Владимир Монастырев - Свидетель защиты

• Название: Свидетель защиты
• Автор: Владимир Монастырев
• Издательство: Краснодарское книжное издательство
• Жанр: Детектив
• Год: 1971

---

Всадники пересекли поляну и вновь двинулись по лесной тропе. Андрей Аверьянович с удивлением отметил, что лес изменился, а он и не заметил, когда это случилось. Теперь они ехали через пихтарник, перемешанный с буком. Деревья стояли, как огромные колонны, то светлые с зеленоватым оттенком, то темные до черноты. Под ногами лежала пружинистая хвоя, по бокам с деревьев свешивались длинные бороды темно-зеленых мхов, они едва шевелились, как водоросли на морском дне. Солнце не проникало под кроны могучих деревьев, все настороженно молчало, усиливая сходство с подводным царством.

Во второй половине дня, преодолев два невысоких перевала, всадники выбрались на широкую поляну с островерхим домом, обстроенным сараем, обнесенным изгородью из жердей. Здесь, на кордоне, решили заночевать.

Андрей Аверьянович спешился и, осторожно ступая, прошелся по земле. Ноги были как деревянные, сгибались с трудом. Он принялся растирать колени и убедился, что поясницу тоже надо массировать, иначе она отказывается служить.

Валентин Федорович стоял в стороне и улыбался снисходительно.

— Ничего, пройдет, — утешал он, — самое трудное позади: перевалы вы преодолели мужественно.

Андрей Аверьянович приосанился. Он вспомнил, как страшно было во время спуска с первого перевала. Временами ему казалось, что Гнедко споткнется, оступится, и они загремят в пропасть, которая все время проглядывалась слева. Был момент, когда он хотел сойти с коня — так круто уходила вниз тропа, так угрожающе шумела на дне пропасти река. Но он все-таки не сошел, доверился лошади, и она не подвела, благополучно спустилась с ним в долину. И теперь Андрей Аверьянович по праву мог приосаниться и сказать:

— Жокей из меня, пожалуй, уже не получится, но в драгуны еще гожусь.

Палатку решили не ставить, ночевать можно было в сарае, на сеновале.

— Чудесно! — радовался Андрей Аверьянович. — Не помню, когда я спал на сеновале. Это же прелесть — всхрапнуть на свежем сене, вспомнить молодость!

Но от домашнего обеда, который предложила жена егеря, живущего на кордоне, он наотрез отказался и затеял готовить кулеш на костре.

— В походе надо питаться по-походному, чтобы кулеш припахивал дымком, чтобы в котелке с чаем плавали угольки, — говорил Андрей Аверьянович, и глаза под припухшими веками у него блестели, и вообще он чувствовал себя молодым и сильным: ноги уже почти не болели, поясница позволяла сгибаться и собирать сушняк.

Вечером сидели у костра и потягивали чай с угольками. Андрей Аверьянович расспрашивал егеря, которого директор заповедника называл по фамилии — Филимонов. Лицо его с глубокими складками у губ, выдубленное солнцем и ветрами, было не молодым и не старым, но морщинистая шея выдавала возраст: Филимонову до пенсии оставалось около года.

Андрей Аверьянович задавал егерю вопросы, тот односложно — да, нет — отвечал. Но вот зашла речь о зубрах, и Филимонов разговорился. Он вспомнил, как привезли в канун войны первых пять зубробизонов из заповедника в Аскании Нова — одного самца по кличке Журавль и четырех самок.

О том, что зубры на Кавказе были истреблены начисто в двадцатые годы, Андрей Аверьянович знал. И о том, что в 1940 году начали работу по их восстановлению, ему тоже было известно, а вот как это делалось, он понятия не имел и сейчас слушал егеря, участника тех событий, с интересом, подогревая энтузиазм рассказчика вопросами и сочувственными восклицаниями.

— Везли их, как тех баранов, — рассказывал Филимонов, — пассажирским поездом. В клетках, конечно. Довезли быстро, за трое суток. Выгрузили на Хаджохе, погнали на Кишу. Одна самка, Волна по кличке, сбежала. Восемь дней искали. Еле нашли. Поместили их в загоне. Ну, кормили концентратами, пасли, как коров. Первым делом они обглодали кору с жердей на ограде. Думали мы поначалу — от большой прожорливости, а потом объяснил нам зоотехник, что кора их любимое лакомство… Хватили мы с ними горя, как началась война и немцы пришли на Кавказ. Они же совсем рядом были. И бомбили. Мы уж под Новый год старались от загонки до кордона не ходить, чтобы следов не оставлять: на свежем снегу следы хорошо видны, а фашисты, как увидят с воздуха, что на кордоне есть движение, так и бомбят. Зубров отогнали в лес, повыше, чтобы на глаза не попались немцам, если они на кордон придут. Сберегли. От тех первых и пошло стадо, сейчас уже пятьсот голов по горам ходит, из загонок выпустили, на воле путешествуют.

— На людей не нападают? — спросил Андрей Аверьянович.

— Бывает — бросаются, только редко. Местные привыкли к ним, знают, как обращаться. Они, когда и в загонках жили, тоже не очень мирные были. Пустим на выпас, одичают и — кидаются. Так мы первые в них палки бросаем, они и уходят.

— Браконьеры их не трогают?

— Бывает, что и трогают. Браконьеры — они отца родного не пожалеют.

Сделав такое заключение, Филимонов умолк, и разговорить его еще раз не удалось. Вскоре он ушел спать. Прохоров отправился посмотреть лошадей. Ровно горел костер, вокруг была глубокая горная тишина. Ночное небо с крупными звездами казалось близким, горы вокруг лежали черными глыбами, одинокий костер, выхвативший из мрака маленький зыбкий круг, словно бы затерялся в бесконечности мироздания и летел в космосе по неведомой орбите, среди звезд, над глыбами немых, неподвижных гор.

Андрей Аверьянович, которому пришли в голову эти космические сравнения, по обыкновению усмехнулся над собой, подумав, что городского жителя на природе почему-то тянет на всякие мудрствования, он делается высокопарным и сентиментальным. Сказав об этом Валентину Федоровичу, он спросил:

— А вам что приходит в голову возле этого костра под звездным небом?

— Я ведь тоже городской житель, — ответил директор заповедника, — так что и мне не чужды романтические сравнения. Ночь в этих горах, разговор о зубрах, которые, как известно, являются современниками мамонтов, могут увести мысли очень далеко и высоко. Но — сейчас я думаю о другом. Кто такие браконьеры? Это ведь не какая-то определенными границами очерченная группа правонарушителей. Если б так, с ними легко было бы справиться. Помните, когда мы вышли от Кушелевичей, я произнес тираду о негодяях, из-за которых страдают порядочные люди, и о том, что мы с ними, с негодяями, церемонимся и миндальничаем. А вы этак легонько щелкнули меня по носу, заметив, что не на всякий лобовой вопрос можно дать определенный ответ.

— Ну, положим, я говорил не о лобовых вопросах..

— Смысл один и тот же. Я вспоминаю об этом к тому, что хочу сказать — вы были ближе к истине.

— Если вопрос ставится так…

— Не говорю, что во всем правы, не обольщайтесь. Так вот, вернемся к вашим браконьерам. Есть среди них отпетые люди, которые по нерадению милиции разгуливают на свободе. Но ведь есть и такие, что работают, живут, как все, а ружьишком балуются в свободное, так сказать, время. У них живуча привычка считать природу собственной кладовой, из которой можно брать, что ты способен взять. По их понятиям — лес ничего не стоит, потому что сам вырос, никто его не сажал, живущий в том лесу зверь тоже ничейный, никто его не растил, не поил и не кормил. Запреты? Есть люди, которые полагают, что на то они и существуют, чтобы их обходить. Мы свои запреты плохо подкрепляем пропагандой и воспитанием. Вот в чем беда. И тут уж я ближе к истине. Никакие запреты не помогут, если мы с малых лет не привьем детям любви к родной природе, сознательного к ней отношения.

— То есть гражданских чувств в самых их начальных и вместе с тем необходимых, фундаментальных проявлениях.

— Совершенно верно. В этом смысле мать Моргуна несет ответственность безо всяких скидок.

— Несет, конечно, — согласился Андрей Аверьянович, — но ее самое не воспитывали, вот беда. Круг ответственных лиц, таким образом, расширяется до размеров полной безответственности. И опять мы вернулись к вопросу: «Кто виноват?» И опять не сходится с однозначным ответом.

Помолчали. Валентин Федорович пошевелил палкой нагоревшие в костре малиновые угольки.

— А еще о чем вы думали, сидя у такого располагающего к высоким думам костра? — спросил Андрей Аверьянович, явно предлагая переменить тему разговора.

— О вас, — ответил Валентин Федорович.

— Обо мне? Что же вы обо мне думали, если не секрет?

— Ловко вы умеете разговаривать с людьми. Хозяйка гостиницы вчера так сразу все вам и выложила — и про ревизора, и про штукатурку в люксе. Филимонов наш — молчун, из него слова надо клещами вытягивать, а сегодня разговорился.

— Не столько разговаривать, сколько слушать, — сказал Андрей Аверьянович. — Это профессиональное. Адвокаты, как раньше попы, выслушивают множество исповедей. Чтобы добраться до сути дела, надо слушать терпеливо и заинтересованно.

— Пожалуй, — согласился Валентин Федорович. — Умение слушать — дар божий. Насколько бы легче жилось, если б мы умели друг друга слушать — внимательно и заинтересованно.