Марта Кетро - Солнечное настроение (сборник)

• Название: Солнечное настроение (сборник)
• Автор: Марта Кетро
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-073815-1, 978-5-271-35102-0

Даже самая несправедливая судьба может вдруг преподнести подарок, о котором и мечтать не смел. Иногда этот подарок и не разглядишь сразу, не узнаешь его, не поверишь в него… Но если в душе есть отвага, чтобы принять его, если хватит надежды, веры и любви, чтобы сохранить его, – человек получает то, что называется счастьем. Вы уверены, что с вами никогда не произойдёт ничего особенного? Герои историй «Будешь моей мамой» Ирины Волчок, «Вызов врача» Натальи Нестеровой, «Тот, кто останется» Марты Кетро, «Анна говорит» Яны Вагнер и «Хорошие собаки» Глории Му тоже так думали…

---

Игорь Дмитриевич вынул ее из машины и на руках отнес в ее спальню, и это было не так уж и противно. Наверное, потому, что она уже мало что соображала – мысли путались и глаза слипались. Она еще помнила, как Галка помогала ей раздеться, что-то сердито бухтя при этом, а потом уже ничего не помнила – провалилась в глубокий, черный, наполненный болью и тоской сон.

Боль, тоска, и безнадежность, и страх – вдруг кто-нибудь узнает, и стыд – терпишь и молчишь, значит, сама и виновата. И никакого просвета, и никакой надежды, и ничего не изменится, у нее просто не хватит сил что-то изменить, у нее не хватает сил даже на то, чтобы встать и приготовить завтрак, но встать обязательно надо, потому что если она не приготовит завтрак – будет еще хуже… Гриша, пожалуйста, не кричи, соседи услышат, не надо, мне больно, не трогай, я сейчас сама встану, не надо, пожалуйста, тише, пожалуйста, пожалуйста…

– Оленька, тише, не надо шевелиться… Очень болит, да?

Она с трудом разлепила веки – наверное, глаза опять отекли, что же делать, придется звонить кому-нибудь, чтобы сегодня подменили ее на дежурстве в отделении… Да нет, какое дежурство. Это было давно. А сейчас она – няня Чижика. Тогда почему у нее отекли глаза? Ольга с трудом подняла руку, ощупала лицо и успокоилась – глаза нисколько не отекли. И вообще, при чем тут глаза? Она же ногой ударилась, когда Чижика ловила.

– А где Чижик?

– Тише, тише. – В слабом свете ночника лицо Игоря Дмитриевича казалось каким-то незнакомым, она его только по голосу и узнала. – Больно, да? Сейчас я тебе таблеточку…

– Где Чижик? – настойчиво повторила Ольга, окончательно просыпаясь. Он что, опять ребенка без присмотра оставил?

– Анна дома, – успокаивающе сказал он. – Саша-маленький их с Галкой вечером отвез. Галка пока с Анной побудет, а завтра днем мать приедет, Вячеслав Васильевич в санатории сейчас, так что она сможет недельку с Анной побыть.

– Кто такой Вячеслав Васильевич? – Ольга совершенно не понимала, о чем он говорит. Галка почему-то с Чижиком побудет, Инга Максимовна зачем-то приедет… – Почему Чижика в город увезли?

– Вячеслав Васильевич – муж моей матери, – терпеливо объяснил Игорь Дмитриевич. – Немолодой уже, болеет часто. Вот его в санаторий и отправили. Анна побудет в городе, пока ты не поправишься. Съешь таблеточку, а? Доктор сказал: если очень больно будет – надо тут же таблеточку глотать, и сразу…

– Ничего мне не больно, – отрезала Ольга, отталкивая его руку. – Не буду я гадость всякую глотать. И так уже стакан димедрола впороли…

– Значит, так надо было! – Он говорил с ней, как с больным ребенком. – Съешь таблеточку, а? Не могу я смотреть, как ты мучаешься…

– Чего это я мучаюсь? Подумаешь – на Сашу упала! А он не мучается? – Ольга раздражалась все больше и больше. – Зачем Чижика от меня увезли? Я что – заразная?

– Тише, тише… – Он склонился над ней еще ниже, близко вглядываясь в ее глаза тревожными черными глазами, удерживая за плечи горячими шершавыми ладонями. – Тебе просто полежать придется, совсем недолго… Я с тобой здесь побуду, тетя Марина за тобой поухаживает… Съешь таблеточку, тебе же больно. Ты даже во сне говорила, что тебе больно. Слушай, а может, ты пить хочешь? Я компотику наварил, яблочного. Он остыл уже. Хочешь пить?

– Я есть хочу, – из чувства противоречия сказала Ольга и тут же поняла, что это чистая правда. Это потому, что сейчас ночь. Раньше во время ночных дежурств в больнице она всегда страшно хотела есть.

– Ой, как хорошо! – обрадовался Игорь Дмитриевич. – Курицу будешь? Жареную. И я сейчас салата накрошу. И хлеб замечательный есть, тетя Марина вечером свежий испекла, раз уж мы не уехали.

Он исчез и через несколько минут приволок полный поднос всякой еды, поставил его на тумбочку, нырнул в комнату Анны, вернулся с двумя подушками и, обхватив ее за плечи, приподнял и посадил, затолкав ей за спину подушки.

– Я что, парализована? – буркнула Ольга, с удивлением чувствуя, до чего это приятно, когда за тобой ухаживают как за больной. За ней никто ни разу в жизни не ухаживал как за больной. Впрочем, она никогда и не болела.

– Халат дать? – Игорь Дмитриевич, наверное, заметил, как она все время тянет простыню к горлу, снял с кресла халат и положил ей на колени. – Сама оденешься? Я выйду. Если что – позови, я за дверью буду.

Ну, это уже слишком. Он что, и одевать ее сам собирается? Ольга торопливо влезла в халат, стараясь не зацепить заклеенный пластырем локоть, морщась и скрипя зубами, поворочалась в постели, одергивая и расправляя полы халата и завязывая пояс, откинула простыню к ногам и позвала:

– Игорь Дмитриевич! Я готова.

Он тут же вошел, уселся на постель рядом с ней и стал со знанием дела резать курятину, раскладывать по тарелкам салат, мелко крошить петрушку на маленькой разделочной доске, которую, оказывается, предусмотрительно принес из кухни.

И они долго с удовольствием ужинали – или завтракали? – вдвоем, и она с удовольствием слушала, как Игорь Дмитриевич рассказывает о своей жизни… Его строительное дело, оказывается, еще отец начал, но успел немного – умер семь лет назад. Отец очень болел, сердце… Мать четыре года назад опять замуж вышла. Вячеслав Васильевич у нее хороший, но тоже все время болеет. У него есть дочь от первого брака, Людмила, славная баба, они с матерью дружат, Людмила к ним в гости часто ездит, и помогает, и за отцом присматривает, когда мать к сыну собирается. Они все ему, Игорю, очень сильно помогли, когда Наталья отступного потребовала за отказ от Анны. Наталья столько потребовала, что он один не собрал бы. А мать с Вячеславом Васильевичем, да и Людмила его – они все, что было, выложили, и у него кое-что нашлось, вот и не пришлось дело ликвидировать.

– Она что – деньги взяла? – не поверила Ольга. – Отдала дочку и взяла деньги? За Чижика?

– Почему это – отдала? Анны у нее и не было никогда… И рожать ее не хотела, а когда родила – так вскоре и бросила. Ушла от нас. А перед разводом предупредила: или плати – или ребенка заберу. Суды-то, как правило, детей с матерью оставляют. Тем более – таких маленьких. Анну она не забрала бы, конечно. Зачем ей слепой ребенок? Она из-за этого и от меня ушла… Ну, потому что я не соглашался Анну в детский дом отдать. Мне один юрист посоветовал, чтобы я заставил ее официальный отказ подписать. Подписала! И очень довольна была – не ожидала, что я столько денег достану, на всякий случай просила столько, чтобы хоть половину получить.

Ольга испуганно смотрела на него и не хотела верить ни единому его слову. Конечно, она и раньше то и дело натыкалась в газетах на всякие ужасы. Но во-первых, ужасы творили, безусловно, больные люди. Наркоманы какие-нибудь. А во-вторых, газеты врут, это все знают. А чтобы вот так, в жизни, да еще если это касается Чижика…

– Ольга, – вдруг ни с того ни с сего спросил Игорь Дмитриевич. – А кто такой Гриша? Это твой муж, да?

– У меня нет мужа, – не сразу ответила она.

– Ну, бывший… Ты во сне говорила: «Гриша, мне больно».

– Ничего не помню. И помнить не хочу.

Ну вот, зачем он об этом заговорил? Как будто у нее сегодня и так неприятностей не хватает…

Игорь Дмитриевич встал, собрал посуду на поднос, молча пошел из комнаты, но на пороге остановился, оглянулся и потерянно сказал:

– Ты его любишь, вот что… Ты его до сих пор не забыла.

Ольга смотрела на закрывшуюся за ним дверь и горько жалела, что не съела эту его поганую таблеточку. Может быть, хоть уснула бы. А теперь что? Теперь она будет маяться до утра, вспоминая весь ужас своей стыдной жизни, как бывало уже сто раз в бессонные ночи. До сих пор не забыла! Еще бы.

Григорий был немыслимо, невероятно, нечеловечески красив. Так красив, что это даже пугало. На него оглядывались не только все женщины, но и вообще все, у кого были глаза, – дети, мужчины, старики, собаки, кошки, птицы на деревьях. Да что там говорить, даже тяжелые больные, встречая взгляд его прозрачных зеленых глаз, вмиг забывали свои инфарктные страхи или болевые шоки, замирали, ошеломленные и завороженные, с одинаковыми растерянными улыбками и расширенными зрачками. На него оглядывались все, а он не замечал этого, привык к такому всенародному остолбенению и принимал его как должное. То, что Ольга на него не обратила никакого внимания, его заинтриговало – он сам потом в этом признался. Она не стала объяснять, что просто не разглядела его парализующей красоты, – даже в своих тогдашних минус двадцать она видела не дальше вытянутой руки. Не разглядела и не разглядела, потому и не оглянулась. Оглянулась бы, как оглядываются все, – он бы на нее наверняка внимания не обратил. Тем более, что в их отделении Григорий бывал нечасто, только тогда, когда пациенту нужен был психиатр. Да и то могли вызвать кого-нибудь совсем другого, и вызывали, и приходили другие, и совсем не обязательно в Ольгино дежурство. То, что в первый раз Григорий пришел к какому-то несостоявшемуся самоубийце именно в ее дежурство, – чистый случай. А для того самоубийцы, между прочим, – везение. Потом, много позже, когда этот истеричный мальчишка уже вовсю прыгал по отделению на костылях, он рассказал Ольге, что за разговор был у них с Григорием Валерьевичем в первый раз: Григорий Валерьевич, до глубины души потрясенный Ольгиным неестественным невниманием, битый час жаловался пациенту с переломанными ногами и душой, потрясенной полетом с крыши двухэтажного дома, на свою злую судьбу. Что-то вроде того, что никто его не понимает и молча гибнуть он должон. То есть это Григорий молча гибнуть должен. Наверное, очень убедительно жаловался, потому что Ольга, придя в палату делать экс-самоубийце укол, застала конец их разговора, удививший ее и обрадовавший.