Юлий Самойлов - Хадж во имя дьявола

• Название: Хадж во имя дьявола
• Автор: Юлий Самойлов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

В романе, охватывающем жизнь первого послереволюционного поколения, говорится о тех, кто всегда и всеми способами противостоял той пропитанной ложью действительности, которая, словно ржа, разъедала сущность России после гибели исторических ее основ: БОГ, ЦАРЬ, ОТЕЧЕСТВО.

Роман, написанный в форме остросюжетного повествования, — это история отрицания, история уголовного мира, история войны ВСЕХ против ВСЕХ, история беспощадного и смутного времени, где железная поступь совдепии есть паломничество в НИЧТО.

---

А мой самодовольный собеседник продолжал:

— Заканчиваю кулинарный факультет, кандидат партии. К концу курса буду членом. Буду завпроизводством, как минимум. Деньги делать научился. Еда, официантки, буфетчицы — все рядом. Тепло, светло и мухи не кусают. Что я, чокнутый, чтоб сталь варить или в небо лезть на самолете? И денег там меньше…

— Ну и ладно, — продолжил я разговор с тем хлыщом, — деньги делаешь, с официантками спишь, кооператив купил, автомобиль тоже, дачу, баню финскую отгрохал, ну а потом?

Хлыщ засмеялся:

— С бабками везде хорошо. «Деньги, — сказал Теодор Драйзер, — хороши тем, что они дают своему владельцу полную свободу действий». Что захотел, то и взял. Остальное… это все предрассудки.

Надо заметить, что он был весьма неглуп по-своему. Но сколько я их знаю, этих самых, с бабками и с потухшими глазами, ибо в душе пусто, как у антихриста, — идея денег для того, чтобы делать деньги, и еще деньги, и еще, хороша там, где это привычно, где этому соответствует среда. И эти бизнесмены, по-своему, творцы. Но там, где они живут, наши дельцы, а по сути — просто воры и мошенники, вылетели бы в трубу.

Способностей никаких, ибо ставка только на обсчет, обвес, дефицит и темноту. Калиф гуляет, но калиф-то он на час. С калифом можно и не считаться, он ведь все равно ни в чем не смыслит.

Вспомнился мне опять молодой доктор наук, который много пил и боялся смерти. Так вот, идем мы с ним по Калининскому проспекту, прошли уже «Синтетику». На другой стороне, на зеленом холмике, церквушка такая беленькая, а кругом — стандартные многоэтажные коробки. Осенний дождик идет, такой назойливый и бесконечный. У каких-то дверей длиннейшая очередь. Часа через два идем обратно, а очередь не уменьшается. Доктор Юра, кроме всего прочего, был еще и очень любопытен. В нем было что-то от уличного зеваки и от завсегдатаев судебных процессов. Он подошел к очереди, что-то спросил, а потом, смешно ругаясь, догнал меня:

— Разве это люди?

— А в чем дело? Куда они стоят? — перебил его ругань я.

Он без слов плюхнулся на мокрую от дождя скамейку, закинул ногу на ногу, сунул в зубы сигарету и, сделав презрительное лицо, шлепнул в ладоши:

— Человек! Вина и фруктов!.. Стоит часами в ресторан, чтобы там ему подали ту же котлету и ту же жвачку, которую он ест в заводской столовке. И за это он готов полдня мокнуть под дождем!

Бизнес начинается со швейцарской. Тысяча возможностей стричь баранов. Я помню, что тогда спросил: «Ну а что им делать? Лакать водку по домам или в подворотнях?»

Он рассмеялся:

— Я скоро брошу пить вообще. Это просто допинг для разбега…

— Разве математика, механика и вообще наука не может наполнить человека сама по себе?

— Математика, наука? — повторил он. — Это все идейные инструменты. А куда применять инструменты, если идеи нет или если в идею не веришь? Что такое математика, когда есть вопросы — что есть жизнь и смерть?

14

Через месяц меня внезапно вызвал тот адвокат. На этот раз он был удивительно церемонен и строг. Когда я сел и вытащил сигарету, он прошелся по комнате, а потом, стоя за столом, проговорил:

— Он умер!

— Кто? — переспросил я, еще ничего не понимая.

— Ваш протеже. Перерезал вены в следственном изоляторе.

Я вскочил:

— Павел?!

— Да, да. Я же сказал: ваш протеже.

А дальше я, как сквозь вату, услышал:

— Это уже не может поправить никто.

…Копать в твердой, как железо, мерзлоте было тяжело и неудобно. Нависающий над головой барак не давал размахнуться. Кроме того, надо было быть тише мыши. Землю оттаскивали наволочками под стены барака, а потом, пробив мерзлоту, шли штольней на юго-запад.

К ноябрю мы были уже под зоной, а в декабре, в ночь под Новый год, вышли в глубокий овраг в двадцати пяти метрах от лагеря. Прежде чем пробить последний штрек в проклятом грунте, мы долго прислушивались до боли в ушах — не ждут ли нас у выхода из лаза? Но было тихо — в ту ночь упал особенно ядреный мороз, и даже свирепые овчарки, бегающие в предзоннике, и те спрятались в конурах. Мы встали и, стараясь не хрустеть, цепочкой, в затылок друг другу, побрели в лес. Конечно, по трассе было бы проще и ближе, но там посты, все пути-дороги были для нас закрыты. Плюс ко всему еще маскарадная одежда: ватные брюки нам выдали трехцветные — бело-желто-красные, с петухами и ромашками, бушлаты — черно-красно-зеленые в горошек, а на шапках и валенках — красные печати. Конечно, мы вывернули одежду на левую сторону, но все равно, нас бы сразу узнали по глазам.

Хотя мороз пошел за сорок, нам было очень жарко. Вы когда-нибудь видели, как бегут по глубокому снегу волки? Они как бы ныряют в него и выскакивают, как дельфины. Но мы-то не волки и не дельфины, хотя, возможно, что-то общее было. К вечеру второго дня мы уже еле вытаскивали ноги из глубокого лесного снега.

И вот тогда-то нас окликнули…

Это было так неожиданно, что мы остановились, как будто у нас кончился завод. Впереди, между деревьями, стоял обыкновенный старик в засаленном и заплатанном полушубке и с ружьем за плечами.

— Что скажешь, дед? — сдавленно прохрипел Паша.

— Я говорю, туда пойдете — тайга непроходимая, сюда — сплошь лагеря. Обдумать надобно…

Он был лесником, этот дед. Более двух суток мы прожили у него в доме. Мудрый старик ничего не спрашивал, хотя, конечно же, понимал, кто мы.

Глядя ему в глаза, мы чувствовали себя совершенно спокойно. У него было довольно большое хозяйство: добротный пятистенок с крытым двором и баней по-чистому. Однажды он как-то вскользь обронил:

— Когда нас сюда пригнали, здесь была глухая чаща. А мы все своими руками подняли, жили и растили детей.

По всей вероятности, он был выслан сюда в коллективизацию или в другие времена. Много ли требовалось тогда, чтобы сослать, посадить и даже расстрелять? Мне попадались самые различные люди, репрессированные по 58-й статье, так называемые «политики». За что же их брали? Один хвалил «студебеккер», другой накрыл крынку с молоком страницей из книги, а на листке оказались стихи Джамбула о Сталине, третий сказал, что вождь — политический, а не военный деятель. А он-то, «рябой», был корифеем и знал абсолютно все…

Старик дал нам с собой хлеба, ляжку свиного окорока, соли, спичек и самосада. Несколько передохнув в гостеприимном доме, мы тронулись в путь.

Мы шли по скрытому, крепчайшему насту, проваливаясь не более чем на штык лопаты. К концу дня я, заглядевшись, слетел в шурф и вывихнул себе ногу. Хорошо еще, что он был неглубок и, вцепившись в руку Павла, я вылез. Но дальше идти я не мог. Нога распухла, страшная боль вцепилась в тело.

Пашка развел костер и, когда мы попили горячего чая, взвалил меня на плечи и понес. В то время мой напарник был еще очень силен, но и во мне сохранилось не менее семидесяти килограммов весу.

К вечеру он вынес меня к какому-то озеру, где мы снова разожгли костер. После ужина он вправил мне вывих, как-то по-особому дернув за ногу. Я, вроде бы, ожил и, опираясь на дубину, смог передвигаться сам.

На ночь глядя, мы перебрались через озеро и вылезли на крутой берег. Стояла мертвая тишина; ледовая гладь, чисто подметенная ветром, отражала желтый лик луны. Внезапно из-за заваленного снегом куста встали трое с автоматами.

— Стоять!

Меня, с дубиной, первым сбили с ног. Прогремела автоматная очередь. Приподняв голову, я увидел на снегу, как к месту происшествия бегут со всех сторон солдаты.

Нас не вели, а волокли по снегу, привязав к верховой лошади. Я слышал, как один солдат сказал другому, идущему с ним рядом: «А чо их тащить? Кончить на месте — и все». Второй хмыкнул: «Оно бы можно, но нас слишком много. Если бы только двое… Тогда получили бы с тобой, Петро, дней десять отпуска до дому, не считая дороги туда и обратно».

Их так учили, этих парней. Люди для них — это мишени. Выбил десятку — получил отпуск до дому: к девкам, к салу, к самогону. Но здесь их было слишком много, кто-нибудь донес бы, что, мол, взяты были живыми. На доносах тоже зарабатывали отпуска…

— Это был ваш близкий родственник? — прервал мои воспоминания адвокат. — Мне очень жаль…

Я молча вышел, не зная, куда идти и что сказать Нюсе. Поторопился Павел.

15

Через неделю я уже ехал в Даугавпилс. Так было нужно. Около самого города начались пески, настоящие дюны-барханы, словно это была не Европа, а Кара-Кумы.

От яркого солнца слезились глаза. Тяжелый смрад верблюжьего пота окружал седока невидимым облаком. Все вокруг ритмично качалось: застывшие волны бархан и далекие, но яркие точки звезд. Изредка что-то попискивало и, шелестя, металось у верблюжьих ног, нередко в темноте зажигались зеленые и желтые огоньки чьих-то глаз.

Караван шел только по ночам, потому что дневная жара выжимала из тела все, сгущая до опасного предела кровь… Прямо над головой привычно мерцал Демир-Газык (Полярная звезда), то есть железный колышек, к которому пророк привязывал крылатого коня Борака. А вот там — семь разбойников (Большая Медведица). Кроме звезд, указывающих путь, на барханах чернели небольшие странные сооружения из камней и веток саксаула. Они тоже показывали направление, если, конечно, знаешь язык пустыни. Днем мы сидели в тени барханов, играли в карты и пили чай. Воду везли с собой в челеках — плоских овальных бочках и бурдюках… Вода — это здесь очень серьезно. Вода — это тень от яростного, враждебного солнца. А еще важна обувь. Песок очень мелок и местами превращается в пухляк — темно-серую текучую, как вода, пудру. (Много лет спустя я смотрел боевик «Белое солнце пустыни». Фильм отличный. Но то, что главный герой в ботинках с обмотками и солдатской фляжкой на боку шел через пустыню, меня покоробило. Через полчаса его ботинки были бы забиты песком, и он не смог бы сделать и шага. А вместо фляжки ему надо бы нести на себе цистерну от «МАЗа», иначе — смерть.)