Анатолий Штейгер - Мертвое «да»

• Название: Мертвое «да»
• Автор: Анатолий Штейгер
• Издательство: "Мнемозина"
• Жанр: Культурология
• Год: 2009

Очередная книга серии «Серебряный пепел» впервые в таком объеме знакомит читателя с литературным наследием Анатолия Сергеевича Штейгера (1907–1944), поэта младшего поколения первой волны эмиграции, яркого представителя «парижской ноты».

В настоящее издание в полном составе входят три прижизненных поэтических сборника А. Штейгера, стихотворения из посмертной книги «2х2=4» (за исключением ранее опубликованных), а также печатавшиеся только в периодических изданиях. Дополнительно включены: проза поэта, рецензии на его сборники, воспоминания современников, переписка с З. Гиппиус, письма к З. Шаховской и избранные страницы эпистолярного романа с М. Цветаевой.

Орфография и пунктуация в основном приведены в соответствие с нормами современного русского языка.

---

Я очень люблю Гумилева, Брюсова и Комаровского, перед Гумилевым преклоняюсь, как перед поэтом неизломанного и здорового завтрашнего дня, мне кажется, что всю его ценность поймут именно не сегодня, а завтра. Блок в прошлом, я чувствую его голос, как голос из бесконечно далекого и навсегда ушедшего классика и фотографа («Двенадцать») в одно и то же время. Преклоняясь перед его гением, я не могу приблизиться к нему, как я почувствовал родным и близким Гумилева. На его бодрости, храбрости, красочности и никогда не умирающей и не могущей умереть жизненности со временем будет построено крепкое и прекрасное здание. Не суждено ли ему послужить фундаментом для новой русской поэзии?

Что Вы скажете о современной литературе и поэзии, есть ли что-нибудь настоящее в СССР, есть ли настоящие талантливые поэты в России и в эмиграции? А о кн. Святополк-Мирском? Он производит впечатление на меня, несмотря на его годы, очень талантливого, но распущенного и еще не остепенившегося весьма молодого человека.

Я очень прошу простить меня за скучное и длинное письмо и снова от души благодарю Вас за Вашу доброту и терпение.

<А. Штейгер>

2

З. Н. Гиппиус — А. С. Штейгеру, 17-7-<19>27.Villa Granquille Le Cannet (А. М.)

Я бы так много могла Вам сказать, Анатолий Сергеевич, на ваше письмо, что… скажу очень мало. Только самое необходимое. Потому что когда что-нибудь очень запутано, то не знаешь, с какого конца тянуть нитку. Прежде всего — предупреждаю вас, что у меня нет никаких педагогических способностей, да и нужного для педагогики терпения; я говорю только о том, что интересует и меня; если вижу чужую путаницу, то возмущаюсь, не принимая во внимание человеческие лета и спорю без всякой снисходительности. Знаю, что это несправедливо, понимаю, что вам, например, неоткуда было и некогда получить некоторые необходимые сведения; но это ничего не меняет, так как объективно-то вам эти сведения необходимы, чтобы мы могли с вами о предмете разговаривать.

Я всегда готова допустить, что я ошибаюсь; но я хочу, чтобы мне доказали мою ошибку, чтобы моему мнению противопоставили другое, а не пели мне что-то из совсем другой оперы.

Вот, хотя бы, ваше письмо. Возьмем несколько ваших утверждений. Вы — монархист. Почему? Я знаю, почему я не монархистка. А вы знаете, почему вы монархист? Если знаете — объясните (пока не объяснили — я ничего вам и о моем не-монархизме не сумею сказать). Вам «надоела политика». Вам кажется, что искусство, стихи, красота и т. д. — приятнее, занятнее, вернее… На это у меня тысячу возражений, но все они будут такого порядка, что вы их не услышите! Я вам стану говорить о сигистике, о Вл. Соловьеве… но ведь вы его, конечно, не читали. Ясно, что тут пригодилась бы постепенность и педагогика, а мне это не интересно. Затем, конкретное: вы мне говорите о Гумилеве, Брюсове, Блоке, потом о каком-то Комаровском (?) — и во всем этом мне чувствуется фатальная неосведомленность. (Конечно, не «фатальная» субъективно, — лишь объективно.) Вы даже спрашиваете о моем отношении к Блоку. Но ведь мое отношение к нему я выразила, в меру сил, в совершенно определенном портрете его, — вы никогда не читали мои два томика «Живые лица», изданные в Праге? Там, кроме Блока, и Брюсов, и А. Белый, и Сологуб, да и мало ли кого там нет[87]! Вот когда вы прочтете — вы мне скажите, почему, по вашему, они неверно нарисованы (если неверно) и в чем разница с вашим отношением. Во всяком случае вы из этой книжки узнаете много фактического. Гумилева я знала мало. В нем была мертвенность и громадный снобизм. А то, что мы теперь называем «гумилевщиной» — очень ядовито отразилось на среднем поэтическом полупоколении.

Но есть еще кое-что. О вашем монархическом клубе я сведения некоторые, — небольшие, — но все— таки имею. Меня не удивило, что «евразийцы вас любят». Т. е. это вы думаете, что они вас любят. То, что они скажут мне — они вам не скажут, и обратно. Но я то знаю одну совершенно правдивую вещь о них, которую вы не знаете: а именно — что они обыкновенные мошенники, жулики. Это покрывает все их сложные теории, о которых не стоит и рассуждать (и очень не трудно — рассуждать, при охоте). Я о них, что можно, писала; о Святополке-Мирском, кроме того, особо[88]. Видела его (это господин среднего возраста, лет под сорок), когда он не был еще разоблачен и печатался в приличных журналах. Теперь его сношения с большевиками ни для кого не тайна, а сочувствие им даже выражается публично. Нужно ли еще «прессуировать», как я к нему отношусь?

После всего этого — может быть, вы уже не так будете рады возможности мне писать? Но я то думаю, что эти между нами «разногласия», сразу так резко обнаружившиеся, еще ничего не доказывают, кроме вашей, пока, неосведомленности. Если мы, видя те же факты, будем их оценивать по-разному, — вот тогда другое дело. И как я ни мало интересуюсь чужим «воспитанием» — помочь другому фактически разобраться я всегда готова — и могу вам тут служить.

Если вы читали иногда «Звено» (а «Наш Дом»?)[89], вы знаете, что я не уклоняюсь от проверки молодых стихотворных опытов; кто не боится откровенных мнений и не ищет снисходительности a tout prix, тот мне эти опыты присылает.

На первый раз довольно, неправда ли? Передайте мой привет Владимиру Владимировичу и не вините его, если, благодаря ему, вы получили письмо, которое не во всех отношениях вам приятно. Во всяком случае, при внимании, вы не откроете в нем ничего недоброжелательного, напротив, и большой интерес к человеку и к его добрым намерениям — наверно.

Вам следовало бы больше писать о себе. Что думаю я — можно узнать по моим книгам и стихам, а что думаете вы — я могу знать только по вашим письмам, пока вы себя еще не выразили.

С искренностью З. Гиппиус

3

А. С. Штейгер — З. Н. Гиппиус. «MAISON RUSSE», Ste-Genevieve-des-Bou, 9 августа1927.

Глубокоуважаемая Зинаида Николаевна.

Прежде всего бесконечно прошу извинить мое невежливое молчание, невольное, т. к. я уезжал на две недели из Ste-Genevieve и получил Ваше письмо только вчера вечером. Я только не виню В. В. Философова, а по-прежнему, если не еще больше, благодарен ему за то, что по его просьбе, Вы разрешили мне надоедать Вам моими письмами. Мне кажется, что Вы несколько ошибаетесь, утверждая что лишены педагогических способностей и необходимого для педагогики терпения. То, что Вы ответили настолько исчерпывающе на мое письмо, говорит само за себя, а резкость и откровенность только подчеркивают внимательное отношение и уважение ко мне, как к человеку. Гораздо приятнее и полезнее слышать обоснованную и меткую критику, чем слащавые и безответственные любезности. Все, что Вы пишете, настолько справедливо, что не согласиться с Вами можно, только будучи безнадежно ослепленным и довольным своим ослеплением. Вы, конечно, правы, когда пишете, что я фатально «неосведомлен» (слишком мягко и неточно), Вы правы, когда удивляетесь, что я не читал Вашей характеристики Блока, что я не знаком с творчеством Соловьева. Конечно, это удивительно и непонятно, т. к. есть вещи, которые должен знать каждый, в особенности берущийся за перо. Каждой «неосведомленности» <пропуск в тексте? — В. К> и есть предел каждому незнанию. С моей стороны было большой смелостью, почти дерзостью писать Вам, т. к. я ни с коей стороны не смог бы Вас заинтересовать и наивность моих писем, путаница, царящая в моей голове, как и в головах 9/10 беспочвенной, не прошедшей никакой школы эмигрантской молодежи, Вам давно знакома и кроме скуки ничего принести не может. Отчего же я искал случая быть Вам представленным и обрадовался возможности писать Вам?

Окончив свой «марковский» период, как необходимую воинскую повинность правой молодежи, я потянулся к литературе и поэзии, которые наполнили и осмыслили мою жизнь и укрепили начало моего духовного перерождения. Я увидел всю ничтожность и бессодержательность того, чем я занимался до сих пор и после полосы «разочарований в былых кумирах и идеалах» остановился перед работой, размеры которой были настолько огромны, что я не знал, да и сейчас не особенно твердо знаю, как к ней приступить. Но одно я знаю точно и определенно, то, что я хочу, я должен знать, что я не смею и не могу оставаться неучем и «милым молодым человеком, сочиняющим стишки». Силы воли у меня достаточно, и я надеюсь, что со временем Вам уже не придется тянуть нить чужой путаницы. А быть представленным Вам я мечтал, т. к. знал из «Звена», «Современных записок» и «Последних новостей», как Вы внимательны к начинающей писать молодежи и как беспристрастно и справедливо подходите к каждому в отдельности. А Ваша строгость и резкость, меткость ваших указаний, мне кажется, уже принесли и еще принесут огромную помощь неопытным начинающим поэтам. Я прилагаю к моему письму три стихотворения и буду очень рад, если Вы скажете о них то, что Вы думаете — т. е. то, что они есть на самом деле.