Юлий Самойлов - Хадж во имя дьявола

• Название: Хадж во имя дьявола
• Автор: Юлий Самойлов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

В романе, охватывающем жизнь первого послереволюционного поколения, говорится о тех, кто всегда и всеми способами противостоял той пропитанной ложью действительности, которая, словно ржа, разъедала сущность России после гибели исторических ее основ: БОГ, ЦАРЬ, ОТЕЧЕСТВО.

Роман, написанный в форме остросюжетного повествования, — это история отрицания, история уголовного мира, история войны ВСЕХ против ВСЕХ, история беспощадного и смутного времени, где железная поступь совдепии есть паломничество в НИЧТО.

---

Мной овладело какое-то неистовство, но когда я ощутил ее всю, и ее голову на своей руке, а губы у себя на груди, все пропало. Я держал в руках сильную и желанную женщину, но, не переставая, наблюдал за собой. Это было, как там — на сопке. Во мне снова были двое. Один — просто страстный и сильный мужчина, другой — скептический и холодный. Один требовал и желал, другой насмешливо улыбался: «Ну и что? Зачем тебе это тело? Ты уже кончился, ты уже себя исчерпал».

Я наблюдал за собой, и это было самое худшее. Разве мы следим за тем, как бьется сердце или за тем, как мы дышим? В этот момент я увидел ее лицо с белой полосой стиснутых зубов. Мне показалось, что она усмехается. Я вскочил как подброшенный, рывком натянул одежду на голое тело и выскочил во двор. Но прежде чем я добежал до калитки, меня остановили сильные руки, развернули к себе и оглушили пощечиной.

Меня никто не бил по лицу, кроме тех… И то связанного. Кровь бросилась мне в голову, и тут же я услышал молящий шепот. Я увидел Елену, стоящую на коленях и обнимающую меня за ноги. Потом она тихо за плечи отвела меня в дом и, положив в постель, гладила и убаюкивала, как ребенка:

— Все будет нормально. У тебя ласковые руки, ты просто давно не был с женщиной. Вы ведь все ежики…

Я как-то незаметно уснул, а проснулся уже утром, и сразу услышал голоса на кухне. Говорили Нюся и Клена.

— Ну и слава Богу, ну и хорошо. Пашка о нем очень хорошо писал.

— Он такой сильный и ласковый, — проговорила Елена.

И я вспомнил ночь… Может быть, я что-то заспал? Я повернулся и скрипнул кроватью, и тут же вошла Елена и, нагнувшись, крепко поцеловала в губы. Я открыл глаза.

— Тут Нюся. Ивашка во дворе, — быстро зашептала Елена. — Ну вот, а ты говорил, что мертвый.

Да, я был мертвым. Вернее всего, остался бы им. И жил в мире мертвецов и вурдалаков… Я вспомнил, что ответил Мефистофель на вопрос Фауста, где ад и почему он, дьявол, не в аду. «Но я всегда в аду, мой ад всегда со мною», — ответил Мефистофель. Мой ад в моей памяти. Он всегда во мне, а я всегда в нем. Я не могу избавиться от прошлого. Говорят, если кого-нибудь укусит упырь, тот сам станет упырем. Но я им не стал. Почему? Наверно, потому, что кроме моей души, в моем теле жили души моих героев. И еще одна, Елена. Недаром говорили, что Бог есть любовь. Кто отрицает это, того нет среди живых, он мертв. Но он опасен. Он настроен на сладкое и будет его извлекать из всего, из мира живых и мертвых…

11

Надо было решать вопрос с пропиской. И я вспомнил о письме, написанном Питерским.

На мой звонок дверь открыл крепкий молодой человек. Я назвал условную фамилию, и через минуту меня впустили. Я снял шляпу, плащ и, повесив их на вешалку в прихожей, вслед за молодым человеком прошел в большую, красиво обставленную комнату. За столом, рассматривая в лупу крошечную марку, лежащую на белом листе бумаги, сидел сухощавый, среднего роста человек с редким ежиком совершенно седых волос. Он, не отрываясь от лупы, показал мне на кресло рядом со столом:

— Присаживайтесь. Берите, что хотите: сигары, сигареты, папиросы. Водка, коньяк. А я, с вашего разрешения, чуть-чуть задержу вас.

Продолжая смотреть, он внезапно спросил:

— Вы никогда не собирали марки?

Я развел руками:

— Увы, это не мой профиль. Я только разбрасываю и ничего не собираю.

Он отложил лупу в сторону и откинулся на спинку стула.

— Что ж, это даже интересно: время сеять и время собирать.

Я передал странное, тарабарское письмо Питерского. Он очень внимательно прочел его и улыбнулся.

— Мы ждали вас чуть раньше…

— А сейчас я уже не нужен?

Он встал и прошелся по кабинету.

— Старая гвардия нужна всегда, — и он, раскрыв какую-то книгу, вытащил довольно большую фотографию, на которой хозяин квартиры был сфотографирован вместе с дядей Мишей.

— Мир его праху, мир его праху, — дважды повторил он. А потом внезапно положил передо мной лист бумаги с лежащей на нем маркой. А потом еще одну, точно такую же, из красной кожи альбома.

— Посмотрите внимательно, — он ткнул бамбуковым пинцетом в марку, лежащую слева, — эта фальшивая. Это мне известно точно, а я, молодой человек, занимаюсь марками лет пятьдесят пять, не менее, и ничего не смог заметить… Вот до чего дошли, подлецы, до каких высот. — А потом тем же тоном, каким говорил о марках, как будто бы я тоже тонкая подделка, продолжил: — О вас очень хорошо отзываются, молодой человек. Ну что ж, будем надеяться…

Этот старик — ему было на вид далеко за семьдесят — чем-то напоминал расстрелянного дядю Мишу. Не обращая внимания ни на что, он ходил по кабинету и рассказывал мне о старинной иконе, что на стене, то вдруг переходил на мелочи из лагерной жизни, доказывая этим свою полную осведомленность. А потом вдруг внезапно спросил:

— Вы где устроились?

— Место есть, но я не могу прописаться. Во-первых, это близко от Москвы, во-вторых, мой паспорт — 38–39.

Я положил на стол паспорт. Он мельком взглянул на него и, продолжая ходить, кивнул головой:

— Оставьте его здесь. В случае чего, скажете, что утеряли. Сошлитесь на справку об освобождении. А этот — он ткнул в паспорт, — мы заменим и пропишем.

— Неужели это сейчас так просто?

Он остановился и тоненько засмеялся.

— Кто сказал просто? Но формула старая: паспорта выдают люди, и прописывают их тоже люди… А люди, как утверждал один древний мудрец, содержат в себе все человеческое…

— Екклезиаст, — вставил я, — только перефразированный.

— О, вы знаете Екклезиаста? — и он, как будто что-то вспомнив, остановился. — Ну конечно же, помню. Вы большой ценитель древних книг, любите Фому…

Он знал обо мне абсолютно все. Впрочем, это даже лучше, надежнее, когда делом занимается всезнающий старый мэтр. И я спросил:

— Не знаю, как вас по имени-отчеству…

— Сергей Иванович, — не моргнув глазом, ответил он. — Итак, в чем вопрос?

— Если человек сидит в лагере, ему осталось два года, а на него возбуждается новое дело, можно повлиять, чтобы это дело заглохло, затерялось?

— Нельзя, молодой человек, воскресить мертвых. Иначе я тут же воскресил бы нашего общего друга Михаила Михайловича. — И он снова зачастил: — Мир его праху, мир его праху, мир его праху… Это может только Иисус Христос. А мы же не Боги, а люди. — А потом быстро спросил: — Кто он, этот ваш протеже? — И тут же добавил: — Это стоит денег, и немалых.

— Деньги я найду, — ответил я.

Он встревоженно поднял голову:

— Уже наследили? Уже что-то успели? Я засмеялся.

— Это по наследству. Золотые монеты.

— Вы уверены, что это наследство? — переспросил он. — Золото принесите сюда. Я заплачу по черному курсу, из уважения, и познакомлю вас с одним адвокатом. Он может все.

Через неделю мне передали: Сергей Иванович сказал: отдыхайте. Самое главное, ни во что не вмешивайтесь. И вот вам адресок адвоката. (Этот человек поистине мягко стлал, давая не совет, а приказ.)

— И еще Сергей Иванович передал, что вскорости вас найдет.

Через день я позвонил адвокату, и он тут же принял меня.

12

Это был жирный, толстомясый тип с плотоядными губами. Большие, выпуклые глаза влажно блестели. Его кабинет походил на будуар высокооплачиваемой содержанки. Когда он что-нибудь хотел сказать, на толстой розовой физиономии появлялась блудливая двусмысленная улыбка, как будто он собирался произнести, или сделать что-то крайне непристойное. Потом он брал со стола какую-нибудь вещь, крутил ее в пухлых, маленьких ручках и только тогда начинал мурлыкать, хотя у него был звучный и громкий голос с очень яркими интонациями.

Через неделю я пришел в суд, где он защищал какого-то проворовавшегося магазинёра. Главное, что я заметил, обращались к нему с каким-то напряженным вниманием, как будто выслушивали речь посла.

Магазинёру же дали два года, хотя он явно тянул на все десять.

— Я интересовался вашим подзащитным. Ему можно помочь.

— В деле есть какие-то неясности? — спросил я.

Он скверно улыбнулся:

— Мне кажется, что вы — человек осведомленный. Что значит в наше время неясность? Или кто такие, например, адвокат или даже судья? Так, не более чем декорация или камуфляж. Конечно, и декорации имеют значение, но главное — кто режиссер. Есть такие режиссеры, которые могут любую, самую жуткую трагедию превратить в клоунаду…

— Любую? — переспросил я.

— Ну конечно же. Все зависит от режиссера. Например, вы и я совершили одно и то же преступление, но в вас, скажем, заинтересованы. В этом первом случае выдается звонок: «Что вы там мышиную возню вокруг этого дела затеяли? Это все не стоит выеденного яйца».

Адвокат положил на стол чеканную коробочку, которую он крутил в руках, и взял шар из мерцающего хрусталя.

— А вот вам другой пример: «Что вы там либеральничаете? Что разводите антимонию? Перед вами ярко выраженный случай цинизма, нигилизма», — и пошло, и поехало… В первом случае — общественное порицание, в крайнем варианте — что-нибудь условное, во втором — пять лет строгого.