Пэт Конрой - Принц приливов

• Название: Принц приливов
• Автор: Пэт Конрой
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: ISBN 978-5-699-43929-4

Том Винго приезжает в Нью-Йорк, чтобы помочь своей сестре-близнецу Саванне, талантливой поэтессе. Пытаясь решить ее проблемы, он ищет ответ в непростой истории их необычной семьи, наполненной драматическими событиями и потрясениями. Том заново проживает годы детства, оценивая их с позиции зрелого человека…

Роман «Принц приливов» — настоящая сага о боли и радости, о чуткости и отчуждении, о детских страхах и о призраках взрослой жизни.

Одноименная экранизация романа (в 1991-м с Барбарой Стрейзанд и Ником Нолти в главных ролях) была выдвинута на премию «Оскар» и получила «Золотой глобус».

---

Спальня Папы Джона Станополуса находилась в самом конце дома. Он проводил там почти все время. Нам было строжайше запрещено шуметь, и мы научились говорить шепотом, беззвучно смеяться и играть, словно насекомые. Особую тишину взрослые требовали соблюдать вблизи комнаты Папы Джона.

Каждый день, вернувшись из школы, мы садились на кухне, ели печенье с молоком и рассказывали, чему научились. Саванна обычно успевала узнать вдвое больше нас с Люком. Учительница брата, язвительная сестра Айрин, исправно отпускала колкости по поводу католического образования, и Люк добросовестно их пересказывал. Мать хмурилась, обеспокоенная и раздосадованная тем, что сын повторяет пересуды взрослых. Потом она провожала нас в спальню Папы Джона и разрешала побыть там полчаса.

Папа Джон полусидел в постели, упираясь в три мягкие подушки. В его комнате всегда было сумрачно. Его лицо словно выплывало из полутьмы. Наполовину поднятые жалюзи делили помещение на симметричные полоски света. Пахло лекарствами и сигарным дымом.

У Папы Джона была бледная нездоровая кожа; его белая безволосая грудь напоминала поросячью спину. Ночной столик загромождали книги и журналы. Когда мы приходили, он наклонялся и включал лампу. Мы влезали к нему на постель, целовали его в щеки и шею, игнорируя материнские и бабушкины требования быть с ним поосторожней. Они обе стояли и молчаливо следили за нами. При нашем появлении в глазах Папы Джона появлялся блеск, как у охотничьей собаки; он махал обеим женщинам, прося их удалиться. Мы умудрялись переползать через него, а он смеялся и щекотал нас своим потрясающим носом. Я впервые видел нос, который отбрасывает тень.

— Дети, не забывайте, что Папа Джон перенес сердечный приступ, — напоминала нам из коридора мать.

— Лила, пусть дети побудут со мной, — просил он.

— Папа Джон, достаньте монетку из носа, — приставала к нему Саванна.

Произнеся с нарочитой церемонностью несколько греческих слов, Папа Джон извлекал из носа десятицентовик и подавал Саванне.

— Папа Джон, там еще остались монеты? — спрашивал Люк, заглядывая в темные ноздри.

— Не знаю, Люк, — печально отвечал Папа Джон. — Я недавно сморкался, и монеты так и выпрыгивали из носа. Загляни-ка вон туда. Кажется, что-то застряло у меня в ухе.

Мы тщательно осматривали его волосатые уши, но там было пусто. Папа Джон повторял свои греческие фразы, театрально взмахивал руками, выкрикивал: «Престо!» — и доставал из-за мясистых мочек два десятицентовика, которые тут же переходили к нам.

Вечером, прежде чем отправиться в постель, мать позволяла нам еще раз навестить Папу Джона. Только что из душа, чистые как снег, мы устраивались среди его подушек, словно три спутника вокруг новой луны. Мы по очереди зажигали ему сигары, строго-настрого запрещенные его врачом. Папа Джон откидывался назад; над его лицом плавал нимб ароматного дыма. Обычно перед сном он делился с нами воспоминаниями.

— Толита, а может, рассказать детишкам про времена, когда двести турок взяли меня в плен? — советовался он с бабушкой, стоявшей возле двери.

— Не пугай их на ночь, — отзывалась бабушка.

— Ну пожалуйста, расскажи нам про турков[53], — канючил Люк.

— Турок, — поправлял его Папа Джон. — Надо говорить «турок», Люк.

— Папа Джон, они ведь глаз не сомкнут без вашей истории, — улыбалась мать.

— Мама, пожалуйста, — вторила брату Саванна. — Мы не сомкнем глаз, пока не услышим про турок.

Каждый вечер этот худой, высохший человек уводил нас в чудесные, невероятные путешествия по всему свету, где ему приходилось сталкиваться с вероломными турками; те нападали на него целыми батальонами. Однако Папа Джон изобретал хитроумные способы отбить вражеские поползновения и вернуться на белые простыни своей постели, где медленно и мучительно умирал. И не было рядом верных заступников — воинов Агамемнона; умирал Папа Джон отнюдь не доблестно, окруженный не турками, а всего лишь тремя детьми. Он ежедневно слабел; вскоре его воспоминания сделались для него столь же важными и необходимыми, как для его юных слушателей. Яркие искры его воображения ненадолго зажигали в этой комнате огонь жизни. У Папы Джона никогда не было детей, и эти истории изливались из него яркими нерастраченными потоками.

Бабушка и мать тоже стояли и слушали. Я не знал, кто такой Папа Джон, откуда он приехал и какое отношение имеет ко мне. Никто из взрослых не давал нам никаких объяснений. Наш дедушка остался в Коллетоне; мы плакали, прощаясь с ним. Родители строго приказали нам называть бабушку только по имени, и не дай бог нам проболтаться, что она — мать нашего отца. Возможно, Папа Джон был талантливым рассказчиком, но по части фантазии бабушка его превосходила.

Потом мать уводила нас из спальни Папы Джона в тускло освещенный коридор. Мы проходили мимо двери, что вела в страшный подвал, и по винтовой лестнице поднимались на второй этаж, где была большая комната, служащая нам детской. Если дул ветер, ветви нависавшего дуба стучали по козырьку окна. Наши кровати стояли в ряд; Саванна спала на средней, мы с Люком — на боковых. Кроме небольшой прикроватной лампочки, других источников света в этой комнате не было. Когда мы двигались, вместе с нами по косым стенам двигались наши громадные тени.

Раз в неделю от отца приходили весточки; мать читала нам их перед сном. Отец излагал сухим, военным стилем, его письма больше напоминали донесения. Каждую свою боевую операцию он описывал, как обыденное дело вроде похода за хлебом или заправки машины.

«Я вылетел на разведку вместе с Биллом Ландином. Мы смотрели, как отряд наших бравых мальчиков взбирается на одну горку, и вдруг чуть повыше я разглядел кое-что забавное. „Билл, ты замечаешь то, что замечаю я?“ — спросил я его по радио. Оборачиваюсь и вижу, что Билли пялится вниз во все глаза. Значит, старина Билл их тоже заприметил. Где-то на середине горы в засаде залегло около трехсот северокорейских молодцов. Они поджидали наших ребят. Я врубил передатчик и говорю: „Эй, парни, устраивайте-ка привал“. — „Зачем?“ — спрашивает меня их радист. „А затем, что угодите прямо в лапы северокорейцев“. Радист не стал упираться. Тогда мы с Биллом решили спуститься пониже и немного попортить нервы этим желторожим. Я первым ушел на снижение и скинул им несколько напалмовых бомб. Это сразу привлекло их внимание. Корейцы вертелись юлой, пытаясь счистить напалм с одежды. Но это им не пух. Если напалм прилип, его не собьешь. Гляжу, Билли тоже кладет яйца. Началась заварушка. Я сообщил на базу, и нам в помощь послали целую эскадрилью. Три дня мы преследовали этих корейцев. Заправлялись, летели дальше, опять заправлялись и снова продолжали их гнать. Наконец мы настигли их остатки — северокорейцы переправлялись через реку Нактонган. Мы поймали их на открытом участке и немного покрасили реку в красный цвет. Это развеселило нас, но ненадолго. Азиаты плодятся как кролики, и одному черту известно, сколько их еще сидит по джунглям. Скажи нашим малышам, что я их очень люблю. Пусть молятся за своего отца и не дают в обиду свою маму».

— Мам, а кто такой Папа Джон? — поинтересовалась Саванна как-то вечером.

Ты же знаешь, муж Толиты.

— А нам он кто? Дедушка?

— Нет. Ваш дедушка Амос остался в Коллетоне.

— Но ведь Толита нам бабушка?

— Пока вы живете здесь, она ваша двоюродная тетка. Папа Джон не должен узнать, что вы ее внуки.

— Но кто же мы, если она — папина мать? — не унималась Саванна.

— Пока мы здесь, она — папина двоюродная сестра. Не приставайте ко мне с расспросами. Тут все слишком запутано.

— Разве Толита не жена дедушке Амосу?

— Они уже много лет не вместе. Потом вы все поймете. Довольно вопросов. Никого из вас это не касается. Папа Джон любит вас как своих внуков. С этим вы согласны?

— Да, мама, — ответил за всех Люк. — Но почему ты называешь его папой? Он что, твой отец?

— Нет, конечно.

— А где твои родители?

— Умерли задолго до того, как вы родились.

— Как их звали? — уточнил я.

— Томас и Хелен Трент.

— Как они выглядели? — осведомилась Саванна.

— Они были очень обаятельными людьми. Как принц и принцесса. Так все говорили.

— Они были богатыми?

— До Великой депрессии — очень. Но потом лишились всех своих богатств.

— У тебя есть их фотографии?

— Нет. В доме вспыхнул пожар, и все сгорело.

— И твои родители сгорели?

— Да. Это был ужасный пожар, — бесстрастным голосом отозвалась мать.

У нее было напряженное и настороженное лицо… Моя красавица мать. Мать-лгунья.

В доме Толиты у нас была всего одна обязанность. На чердаке стояли ряды пыльных стеклянных банок с завинчивающимися крышками, в которых Папа Джон хранил свою живую коллекцию пауков «черная вдова». Это было его хобби. Пауков он продавал учителям биологии, энтомологам, зоопаркам и частным коллекционерам. На нас было возложено задание присматривать за этими маленькими злобными созданиями, напоминающими ожерелья из черных бусинок. Дважды в неделю Люк, Саванна и я спускались во мрак подземелья, включали единственную лампочку без абажура, свисавшую на проводе, и кормили безмолвных существ, каждое из которых, если верить словоохотливому Папе Джону, могло «убить наповал». Кур и индюшек мы кормили, едва научившись ходить, но взаимодействие с пауками требовало смелости; мы возбуждались от сознания причастности к важному делу. Где уж курам тягаться с пауками! В нужный час мы приходили в комнату Папы Джона, слушали его подробные наставления, а затем по деревянной лестнице спускались в подвал, чтобы вновь увидеть крошечных пауков, застывших в неподвижности и ожидавших нас так, словно мы являли собой рой мух.