Меир Шалев - В доме своем в пустыне

• Название: В доме своем в пустыне
• Автор: Меир Шалев
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-7516-0700-7

Перейдя за середину жизненного пути, Рафаэль Мейер долгожитель в своем роду, где все мужчины умирают молодыми, настигнутые случайной смертью. Он вырос в иерусалимском квартале, по углам которого высились здания Дома слепых, Дома умалишенных и Дома сирот, и воспитывался в семье из пяти женщин — трех молодых вдов, суровой бабки и насмешливой сестры. Жена бросила его, ушла к «надежному человеку» — и вернулась, чтобы взять бывшего мужа в любовники. Рафаэль проводит дни между своим домом в безлюдной пустыне Негев и своим бывшим домом в Иерусалиме, то и дело возвращаясь к воспоминаниям детства и юности, чтобы разгадать две мучительные семейные тайны — что связывает прекрасную Рыжую Тетю с его старшим другом каменотесом Авраамом и его мать — с загадочной незрячей воспитательницей из Дома слепых.

---

Затем Рыжая Тетя промокает мои ступни полотенцем, а Черная Тетя и Мама скребут их — каждая свою — «специальными камнями», которые Бабушка, «совершенно случайно захватила с собой из Иерусалима», — до тех пока, пока я не начинаю смеяться от щекотки, и от своей постыдной капитуляции, и от досады, и мертвые слои кожи крошатся, сходят и отваливаются от ступней, и влажные серые крошки падают на газету, которую Бабушка специально для этого подстелила мне под ноги.

— Вот видишь, Рафинька, хорошо, что я захватила из дома старую газету, ведь жалко тратить тряпку впустую.

А когда они заканчивают, Мать наливает себе в ладонь немного детского масла, которое тоже совершенно случайно оказалось у «подружек Рафи» в их синей машине, и массирует мне ступни, пока весь жир впитывается в них и исчезает, как это было многие годы назад, в той палатке разведчиков, когда Большая Женщина внезапно появилась из-за изгиба вади, шагая в своем привычном строю и в идеально точном направлении, этакий караван женщин, нагруженный винными конфетами, эндемическими маринованными огурцами и маковыми пирогами. Они сбросили свой груз, достали большой таз и на глазах у всего взвода принялись за мои ноги.

— Нужно следить за ступнями. На них давит все тело, — объяснила Бабушка двум сержантам, веснушки которых побледнели от потрясения.

— Вот видишь, Рафаэль, так намного лучше.

— Теперь следи, пожалуйста, чтобы у тебя больше не было трещин.

— Я буду следить, — обещаю я. — Я пойду в аптеку, и куплю специальный камень и детское масло, и сам позабочусь о себе, и у меня больше не будет трещин.

— Не нужно тебе заботиться, — говорят они, — мы ведь опять приедем навестить тебя, и каждый раз, когда мы тут будем, мы позаботимся о твоих ногах.

— Нет, нет! — смеюсь я. — Теперь я уже видел, что нужно делать!

— Видеть недостаточно, нужно знать.

— Я знаю. Мне уже пятьдесят два года.

— Не беспокойся, Рафи, мы о тебе позаботимся.

— Нет!

— Разве тут вообще есть аптека, в этой дыре?

— Это не дыра, это город. Здесь есть и кино, и школа, и супермаркет, и библиотека. И конечно, здесь есть аптека.

— Ты забудешь.

— Не забуду.

— Ты представляешь себе, как можно лучше заботиться о ногах, Рафаэль?

— Нет.

— Ну, так мы позаботимся о них за тебя.

ТЕПЕРЬ СЛЕПАЯ ЖЕНЩИНА

Теперь Слепая Женщина начала учить семерых своих воспитанников ходить по новой дороге — той, что ведет из двора Авраама-каменотеса к Дому слепых. Они считали шаги в переулке, и от него до аллеи, и от аллеи до подъема к улицам нашего квартала, и шаги по его главной улице, а от нее — по узкой разбитой дороге, что поднималась к Дому слепых и там превращалась в грунтовку, которая продолжала подниматься и подниматься на запад, и никто в мире, включая осла старого каменщика из Абу-Гоша, не знал, где она кончается, потому что она то ли просто пропадала из виду, то ли тонула в выцветшей завесе далеких небес с едва обозначенными на ней намеками на голубоватые горы.

Так они шагали, эти слепые дети, снова и снова, и считали, и запоминали, пока не выучили все шаги и все повороты своего пути, все его рытвины и спуски, и спустя несколько недель, когда этот маршрут как следует запечатлелся в их сердцах и ногах, Авраам приделал четыре больших шарикоподшипника к углам деревянной рамы, и обложил каменную Страну Израиля тряпками, и закрепил ее ремнями носильщиков, и привязал веревки ко всем четырем ее углам.

Семеро слепых мальчиков ухватились за веревки и стали дружно тянуть и считать. От двора по переулку, и оттуда к аллее, и оттуда к главной улице, медленно-медленно, шагай, и считай, и припоминай, притормаживали на спусках и тянули на подъемах, шагали, и считали, и опасывались, а Слепая Женщина шла то незрячим вожаком перед ними, то погонщиком позади, пока они не добрались до больших железных ворот Дома слепых и не выкрикнули: «Мы пришли, учительница, мы пришли!» — и остановились под балконом второго этажа, где уже были приготовлены канат, и балка, и большой подъемный блок.

Инвалидная коляска Готлиба была намертво прикреплена к земле, сам Готлиб был намертво привязан к ее сиденью, толстый канат был прикреплен и заброшен через блок, и садовник, побагровев и дрожа от гордости и натуги, ухватился за него и начал тащить. Все — все, кто видел дрожание его рук, все, кто слышал его хриплые стоны, все, кто обонял его тяжелый пот, — застыли на месте. Каменная карта приподнялась над землей, крутнулась на канате, сверкнула на солнце всей своей белизной. Блок скрипел. Канат гудел. Чудовищные руки Готлиба двигались, как два рычага. Он тянул, и тянул, и стонал, и хрипел, и тянул, и она подымалась, и подымалась, и подымалась.

Мы, квартальная детвора, смотрели из-за забора и, поскольку видели, что происходит, не могли сдержать криков испуга. Но слепые дети, которые не видели и не знали, как налилось кровью и исказилось лицо садовника и как опасно близка рельефная карта к стене здания, кричали от восторга и от радости.

На втором этаже, на балконе, который большую часть года пустовал и был заперт, уже ждали несколько учителей. Они подтянули рельефную карту к себе и положили на приготовленный для нее большой стол. Канат был отвязан, Страна Израиля была втянута внутрь — и исчезла. С той поры ее уже не видел никто. Ни я, ни Авраам и, уж конечно, ни те слепые дети, для которых ее высекали.

ВСЁ СВЯЗАНО ОДНО С ДРУГИМ

Всё связано друг с другом. Недавно я заглянул в нашу местную библиотеку и неожиданно натолкнулся на старую книгу, где на внутренней стороне обложки был приклеен экслибрис: «Ихцак бен раби Меир Бризон из Иерусалима».

А два дня назад, после неожиданного дождя, который прошел на юге Мертвого моря, я увидел издали джип, застрявший в размокшей глине. Я посмотрел в бинокль и увидел молодую женщину и двух парней, которые хлопотали возле машины, тщетно пытаясь замостить ветками и камнями грязь, в которой тонули колеса. Глиняное месиво — штука липкая и скользкая, и, когда водитель жал на педаль, шины лишь утопали еще глубже и вращались на месте вхолостую.

Некоторое время я наблюдал за этой троицей издалека, а потом сосредоточился только на женщине, потому что мне показалось, что я уже видел ее когда-то. Кончилось тем, что я подъехал ближе и протянул им конец своего троса.

Я протащил их на несколько метров, на твердый грунт, и они предложили мне выпить с ними кофе.

— Нет, — сказал я. — Тут вы у меня в гостях.

Я достал маленький чайник и стеклянные чашки, разжег огонь и заварил всем нам чай.

Один из парней спросил, чем я занимаюсь.

— Выглядит безумно скучно, — заметил второй.

Я засмеялся:

— Куда скучнее, чем ты думаешь.

— Так почему же ты этим занимаешься? — спросила девушка.

— По предписанию врача, — сказал я.

Она улыбнулась, но парни вдруг нахмурились.

— Что это значит? — спросил один из них.

— Это значит, что врач обследовал меня и сказал, что если я не начну ездить в одиночку по пустыне, вдоль труб, то через пять лет мне крышка.

— И сколько же лет прошло с тех пор? — спросила девушка.

— Больше пятнадцати, — сказал я.

— Чистый выигрыш, — сказала она. — Тебе повезло с врачом. — И спросила, где я жил до того, как переехал в пустыню.

— В Иерусалиме.

— Я тоже, — сказала она. — А сейчас я живу в Ашкелоне, недалеко от моря.

И когда она наклонилась к своей чашке, две волны прокатились под тканью ее блузки, и я вспомнил, кто она и где я ее видел. Это была та девушка, которая открыла зеленые ставни окна того дома, где я «был зачат», там, возле старого зоопарка в Иерусалиме, открыла и стояла, глядя на меня испуганными глазами и обнаженными грудями.

Я не раз размышляю, что бы случилось, если б я сказал ей, кто я. Я не раз размышляю, что бы случилось, если б я сказал ей, кто она. Я не раз размышляю, что бы случилось, если б я поехал следом за ними, догнал их и сказал ей, сколько раз я думал о ней с тех пор.

И в конце концов я утешаю себя предположением, что она, скорее всего, давно забыла то мгновение и меня, схоронившегося в нем, как змея в песке, — да и зачем тебе, Рафинька, ворошить забытое? Зачем тебе, Рафи, все эти волнения? Успокойся, Рафауль, идиот ты этакий, зачем тебе весь этот балаган, а?

КАЖДУЮ СРЕДУ

Каждую среду после обеда мы идем на Маханюду. «Мы» — означает Рыжую Тетю, Черную Тетю и меня, «Маханюда» — означает рынок Махане Иегуда, а «идем» — означает идем пешком, потому что проездные билеты, как известно, стоят «уйму денег».

Бабушка отдавала приказы, сопровождая их разъяснениями:

— Туда, с пустыми сумками, вы пойдете все трое пешком. Обратно, с полными сумками, ты, — говорит она Рыжей Тете, — возьмешь сумки с собой в автобус, а вы двое, — говорит она мне и Черной Тете, — побежите домой пешком. А ты, — она возвращается к Рыжей Тете, — сойдешь с сумками на остановке нашего квартала и будешь ждать их там, а вы, — возвращается она ко мне и к Черной Тете, — прибежите и поможете ей тащить их с остановки домой. Все поняли? — спрашивает она всех троих. — Таким способом мы потратимся только на один билет вместо шести. Сколько мы на этом сэкономим, Рафинька? Вот и хорошо, мы сэкономим целых пять билетов.