Кэтрин Хепберн - Я. Истории из моей жизни

• Название: Я. Истории из моей жизни
• Автор: Кэтрин Хепберн
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-7027-0053-8

Знаменитая актриса Кэтрин Хепберн подробно и трогательно описала свою жизнь, которую можно считать целой эпохой в истории американского театра и кино. Хепберн рассказывает о своем детстве; приглашает нас в театральные залы, где она блистала и в шекспировских пьесах и мюзиклах; раскрывает «кухню» Голливуда, с которым ее связывает не одно десятилетие; не умалчивает о срывах в карьере и трагических эпизодах личной жизни; знакомит с людьми, которые встречались на ее жизненном пути: президентом Рузвельтом, загадочным миллионером Говардом Хьюзом, актерами Спенсером Трейси, Алеком Гиннесом и целой когортой мирового масштаба, которые, как и миллионы зрителей во всем мире, были пленены обаянием Кэтрин Хепберн.

Перевод с английского А. Репко

---

— Мои пальцы не успевают за мелодией, поэтому я смотрю на клавиатуру, отвлекаюсь на музыку, звучащую за кулисами. Джед, в таком состоянии я не могу думать и потому не могу играть эту сцену. Меня парализует одна мысль: я не умею играть на фортепиано. И публика, естественно, будет думать лишь об этом: она не умеет играть на фортепиано.

Джед только и сказал:

— Элен Хейс тоже не умела играть на фортепиано, но я попросил, и она научилась.

Ну, подумала я, мне бы это не удалось даже в том случае, если бы меня попросил сам Всевышний. И я разрыдалась. Джед меня утешал. И мы продолжили то же разрушительное дело. Все актеры были в шоке.

Джед был отнюдь не дурак. И по сей день у меня есть сомнения в том, что он действительно хотел намеренно извести меня своими придирками и показать таким образом полную несостоятельность бедного ребенка, по-дилетантски старающегося — да нет, буквально из кожи вон лезущего, — чтобы прыгнуть выше себя.

«Озеро» уже играли в Лондоне с Марией Ней. Постановщик Тайрон Гатри. Это была история женщины, стремящейся использовать свой последний шанс выйти замуж (ей было под тридцать). И на подъездной аллее собственного дома — сразу после церемонии обручения — машину, в которой едут новобрачные, заносит, и, перевернувшись, она падает в озеро. Жениха придавливает машиной. Он не может выбраться и тонет. Очень драматично. Жених — воплощение мечты всех девушек — погиб. Слабохарактерный женатый мужчина, с которым героиня флиртует, пускается в бега.

В итоге: «Опять цветут каллы. Какие странные цветы. Я несла их в день своей свадьбы. А теперь ставлю их сюда в память о том, кого нет в живых».

Говард Грир из Голливуда должен был достать для меня платье. Джини Бартон, тоже из Голливуда, должна была укладывать мне волосы. Помогала мне Сесилия, прислуживавшая мне и на съемках картин. Все они работали в Голливуде и не имели опыта работы в театре, где другой темп и где причина и следствие — почти синхронны. В Голливуде актера принято ждать. В театре это непозволительная роскошь — поезд отправляется. Так вот, вся моя обслуга попала на чужую для себя почву. И все они чувствовали душевный дискомфорт. К тому же на Восточном побережье было холодно.

У меня был огромный «линкольн» и свой шофер. Чарльз Ньюхилл. Чарльз работал у меня с того времени, когда ко мне пришел успех в Нью-Йорке. Отчасти немец. Отчасти итальянец. Отчасти ирландец. В раннем возрасте переехал из Амстердама, штат Нью-Йорк, в большой город. Мягкие карие глаза и благородное сердце. Он заботился обо мне в течение сорока трех лет. Когда я находилась в Калифорнии, он по мере сил следил за порядком в моем нью-йоркском доме и присматривал за моим общежитием, коим мой дом остается и поныне.

Приезжал рано. И работал допоздна. Приносил мне завтрак, поднимал его наверх в комнаты, преодолевая два лестничных марша. Стали сказываться годы. Подъем давался ему все тяжелей и тяжелей. Он не сдавался. Наконец я стала все чаще спускаться вниз — будто бы за утренней газетой. «А вот и я. Кстати, могу захватить и поднос». Потом — как бы между прочим: «Позвольте все-таки мне, мне полезна такая нагрузка». Потом он несколько дней не появлялся. Что-то вроде простуды. «Не хотел вас заразить». И больше уже не приходил. Я ходила его навещать. Потом он умер. Было так грустно. Мы с ним крепко дружили. Он помогал мне. Я помогала ему. Мы жили дружно. Душа в душу.

Он был настоящий ангел. При любой неудаче: «Ну, не знаю, мисс Хепберн. Они ведь любят вас. Это все, что я могу сказать. Я просто слышу, что они говорят: вы самая замечательная». Все — душеспасительная ложь. Она не дает тебе сломаться. Говорят эту ложь те, кто любит и защищает тебя. К лучшему или худшему. Пока смерть не разделит нас.

Какая я была везучая. Старик Чарльз. Он был известен как «мэр» моего квартала.

Но снова о деле.

Мы отправились в Вашингтон на премьеру. Нам нужно было пробыть там только одну неделю. Остановилась я в «Хей Адамс». В номере 375–378.

Подошли к столику администратора вместе с Лорой Хардинг. Оформили необходимые бумаги.

— Леопольд Стоковский тоже здесь остановился, — сказал кто-то.

— О! — воскликнула я. (Взволнованно. Я однажды встречалась с ним.) — Где…

— Номер двести тридцать восемь.

— О да… Понимаю… Как интересно.

Мы двинулись к лифту. Вошли внутрь. И оказались лицом к лицу не с кем иным, как с Леопольдом Стоковским.

— Как поживаете? — спросил он.

— Играю в пьесе, — ответила я.

— Да, да, знаю. Вы бы не отказались поужинать со мной?

— О да. Чудесно.

— Ну вот и хорошо, — сказал он. — Я позвоню. Номер вашей комнаты?

— Номер двести тридцать восемь.

Длинная пауза, сопровождаемая его улыбкой.

— Это номер моей комнаты, — уточнил Стоковский.

— Я хотела сказать — триста семьдесят пять.

— Да, конечно.

И вышел из лифта.

Мы расхохотались — Лора и я. Вот умора. Вечером я ужинала с ним на яхте на Потомаке. Яхта Джона Хейса Хэммонда.

Итак, мы сыграли премьеру в Вашингтоне. Я была в панике. Мало-помалу меня покидала уверенность в своих силах. А она была единственным моим козырем. В благоприятных условиях я была способна на настоящий смех и плач. Но заставить себя сконцентрироваться в состоянии страха мне пока было не под силу. Не понимая себя, я сыграла весь спектакль в Национальном театре в Вашингтоне, заполненном до самой галерки. Местами очень удачно. Но в основном провально. Я кожей чувствовала, как внимание публики убывает, словно морской отлив. Было много страсти, но не было сердца, не было радости. Эмоционально, но натужно.

Когда спектакль закончился, публика сошла с ума. Американская публика очень доброжелательна. Это было не совсем то, что они ожидали увидеть — это молодое чудо. Возможно, они ошибались. Но — какого черта! — она молода и красиво одета. Подайте ей руку.

Джед вернулся в мою костюмерную. Встал в двери. Жестом послал воздушный поцелуй и сказал:

— Само совершенство — не могу и штриха добавить.

— Штриха? — переспросила я, не понимая.

— Больше не будет никаких репетиций, — уточнил он. — На следующей неделе мы выступаем с премьерой в Нью-Йорке.

Я была ошеломлена.

— Не мог бы ты чуточку потянуть, пока я не пойму, что делаю?

— Это не обязательно.

И он ушел.

На следующее утро появились критические обзоры. Мне сказали, что они вполне нормальные. Я их не читаю. Просто не вижу в этом смысла. В любом случае они уже ничего изменить не могут. Но, разумеется, они создают общее ощущение: хорошее — плохое — замечательное. В данном случае я считала, что критики просто проявляют доброжелательность. А возможно, противостоят замалчиванию новой чудо-девушки. Мое внутреннее «я» подсказывало мне, что настоящей игры продемонстрировать мне не удалось. И я убеждала себя, что меня постиг полный провал. Настроение мое все ухудшалось и ухудшалось. А билеты на нью-йоркский спектакль отрывали с руками.

Была и более приятная сторона: я получила приглашение на чаепитие от президента Рузвельта. Приглашение, разумеется, было равнозначно приказу. Я купила себе шляпу. Платье у меня было. Мы с Чарльзом подкатили к воротам Белого дома за пять минут до назначенного срока. Поглядывали на часы. С опозданием на одну минуту въехали в ворота. Чья-то предупредительная рука открыла дверцу машины. Изумленная, я вышла из машины. Отворилась парадная дверь Белого дома. На три ступеньки выше нас стоял, насколько я помню, мужчина в сером костюме. Я двинулась вперед, протягивая ему руку — скорее дружески, чем официально.

— Я швейцар, — сказал он.

— Ну да, — не стушевалась я, продолжая протягивать ему руку, — здравствуйте.

Он улыбнулся. Вслед за ним я прошла в узкую комнату — очень маленькую. Но, при ее узости, довольно длинную, как мне теперь кажется. Там мне сообщили, что президент Рузвельт появится через несколько минут.

Он вошел. Хоть убейте меня, но не могу вспомнить, был ли он в коляске или нет. Кажется, он был на костылях и в сопровождении помощника, который тотчас, как только мы сели, вышел из комнаты. Не важно. Сильная и привлекательная личность. Президент сказал, что ему жаль, что он не видел меня в пьесе. Зато видел меня в фильмах. И ему хотелось бы, чтобы я снялась в фильме по небольшой повести Киплинга — теперь уже не помню названия, — его любимой. Потом он спросил меня, как поживает моя матушка. И ее подруга Джо Беннет, муж дочери которой был дизайнером и построил Уорм Спрингс. Некто по фамилии Томбс. Я спросила, как ему удается удерживать в памяти столько имен.

— Такова специфика моей работы, — объяснил президент, — я сосредоточиваюсь на этом. Встречаясь с кем-либо, я говорю: «Вы мистер Джоунс. Это ваша жена, миссис Джоунс». Я смотрю на них, запоминаю их лица. А следующий раз говорю: «Здравствуйте, мистер Джоунс. Как поживаете? А миссис Джоунс?» Это производит хорошее впечатление.