Алексей Пантелеев - Из старых записных книжек (1924-1947)

• Название: Из старых записных книжек (1924-1947)
• Автор: Алексей Пантелеев
• Жанр: Прочая детская литература

---

* * *

Обедаю в писательской столовой на улице Воровского. Мне выдают какие-то "ленинградские талончики". Вчера сидел за большим - человек на двенадцать столом. За тем же столом обедали Новиков-Прибой, Лев Кассиль, Л.Леонов, В.Бахметьев... Других не знаю.

В середине обеда появился Иосиф Уткин. В военной гимнастерке, на груди блестит медаль, которую он только что получил.

- Здорово, служба! - приветствует его Кассиль.

Когда-то, в дни нашего с Кассилем детства, такие медали носили старые отставные солдаты.

* * *

Я никогда не встречался с Пастернаком. Даже портрета его почему-то не случалось видеть. Вчера увидел его в столовой и сразу узнал. Каким же образом?

Помогли - Андроников и Цветаева.

Андроников удивительно верно, точно (хотя и сильно шаржируя, конечно) изображает Бориса Леонидовича, его манеру говорить.

И уж совсем не осталось сомнений, что передо мной Пастернак, когда вспомнилось цветаевское:

"Похож одновременно и на араба и на его коня".

Арабская смуглость, арабские выпуклые глаза и вытянутое, ноздреватое, трепетно-ноздреватое лицо.

* * *

Еще одна ленинградская заметка. Профессор Вериго зимой, по пути в институт и из института домой собирал каменный уголь, которым топил времянку.

- Я рассудил так. Угля, конечно, в городе мало, но все-таки, как бы мало его ни было, он есть, его возят и, как полагается, хоть немного да теряют при перевозке. Теперь я хожу по мостовой. На расстоянии четырех километров нахожу кусков шесть-семь.

* * *

Звонил Фадеев. Сказал, что устроил для меня и для Ксении Михайловны путевки в санаторий.

* * *

Читаю листовку, привезенную из Ленинграда:

"Съедобные дикорастущие травы и способы использования их".

Из рогоза с его бархатистыми шоколадного цвета шомполами наверху можно, оказывается, печь вкусные лепешки. Молодые же стебли варят в соленой воде.

Из корней одуванчика приготовляется кофе.

Из листьев первоцвета - витаминозный салат.

Молодые корни лопуха сушат и мелют на муку. Или делают из них сладкое повидло.

То, что можно есть щавель, крапиву, цикорий, иван-чай, сныть, манник, мы и без листовок знали.

* * *

В день, когда я приехал (или на другой?), в Москве была воздушная тревога. Где-то далеко потявкивали зенитки. Говорили, над городом пролетел немецкий разведывательный самолет.

В городе действует закон о затемнении. Существуют бомбоубежища. Видел разбитый бомбами Вахтанговский театр. Но вообще-то, по сравнению с Ленинградом, Москва совсем мирная.

Все страшное - позади. Страшное - это ноябрь-декабрь прошлого года.

* * *

Шел переулком в Замоскворечье, услышал за окном женский голос:

- Изволь с хлебом есть!..

Ну, думаю, слава богу, значит, здесь дети не пухнут и не мечтают о дуранде, о хряпе, о соевом молоке, как мечтают о них дети ленинградские.

* * *

Архангельское.

Да, то самое, вельможное, юсуповское, пушкинское. Сейчас здесь санаторий для высшего начсостава Красной Армии. Накануне я был в Союзе, видел Фадеева. Спросил:

- Какое же я имею право лечиться в этом санатории? Я ведь всего лишь интендант третьего ранга.

- Вы - ленинградец, блокадник. А это - высшее звание, - ответил Фадеев.

Ксения Михайловна, узнав об этом, возликовала. Фадеева она и без того не только обожает - боготворит.

* * *

Санаторий заполнен генералами, полковниками, подполковниками. Ниже батальонного комиссара, кажется, никого не встречал. Впрочем, тут, как в бане, не узнаешь, кто дьякон, кто не дьякон. Все ходят в американских полосатых пижамах, и мне вспоминается то, что говорил Женя Шварц о шоферах и театральных администраторах.

Есть несколько женщин: тяжело раненные медсестры и врачи. Одна медсестра на протезах. Говорил с нею вчера часа полтора, записал отдельно.

* * *

Начальника госпиталя, толстого бригврача Ошмарина (брюки навыпуск, светлая полотняная фуражка) раненые и отдыхающие называют "Князь Юсупов", поскольку это он сейчас хозяин Архангельского.

* * *

В Архангельском, как известно, бывал Пушкин. Здесь есть Пушкинская аллея. Есть памятник ему. Сейчас он - в ящике, как и многие другие статуи. От осколков.

Сам дворец закрыт. Но мы с Ксенией Михайловной, получив разрешение, прошлись бегло по анфиладам. Пустовато, так как все мало-мальски ценное спрятано или эвакуировано.

* * *

Ксения Михайловна - первая жена Вячеслава Шишкова. А ее первый муж известный врач Жихарев, внук (или правнук) того, пушкинских времен Жихарева, автора "Записок". Ксении Михайловне, думаю, лет под семьдесят, если не семьдесят. Но - бодра, бойка, весела, остроумна, жизнелюбива. Каждый день забирается по приставной пожарной лестнице на крышу дворца, загорает.

Призналась мне, что с институтских (институт благородных девиц) времен и до сего дня ни разу не спала больше пяти часов в сутки.

* * *

"...Вы приподняли меня принять дары и поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол из окна в окно".

Откуда это? Никогда бы не угадал, если бы дали одну цитату. Достоевский! "Подросток". Как же богат, многообразен талант его!..

* * *

Живу в большой двухместной палате. Мой сосед - молодой бригадный комиссар - целый день отсутствует, играет на открытой террасе в шахматы. Я работаю. Переписал "Маринку", начал писать о мальчике-перевозчике на Каменном острове.

* * *

2 августа 42 г.

Без малого месяц, как я из Ленинграда. А еще живет, живет во мне блокадник.

Обедаем в санаторной столовой. За столиками по двое. Со мной сидит молодой (то есть моего возраста) полковник.

Кормят нас - на убой. Каждое утро перед твоим прибором кладут отпечатанное на машинке меню на завтра. Не поленись, возьми карандаш и отметь птичкой то, что тебе нравится. Что хочешь и сколько хочешь. Не ленюсь, отмечаю.

И тем не менее...

Сегодня за обедом вижу - мой сосед съел котлету, а гарнир, гречневую кашу, почти не тронул.

- Вы не будете? - говорю я.

- Что не буду?

- Доедать.

Недоуменно пожимает плечами.

- Нет.

И вот я спокойно придвигаю к себе его тарелку и ем недоеденную им кашу.

Он с удивлением и даже с некоторым ужасом на меня смотрит. Заметив этот взгляд, я говорю:

- Я - ленинградец, товарищ полковник.

Это отношение к хлебу и вообще ко всякой пище, как к чему-то священному, благословенному, вероятно, никогда не исчезнет. Понимаю, как странно и дико выглядит мое поведение со стороны, какое насмешливое и даже брезгливое чувство оно вызывает. Но зато и мне уже не понять их - тех, кто может отодвинуть тарелку, полную рассыпчатой, красноватой, поблескивающей жиром гречневой каши.

* * *

Вспомнил, как в Ленинграде, в декабре еще кажется, принесла мне мама пайку хлеба или утреннюю часть ее. Я лежал больной, читал. Неловко разломил хлеб и крошка упала на пол. Я не поднял ее, но читая, все время помнил, что предстоит что-то приятное. Что же? Ах, да, могу нагнуться и поднять с пола эту крошку - грамм или полтора черного хлеба!..

* * *

Из чего, между прочим, состоял этот хлеб? Говорят, в самые трудные дни муки в нем было процентов десять-пятнадцать. Остальное - отруби, целлюлоза, жмых и даже будто бы глина...

* * *

Архангельское.

Молодой бригадный комиссар, севастополец, рассказывает, как он получал орден. Приехал он позже других, с передовой, и ордена вручали только двоим ему и какому-то полковнику.

- Мы построились с ним вдвоем, Н. вручил ордена, поздравил нас, полковник речу сказал, потом я "ура" закричал...

* * *

Старик генерал заканчивает разговор с приятелем по телефону.

- Ну, жму тебя.

Среднее между "жму руку" и "обнимаю".

* * *

В большом сарае пылятся, сохнут и мокнут, приходят в ветхость театральные декорации работы Гонзаго! Впрочем, вспомним, сколько гибнет сейчас и разрушается ценного, художественного в Ленинграде, в Киеве, в Одессе - по всей нашей огромной стране!..

* * *

Сидел на террасе, говорил с генералом X. Накануне он дал мне читать пьесу молодого провинциального автора. Пьеса мне не понравилась. Я сказал. Он обиделся - потому что пьеса отчасти о нем.

Заговорили о литературе вообще, о стихах, о Симонове, о Маяковском.

X. поморщился.

- Маяковский! Ведь, между нами говоря, мы его, этого Маяковского, только за политику ценим.

- Послушайте! Что вы говорите?! Это - прекрасный поэт.

- А-а!

Махнул рукой. Замолчал. Поджал губы. Скорее всего, побоялся ругать поэта, названного первым и лучшим.

* * *

У Ксении Михайловны очень хороший московский выговор. Очень по-московски акает. Рассказывает, что над нею всегда посмеивался Вячеслав Яковлевич, передразнивал ее:

- Пайдем, прайдемся па Невскаму.

(В записи это выглядит каким-то восточным акцентом. У москвичей "а" широкое и короткое).

* * *

Рассказывал генерал О.: командующий Эн-ской армией Ефремов погиб в бою на Западном фронте. Через несколько дней немцы бросали с самолетов листовку, в которой сообщали, что нашли тело генерала Ефремова и "похоронили его с воинскими почестями, которые заслужил этот храбрый генерал". Ради чего это было сделано? Чтобы наши военачальники стремились активнее погибать?