли звезд. Незнакомый – и такой знакомый, такой горячий запах обжигает ноздри!

Высоко над головой – дорога в небесах. Далекая. Туманная. С нее льется на снег молочный свет, сладкий, словно мед мохнатых шмелей под землей.

Серая тень – неподвижная тень – там, у куста под старым дубом, – шелохнулась и медленно приближается… Она все отчетливей, все чернее… две зеленые звезды вспыхивают и светят мне в морозном тумане ночи.

Откуда он? Кто он? Какой он?

Кто бы он ни был, – вот он. Близко. Свежий ветер шумит высоко в ветвях сосен. Кричит серая сова.

Вот она, моя последняя живая весна… Наступила.

* * *

Как я оказалась здесь? В незнакомой необитаемой квартире? В доме, спрятанном среди других таких же домов, среди одинаковых рядков ясеней – серых, сиротливо голых, впопыхах выросших на вздыбленной новостройками почве московской окраины…

Здесь, у холодной бетонной стены? Рядом с кушеткой, такой узкой, что она может быть только старинной? Ведь уж полвека все, предназначенное для лежания, расширяется так же неуклонно, как суживается все, предназначенное для писания. Для письменной, книжной работы…

Кушетка покрыта толстым зеленым покрывалом. Жестким, словно молодая трава на лугу. Пока покрыта? А я – пока рядом?

Вот он, лежит передо мной поверх шерстяной травы – руки за голову. Я стою и смотрю на него – сверху вниз. Он улыбается. Наверное, и я улыбаюсь.

Стоит ему протянуть руку… Вот он начал это движение – нет, всего лишь хочет удобней положить голову.

Стоит мне сделать еще шаг… Встать вплотную… Но мы все улыбаемся и улыбаемся…

И смотрим в глаза друг другу – кто из нас хищник? Кто – жертва?

Не отрывая взгляда, я сажусь на венский стул – и только ступни своих драгоценных ног, скрещенных в тонких лодыжках, – бедра в черных бархатных бриджах; икры, ступни – в черном полупрозрачном шелке – только их бережно кладу на край зеленого луга. Жестко!

Мы проникли сюда, как заговорщики. Как воры. Во тьме февральских сумерек. И ничего, ничего не решили. Ни раньше, пока пробирались в эту нору, ни сейчас.

Нет, мы оказались верны нашей юности. Нельзя вот так, сразу.

Теперь я знаю, какой в этом смысл. Неясность, неопределенность, выжидание… Кто кого поймал – здесь, в этой ловушке? Он – меня? Я – его? Кто кого сюда заманил?

Игра как раз в том, чтобы обоим было ясно – это другой. И точно так же ясно – нет, это я. Охотник и зверь – в одном. И оба мы все-таки будем – одно. Неизбежно. Но когда? Через миг? Неделю? Месяц? Сейчас?

И как это решится? Следующим взглядом? Движением ресниц? Словом?

Напряжение страсти… Желание, его медленный огонь, его мука, его счастье… Что понимают во всем этом новые, молодые влюбленные? Наши дети? Не знаю…

Нет, молчать нельзя. Стоит только замолчать…

– Ну, расскажи мне… – произносим мы одновременно. И смеемся – вместе.

Легенда была такая: мы идем сюда, в эту квартиру, потому что выпала возможность остаться наедине.

Нет, не подумай, что я тебя сюда зову для этого – не для этого, что ты. Нет, конечно! Любовники – это так пошло… Что может быть банальней! Это не для нас. У нас любовь. Наша любовь…

Мы идем в эту пустую квартиру – ее не сдают, но в ней и не живут, так сложилось, – только чтобы поговорить. Да, да! Ведь именно этого нам так не хватает, правда? Все время на глазах у других, на улицах метель, в кафе шальная молодежь и любопытные взгляды, по ночам эти милые эсэмэски… Но такие коротенькие… Или виртуальный мир электронной почты… Этого нам еще не хватало! Мы живые все-таки. Пока живы… В этой пустой квартире можно наконец спокойно выпить чаю. И я все, все расскажу… По-человечески, глядя тебе в глаза… Не оглядываясь…

Какое счастье, что выпал этот вечер. Больше такого не будет… Не предвидится в обозримом будущем. Так пойдем?

И я пошла.

Собираясь, включила в ванной приемник – на полную мощность. Грянул «Бранденбургский концерт» – с самого начала. Словно по заказу.

Скрипки колыхнули воздух, как грозовые порывы ветра. Свободного, счастливого ветра.

Боже, – ответило скрипкам мое сердце. – Какое счастье!

Счастье! – прошептали им, этим небесным голосам, мои губы. И струи воды обрушились и зашумели, словно весенний ливень.

Пока я одевалась, пока рассматривала себя в темных зеркалах старой квартиры, – тихо пели скрипки второй части… Невыразимо нежно, так нежно, почти неслышно, как языки огня лижут еще неподатливую, но уже готовую вспыхнуть плоть дерева, так нежно, как лисица подползает к замершему на лежке зайцу, так нежно, как никто никогда не касался меня за всю мою долгую и странную жизнь… Никто. Никогда.

Приблизив широко раскрытые глаза к серебряной поверхности зеркала – тонкой непроницаемой пленке между жизнью и смертью, я стряхнула с ресниц слезы.

И улыбнулась.

– Послушай, – сказал он наконец, когда мы, как по команде, вдруг перестали смеяться и опять наступила тишина. Слишком внезапная. Опасная. – Вот что я хотел тебе рассказать. Тебе… Одной тебе, Лиза… Положи мне руку на глаза, я не могу на тебя смотреть. И не могу не смотреть.

Я протянула руку и коснулась его лба. Он был холодным, чуть влажным. Пальцы узнали, вспомнили жестковатую упругость волос, спадающих на лоб, – они стали чуть мягче, тоньше, но все-таки были те же. Его веки трепетали под моей ладонью, щекоча ее ресницами, словно я накрыла рукой бабочку. И это ощущение я тоже вспомнила – из далекого детства. И еще из той зимы, двадцать лет назад. Тогда он вот так же лежал на диване, на карнизе возились и ворковали голуби, ветер с реки шумел листами старой железной крыши, а я сидела рядом, положив руку ему на лоб. И никакого храма еще не было.