Меир Шалев - Впервые в Библии

• Название: Впервые в Библии
• Автор: Меир Шалев
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7516-0910-8, 978-5-9953-0081-6

Библия — это книга, в которой всё — в первый раз. Кто-то плачет, кто-то смеется, кого-то ненавидят, кого-то любят, и все это — впервые. Так кто они, эти «первые»? Что они думали, чего хотели? Библия не отвечает на эти вопросы подробно, она немногословна. Но Меир Шалев, вдумчиво перечитывая истории этих «первых», вскрывает их сокровенные чувства, потаенные мысли, подспудные мотивы. Он ведет нас в мудрые глубины библейского текста, и мы благодарны ему за это волнующее, драматическое, полное неожиданностей и открытий путешествие.

Библия — это книга, в которой всё — в первый раз. Кто-то плачет, кто-то смеется, кого-то ненавидят, кого-то любят, и все это — впервые. Так кто они, эти «первые»? Что они думали, чего хотели? Библия не отвечает на эти вопросы подробно, она немногословна. Но Меир Шалев, вдумчиво перечитывая истории этих «первых», вскрывает их сокровенные чувства, потаенные мысли, подспудные мотивы. Он ведет нас в мудрые глубины библейского текста, и мы благодарны ему за это волнующее, драматическое, полное неожиданностей и открытий путешествие.

---

Эта близость разных форм глагола «послать» не случайна. Она заставляет нас обратить внимание на обилие посланников и посланий, появляющихся в этом эпизоде. Рассказ начинается с того, что «Давид послал Иоава» на войну, переходит к слуге, посланному выяснить, «кто эта женщина», продолжается словами: «Давид послал слуг взять ее» — и завершается посланием Вирсавии о ее беременности, посылкой приказа Давида прислать к нему Урию и, наконец, присылкой самого Урии. А при дальнейшем чтении текста оказывается, что глагол «послать» появляется в нем и далее, снова и снова.

С точки зрения чисто литературной все эти многочисленные «посланники» и «послания» указывают на отсутствие прежней, живой связи между Давидом и его людьми, между его и их реальностью: они находятся на поле боя, а он остается во дворце. Они сражаются, а он дремлет на своем ложе. Они на земле, а он на крыше. Они делают свое дело сами, а он шлет посланников и действует через них. Они осаждают для него Равву, а он подглядывает за купающейся женщиной, берет ее силой и спит с ней, в то время как ее муж сражается за него на поле боя.

Сейчас, когда Вирсавия сообщила ему о своей беременности, Давид не ответил ей ни словом. Он оставил ее в мучительном ожидании, напряжении и страхе — что теперь произойдет? Что будет с нею? Сам Давид меж тем посылает нарочного к Иоаву, своему военачальнику, и велит прислать к себе Урию. Его расчет ясен: Урия приедет в Иерусалим, переспит с женой, и беременность будет приписана ему. И отношение Давида к Вирсавии тоже теперь очевидно: он удовлетворил свое желание, и больше она его не интересует.

Урия прибыл в Иерусалим и представился во дворце, и Давид сделал вид, что пригласил его, чтобы услышать подробный рассказ о ходе осады. Он осведомился о «положении Иоава, и о положении народа, и о ходе войны», а потом послал его домой. «Иди домой, и омой ноги свои», — сказал он ему тоном дружеского приказания. Как уже сказано, его расчет очевиден и ясен читателю, но не исключено, что он был ясен и Урии, ибо тот не пошел домой, а остался в пределах дворца и пошел спать с царскими слугами.

Понял ли Урия, что произошло? Читатель не может быть вполне уверен в этом, но у него есть много причин ответить положительно, как на основании явно сказанного в Библии, так и на основании сказанного между строк. Урия не влетел во дворец с неба и не прокрался в него тайком. Он прошел через городские ворота, потом остановился и представился стражникам у дворцового входа, несколько царских слуг проводили его внутрь и объявили о его приходе в дверях царской канцелярии. Много глаз видели его, и он тоже видел эти глаза — устремленные на него, избегающие его взгляда, опущенные к земле. Он понял, что случилось что-то нехорошее.

Это незаурядный случай — быть вызванным вот так с поля боя во дворец. Урия наверняка спросил себя, зачем его вызвали, и во дворце было немало людей, хорошо знавших ответ. Давид, как мы помним, не особенно остерегался. Он послал людей взять Вирсавию, и люди привели ее к нему. Все видели, как она шла по коридорам, когда приходила и когда уходила. Назавтра царские слуги убирали спальню, меняли простыни и обменивались взглядами. Кто знает, возможно, слухи достигли и поля боя. Расстояние от Иерусалима до Раввы невелико. Быстрый всадник покрывает его за каких-нибудь два дня, а между дворцом и полем боя, безусловно, действовала регулярная система связи с помощью гонцов.

Но и помимо всего этого мы видим, что произошло: Урия не пошел домой и не встретился со своей женой. Можно ли еще сомневаться после этого, что он подозревал, а возможно, даже знал, что случившееся связано именно с нею?

Что же касается Давида, то его люди сообщили ему, что Урия остался во дворце. Давид позвал его и спросил, в чем дело. Полученный им ответ лишний раз подтверждает, что Урия все понял. Но прежде чем рассмотреть этот ответ детально, я предлагаю читателю перечесть весь заключительный эпизод.

Царь спросил: «Отчего же не пошел ты в дом свой?»

Урия ответил: «Ковчег, и Израиль, и Иуда находятся в шатрах, и господин мой Иоав и рабы господина моего пребывают в поле, а я вошел бы в дом свой есть и пить и лежать со своею женою?[73] Клянусь твоею жизнию и жизнию души твоей, этого я не сделаю».

Этот обстоятельный и тонкий ответ свидетельствует, что муж Вирсавии был человек умный и отнюдь не наивный. Со всей осторожностью, диктуемой разницей в силе и статусе, Урия сказал царю, что он думает о нем и о его поведении. В явной и открытой по смыслу части своих слов он объявил, что не будет наслаждаться удобствами своего дома в то время, когда его командир и боевые друзья живут в полевых условиях. Но меж строк и за словами уже слышится упрек: я не стану вести себя, как ты, который послал нас на войну, а сам остался в своем дворце.

Однако Урию занимало не только превознесение достоинств воинской дружбы. Свою речь он начал с упоминания ковчега Завета, который тоже отправился на войну. А ведь Урия был хеттеянин, то есть у него не было никакой связи или отношений с еврейской религиозной святыней. Давид, наоборот, такую связь имел — и как слуга Божий, и как человек, который доставил этот самый ковчег в Иерусалим и устроил в честь его перенесения большое празднество, которое я описывал раньше.

Подчеркнуто упомянув ковчег сразу же в начале своей речи, Урия Хеттеянин отнюдь не заверял царя в своей вере в Бога Израиля — он напоминал Давиду его собственные первые дни, когда ковчег Завета был еще свят в его глазах и когда ему еще дороги были его боевые друзья. Голос Урии укоряет царя, он гневно поднимается меж слов и строк: когда-то у тебя были ценности, вера и мораль, Давид, когда-то ты сам выходил с нами и с ковчегом на поле боя, когда-то ты сражался вместе с нами. Не отсиживался в своем дворце, а был с нами — и в бою, и в палатке.

Я так и вижу, как Давид поеживается в своем кресле. Урия говорил иносказательно, но его слова были тяжелыми и понятными для них обоих. Но и другой тяжелый укор, пока еще не высказанный, тоже уже витал в воздухе. И действительно, теперь Урия заканчивает свой ответ намеком, который свидетельствует, что он знает и понимает, что произошло: «А я вошел бы в свой дом есть и пить и лежать со своею женою?!»

Напомню, что царь не говорил ему о еде и о питье и, уж конечно, о том, чтобы Урия переспал со своей женой. Он только сказал: «Иди домой и омой ноги свои» — то есть иди к себе в дом и насладись его удобствами. Урия, однако, разложил предложение Давида на составляющие: есть, пить — а затем подложил бомбу: «И лежать со своею женою», — как будто говоря: я тебя понял, Давид, я знаю, что произошло.

«Там, где будет самое сильное сражение»

«Останься здесь и на этот день, а завтра я отпущу тебя», — сказал царь (2 Цар. 11, 12). Впервые за всю его жизнь мы видим Давида смущенным и растерянным, неспособным найти решение. Он надеялся, что Урия все-таки пойдет к себе домой. Но Урия не пошел, и назавтра Давид вновь пригласил его на трапезу. На этот раз он позаботился также напоить его вином, в надежде, что тот опьянеет и забудет свои принципы. И Урия действительно опьянел, но и пьяным не пошел в свой дом и к своей жене и этим вынес себе смертный приговор. В ту же ночь Давид написал Иоаву послание, в котором приказал ему поставить Урию «там, где будет самое сильное сражение», и оставить его без прикрытия и поддержки, чтобы он наверняка погиб в бою.

Это послание понес сам Урия, возвращаясь из Иерусалима на поле боя. Можно предположить, что оно было запечатано, как и положено письму от царя к военачальнику. Но догадывался ли Урия, что написано в нем? На это я, конечно, не могу ответить, но если он действительно догадывался, то его возвращение в военный лагерь свидетельствует, что у него уже не было желания жить. Речь идет о самоубийстве в полном смысле этого слова.

Подобно почтовому голубю, несущему собственный смертный приговор, Урия принес приказ царя к Иоаву. И Иоав выполнил его, но не буквально. Он действительно послал Урию на самый опасный участок, но не одного. Урия и впрямь погиб в бою, но вместе с ним погибли и другие воины.

Иоав послал гонца, чтобы сообщить Давиду о произошедшем сражении и о числе погибших. И наказал ему, как говорить с царем: «Когда […] увидишь, что царь разгневается, и скажет тебе: „зачем вы так близко подходили к городу сражаться? разве вы не знали, что со стены будут бросать на вас? […] Зачем же вы близко подходили к стене?“ тогда ты скажи: „и раб твой Урия Хеттеянин также умер“».

Так Иоав намекнул Давиду, что дословное выполнение его приказа могло возбудить тяжелые подозрения и что это был глупый и неосторожный приказ, столь же глупый и неосторожный, как и все поведение Давида с самого начала войны, от решения ее начать и до его блуда с Вирсавией и решения убить ее мужа.

Но посланник даже не дождался, пока Давид задаст ему вопрос. Он рассказал ему обо всех погибших воинах и по собственной инициативе добавил: «Умер также и раб твой Урия Хеттеянин». То есть и он уже понял, что произошло, и опасался, что его постигнет известная судьба всех гонцов, приносящих дурные вести. Но реакция Давида на это сообщение тотчас показывает, что мы имеем здесь дело не с отдельным совершенным в поспешности дурным поступком, а с полным изменением всей личности царя. Он наказал посланнику: «Скажи Иоаву: пусть не смущает тебя это дело; ибо меч поедает иногда того, иногда сего». А на современном нам языке: «Война есть война. Люди гибнут. Не страшно»[74].