Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

• Название: Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932
• Автор: Саша Черный
• Издательство: Эллис Лак
• Жанр: Поэзия
• Год: 1996
• ISBN: 5-7195-0046-4

Во второй том собрания сочинений С. Черного вошли: книга «Жажда», поэмы «Дом над Великой», «Кому в эмиграции жить хорошо», а также стихотворения 1920–1932 годов, не вошедшие в прижизненные издания поэта.

---

Вода*

В городе кран повернешь — брызнет хрустальный поток,
Хоть до карнизов залей всю квартиру…
Никто в городах о воде и не вспомнит,—
По трубам, жилам подземным, взбегает до острых мансард,
Равнодушно внимаешь знакомому плеску,
Как гулу вечерних трамваев…
Но здесь, на холме, у залива —
С ранней зари о воде все заботы.
В цистерне под тихой верандой
Подымешь чугунную крышку:
Дождевая, от солнца укрытая влага,
Все убывает… Пьют много — жарища,—
Чайник не сходит с плиты.
Руки хватаются то за топор, то за грабли,—
Ежеминутно надо с ладоней смывать
Пыльный налет…
И вот — в подмогу цистерне
Внизу у оливы колодец.
Фермер с широкой улыбкой только руками развел:
«Берите! Хватит на вас, на меня и мула…
Кто в Провансе откажет соседу в воде?..»
И вот, сквозь вереск шершавый,
В гору кувшин несешь, отдуваясь…
Ветер пищит в волосах, плещется сонная влага,
Пес, как приклеенный, сзади бредет по пятам,
Пасть широко разевая…
Всласть из чашки своей наверху он напьется,
Студеной водой остудит горячую глотку
И хвостом благодарно вильнет.
А под вечер — только багряные мальвы
Холмы увенчают закатным венцом,—
Ведро за ведром притащишь к крыльцу
И щедрой рукой зеленых польешь малышей:
Олеандры, мимозы, глицинию, тонкую грушу
И перечных два деревца…
Жадно сухая земля вбирает светлые струйки
И гибкие ветви, качаясь, как будто шуршат:
«Спасибо, спасибо…»
Вот и сосед — доктор с женой и мальчишкой,
Каждый несет свою дань, ухмыляясь:
Большое ведро, поменьше и детскую лейку.
Чайник огромный мы ставим на низкий очаг,
Кора заворчала, взметнулись веселые искры,
С первыми звездами в воздухе дымном сливаясь.
Старый фонарь под навесом горит маяком,
Гулкие капли из края цистерны
Медленно капают в таз,
И осы, одна за другою, слетаются пить…

1931

Сбор винограда*

За рядом ряд обшариваем лозы.
Полнеба в пепле волокнистых туч…
Косматые кусты, освободясь от гроздьев,
Встают, раскинув изумрудный сноп.
Две девочки, зарыв в листву береты,
Болтают и стригут — пусть взрослые молчат…
Старик срезает важно кисть за кистью,
Как бы обряд свершая вековой.
А черный мул с дороги смотрит-ждет:
Бока продрогли, ветер дует в ноздри…
Ряды корчаг стоят у колеи.
Пора б грузить — и в путь, сквозь камыши.

Вдоль рыжей глины грузною стопой
Иду к мулу, к плечу корзину вскинув.
Усталость бодрая укачивает сердце,
Глазам раздолье: зелень, космы туч,
А за межой взлохмаченные фиги…
А ветер свежий бьет крылами в грудь,
Шуршит вдоль лоз, в рукав прохладой веет
И звонкой пустотой в ушах лопочет…
Спасибо, друг! Хоть час один, как мул,
Я прошагаю, медленно качаясь,
Ловя ноздрями крепкий дух земли…
«Гоп-гоп! Корзина!» Снова полный груз.
Редеют лозы — ряд склоненных спин,—
И первые малиновые листья
Огнем сквозистым радостно играют.
Под фигою — баклага на земле.
Подходим медленно — звенят стаканы сонно,
В молчанье пьем багряное вино.
Закат торжественный пылает над холмом
Безмолвною вечернею молитвой…
Идем домой сквозь джунгли тростников.
Со всех сторон поют-скрипят двуколки —
Соседи сбор подвозят к погребам.
Ногам работа — серые чаны
Примятым виноградом нагрузят
И, как во дни блаженные Гомера,
Босыми пятками начнут его давить,
Окрашивая терпким соком икры…
Шумит тростник. Усталая спина
Под ветром ежится… За поворотом — кровля.
Хозяин-фермер сумрачно бурчит,
Что это лето даст ему не много:
Жара и ветер высушили гроздья,—
Неполон сбор… Убытки велики…

Но жалоба его до сердца не дошла.
Мой виноградник пуст, — растрепанные бурей,
К земле прибиты светлые стихи…
И даже та любимая гряда,
Где зеленели детские страницы,
Здесь на чужбине теша детвору,—
Ненужным пустырем чернеет у дороги…
Молчу. Не жалуюсь. Не хмурьтесь же, хозяин,
Господь пошлет вам в будущем году
Обильный урожай.

1931

Под тамариском*

Когда лежишь на берегу босой,—
Поет вода и чайки вьются с писком,—
И ешь свой хлеб с ослиной колбасой
Под матово-сквозистым тамариском,—
Ты самому себе покажешься святым:
Ты даже ос не отгоняешь с носа,
Летит песок, кадильный звонкий дым,
И ящерица вьется вдоль откоса…

Свой хлеб готов ты разделить с осой,—
Пусть только, злюка, не кусает в темя.
С издателем ослиной колбасой
Готов ты поделиться в это время…
Корректоров и тех готов простить,
Все их «досадные», как оспа, опечатки…
Сквозь сосны брызжет солнечная нить,
И ветер ласковый во все влетает складки.

Но если в этот трижды мирный час
Припрется дачник из лесного дома
И заскулит — в четырнадцатый раз! —
О кризисе, о близости разгрома,—
Вся святость, к дьяволу, с тебя слетает в миг…
Ты, в душу впившийся, гундосящий репейник!
С какой бы радостью тебя, копченый сиг,
Всадил бы я башкою в муравейник!..

<1932>

Солнечная ванна*

Вдоль по пляжу — пятна ближних…
Кто, задрав клешнею ногу,
Роет детскою лопаткой
Крутобокую берлогу,
Кто младенца плавать учит,
И бутуз, в испуге диком,
Миль на десять оглашает
Лес и берег буйным криком…
Плотный немец — локти к брюху,—
Пятки вскидывая к тылу,
Сам себя вдоль дюн гоняет,
Как цыганскую кобылу…
Эмигрантская Диана,
Мотылек на смуглых ножках,
Пронеслась веселой рысью
В изумрудных панталошках…
А в воде, на мелком месте,—
Темя в шлемах — огурцами,
Два обглоданных нудиста
Притворяются пловцами.

* * *

На песке томлюсь я в дюнах
В живописном беспорядке,
Чтобы солнечною ванной
Успокоить боль в лопатке.
Ближних нет. Порой над валом
Промелькнет в трико гусыня,—
Левый глаз чуть-чуть прищуришь,
И опять вокруг пустыня…
Сверху солнечная лава,
Снизу жаром жжет песчаным,—
Будто ты лежишь в духовке
Нашпигованный каштаном…
Муравей ползет по ляжке,
Плещет бабочка на вые,
И в глазах фонтаном искры,—
Ало-бело-голубые…
Ах, какие в это время
Мысли в черепе роятся!
Но без пишущей машинки —
Так к чертям и разлетятся…
В голове зевает вечность,
В сердце — огненные спицы,
А пониже — обалделость
Разомлевшей поясницы…

* * *

Врач-приятель мне в Париже
Объяснил весьма толково:
«Зря, дитя мое, на солнце
Не валяйтесь, как корова…
Алкоголь в приличной дозе
Подымает человека,—
Так и солнце, так и бабы,—
Как сказал Мартын Задека…»
Но лежать, считать минуты?
Где я здесь возьму будильник?
Сосны спят… Цикадный скрежет
Монотонен, как напильник…
Встанешь — вся спина пылает.
Боком выйдет эта лежка!
Завтра весь до пят облезу,
Как ошпаренная кошка…
А пока, — спасибо, солнце,
За тяжелый жар твой медный,
За чудеснейшие мысли,
Улетевшие бесследно…
Нынче я не догадался,
Нынче я был идиотом:
Завтра в дюны я с собою
Карандаш возьму с блокнотом.

<1932>

Без вакансий*

Вверх за лодочным сараем
Подымается тропинка…
Независимо и гордо
По корням стучит дубинка.
Справа сосны, слева море,
Посредине — я с собакой.
Жаба сунулась под камень
Торопливой раскорякой…
Что ты, друг мой! Ты ведь дома,—
Мне поступок твой неясен:
Эмигрант французской жабе
Совершенно безопасен…
В складках скал внизу открылся
Райский клок воды сапфирной.
Ни души… Морские травы,
Да над камнем кактус жирный.
И с крутой тропинки чертом,
Под ребром скалы прохладной,
Вниз — в игрушечную бухту
Так и ринулся я жадно…

* * *

Благодарными глазами
Я взглянул, вздохнув, вдоль склона:
Вот… До самого заката
Поиграю в Робинзона.
Но за камнем — гвоздь им в печень! —
В элегантнейшей палатке
Робинзоновская пара
Копошилась на площадке…
Он, на сук повесив галстук,
Перед зеркальцем овальным
Поправлял пробор свой жидкий
Жестом сдержанно-астральным…
А она в пижаме алой,
Наклонив серпом головку,
Над изящнейшим подносом
Томно чистила морковку.
Два складных паучьих кресла
Лиловели перед входом,
И на столике походном:
Граммофон и банка с медом…
Я зажал собаке морду,—
Надо вверх идти, однако.
Все вакансии на свете
Не для нас с тобой, собака…

* * *

У стволов автомобили
Мирно спят, блестя щитами.
Жесть консервных ржавых банок
Тускло блещет под кустами.
Загорелые, как пряник,
Две курносые Астарты
С быковидными юнцами
Под сосной играют в карты.
В глубине бока палаток
Раздувают тихо чрево…
С европейской точки зренья,
Оснований нет для гнева…
Что же ты, пришлец, томишься?
Подарить тебе весь берег,
Чтобы ты земле и небу
Не устраивал истерик?
Не пора ль к собакам бросить
Прометеево наследство
И, идя навстречу моде,
Добросовестно впасть в детство?..
Сам себя призвав к порядку,
Я пробил тростник боками
И пошел сквозь бор в местечко
В «буль» сражаться с рыбаками.

<1932>

Дождь*