Леонид Кудрявцев - Мир крыльев (авторский сборник)

• Название: Мир крыльев (авторский сборник)
• Автор: Леонид Кудрявцев
• Издательство: АСТ
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2000
• ISBN: 5-17-002569-6

Это - миры. Миры странные. Иногда - страшные, иногда - смешные, и всегда - причудливые, притягательные, затягивающие, точно водоворот. Это - крылья. Крылья магии, крылья отваги. Крылья изысканной и беспредельной фантазии. Это - «Мир крыльев». Повести и рассказы Леонида Кудрявцева - одного из редчайших и лучших отечественных мастеров «черной фэнтези». Мир воображения поистине невозможного. Но «и невозможное возможно» в потрясающих историях Леонида Кудрявцева...

Содержание:

Леонид Кудрявцев. Дорога миров

 Остановка в пути (рассказ), с. 7-30

 Дорога миров (рассказ), с. 31-64

 Озеро (рассказ), с. 65-78

 Выигрыш (рассказ), с. 79-97

 Защитный механизм (рассказ), с. 98-136

 Фиолетовый мир (рассказ), с. 137-140

Леонид Кудрявцев. День без смерти

 День без смерти (рассказ), с. 143-154

 Вторжение (рассказ), с. 155-186

Леонид Кудрявцев. Рассказы белого крокодила

 Бессмертные (рассказ), с. 189-194

 Карусель Пушкина (рассказ), с. 195-210

 Вальхалла (рассказ), с. 211-228

Леонид Кудрявцев. Инспектор снов

 Инспектор снов (рассказ), с. 231-256

 Аппарат иллюзий (рассказ), с. 257-259

 Верный способ (рассказ), с. 260-263

 Два солнца (рассказ), с. 264-268

 Новичок (рассказ), с. 269-270

 Метаморфозы (рассказ), с. 271-272

 Злой дух (рассказ), с. 273-277

 Миссионер (рассказ), с. 278-286

 Фэнтизмы (микрорассказы), с. 287-288

Леонид Кудрявцев. «...и охотник»

 Почему... (эссе), с. 291-292

  ... и охотник вернулся с холмов (рассказ), с. 293-302

Леонид Кудрявцев. Мир крыльев

 Мир крыльев (повесть), с. 305-378

---

Все же он немного опоздал. Десятка два энтузиастов уже отирались у касс, радостно похихикивая, и для разминки требовали у кассирши билет до Альфа–Альдебарана или до загадочной планеты Силэб. Кассирша вяло от них отмахивалась, хорошо понимая, что это так — семечки, и сладко позевывала в ожидании утреннего чая.

Ипат протиснулся к кассе и попросил, чтобы ему дали самый большой билет до бабушки Маланьи. С раздражением отложив в сторону помаду, которой подкрашивала нос, кассирша извлекла из стола пачку бланков, ножницы, пистолет марки «кольт», баллончик слезоточивого газа и, с ожесточением взявшись за работу, ровно через минуту и тридцать семь секунд вручила Ипату билет.

Где–то невдалеке натужно ревел совершающий посадку самолет. Ипат отошел от кассы и увидел, что пока он получал билет, людей в зале ожидания набилось столько, что яблоку негде упасть. Сквозь толпу продирались озабоченные мороженщицы. Возле ног Ипата уселся какой–то грязный, в телогрейке и кирзовых сапогах тип и, вытащив из уха гитару, ударил по струнам. По–блатному растягивая слова, да так, что некоторые с треском лопались, он запел старинную дворовую песню. Тотчас же толпа вокруг него уплотнилась. Ипата стиснули, и он понял, что попал в ловушку. А гитарист заливался соловьем, вкусно выводя: «А я тебя и–эх, да поцелую, а потом и эх, да зарублю!»

И ничего другого не оставалось, как пройти по головам. Иначе так у кассы и прокукарекаешь до самого вечера.

Ипат ухватился руками за плечи своих соседей, подтянулся и забросил сначала одну ногу, потом другую. Выпрямившись, он вытянул для равновесия руки в стороны и пошел, пошел, пошел туда, где народу поменьше. Он шел по головам и внимательно смотрел под ноги: не дай бог попадется лысый. Тогда все — неминуемо поскользнешься. Но мог миловал, и через минуту он уже спрыгнул на пол в противоположном конце зала и зачем–то вытер руки.

Эх–ма! Ну вот и все. С билетом покончено. До самолета еще уйма времени. Можно и поразвлечься.

Он прошелся по залу и, остановившись возле девушки, которая бойко распродавала свежие номера «местной сплетницы», подмигнул ей. Та не осталась в долгу и ответила тем же. И некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза, а потом Ипату подмигнул очередной номер «местной сплетницы», и пришлось идти дальше.

Возле центрального фонтана он остановился и, усевшись на его мраморный край, закурил. Рядом, тоже присев на краешек, судачили две бабуси. Сначала они говорили о погоде и засолке грибов, потом придвинулись друг к другу ближе, и одна из них громким шепотом сообщила:

— А вчера–то что было! На молокановской улице оборотня милицайты подстрелили…

— Да что ты! — выдохнула вторая бабуся.

— Истинный крест! Вот как бог свят… Иду я, значит, за молочком очередь занимать. Внучек, понимаешь, молочка требует. Уросливый пацаненок, надо сказать, но я к нему уже приспособилась. Главное, что молоко любит. А это для здоровья первейшее дело. Так вот, иду я, значит, за молоком. Петровну встретила. Покалякали о том о сем. Ну, пошли каждая в свою сторону. И только я за угол свернула… Вдруг: бах, тарарах — шум, выстрелы. И потом два милицайта волокут его, сердешного, за ноги по асфальту. Как есть оборотень. Все человеческое, а голова волчья. Ужас! Я так и обомлела. Стою ни жива ни мертва. Где–то, знаешь, только в селезенке у меня екает. Ну, думаю, дожилась. А один из милицайтов обернулся и говорит мне этак, знаешь ли, с усмешечкой: «Ты, бабуся, не волнуйся. Это один из Лемурии пробрался. Пользуются, гады, что война, вот и лезут». И потащили они его. Страх–то какой, господи! А я постояла да и дальше за молочком пошла…

Ипат усмехнулся.

Ведь как пить дать врет, старая. Делать ей нечего, вот и врет.

Он выкинул окурок в фонтан и, резко вскочив, быстро пошел к выходу из вокзала. За спиной хлопнула дверь, и Ипат, окунувшись в жару привокзальной площади, остановился.

Мимо шли и бежали люди. Вот торопится маленький старичок, помахивая длинной белоснежной бородой. За спиной у него огромный рюкзак, из которого высовывается головка огнетушителя. За дедом шествовала элегантная парочка. Провожавшие их родители плакали навзрыд и совали молодым в карманы пачки потертых денег. Какой–то жулик ловил всех за руки и предлагал прокатиться по городу. Совсем дешево, но зато какие красоты, а еще есть женщины… И еще… И еще… Кто–то кричал, а кто–то истерически смеялся. И все это людское море двигалось, шумело, торговалось, схлестывалось и рассыпалось в стороны, а потом снова собиралось в шевелящиеся комки.

Махнув рукой, Ипат вернулся в здание вокзала и протиснулся к телевизору. Передавали последние новости.

Сначала показывали обычный винегрет. Кто–то кого–то лупил резиновой дубинкой по голове, а над всем этим танцевали полуобнаженные красавицы, тут же прораставшие пшеницей и клонившиеся к земле тугими колосьями, по которым барабанил грибной дождичек, падавший обильным потом с плеч двух дюжих негров, безостановочно танцующих самбу на могильных плитах, украшенных витиеватой надписью «колониальное рабство», из–под которых во все стороны расползались жуки–рогачи, мгновенно взмывавшие в воздух и с утробным воем устремлявшиеся к Антарктиде, неся под своими надкрыльями атомные бомбы, готовые в любую минуту распуститься жгучими тюльпанами, чтобы устроить на всей земле на веки вечные всеобщую тишину.

Потом мелькнули голубые полосы, и вдруг показали Верховного Предводителя, бессменного борца за демократию, человека, укравшего Созвездие Павлина. Он давал напутственное слово новобранцам, тем, что должны были отправиться служить в Лемурию. Два мужика с квадратными лицами стояли возле него и бережно держали на шелковых подушечках напутственное слово. Оно было большое, затейливое и сверкало самоварным золотом. Из карманов Верховного Предводителя, как черти из коробочки, выскакивали фотографы и снимали его в фас и в профиль, сверху и снизу, на трибуне и возле… Снимали то, как он, вытянув руку вперед, увешанный наградами, как рождественская елка, чуть хлябая нижней челюстью, особенно когда употреблял длинные слова, пережевывал заученную жвачку, которую говорил и год, и два, и три, и пять лет назад. О демократии и международном долге. О том, что мы не должны оставить в беде маленькую страну Лемурию, где никак не может установиться демократия и где она должна быть, так как без нее не могут восторжествовать великие идеалы. А они неминуемо должны победить. И это невозможно, пока в Лемурии не существует даже правительства, а так, вече какое–то. Поэтому там некому командовать и некому исполнять, а также рапортовать и отчитываться. И что это такое, как не попрание демократии, когда простой лемурский народ лишают самых элементарных прав управлять и подчиняться. И они, те, кто туда идут, являются истинными носителями прогресса и гуманности. Они смело протягивают руку помощи маленькой, заблудившейся в прошлых веках, стране…

А внизу сдавленно дышала толпа новобранцев. Ипат же, забыв обо всем, внимательно в нее вглядывался и искал в ней себя, такого, каким он был два года назад. Наголо остриженного пацаненка, которого выловили на улице, остригли и снабдили новеньким автоматом. Да, тогда–то он верил в эти слова и благоговел. А потом, действительно, пошел защищать демократию. Еще бы не пойти, когда в руках автомат. Всамделишный. Из него даже можно стрелять. И патронов сколько угодно. С серебряными пулями…

А сейчас, два года спустя, Ипат глядел на этих будущих «защитников» и думал о том, что же с ними будет дальше. А что там думать? Дальше просто. Загрузят в машины и повезут.

Ипат закрыл глаза и, опершись о стену вокзала, оказался снова в Лемурии…

Они ехали по самой обыкновенной дороге. Но чем ближе к кордону, тем она становилась чуднее. А после кордона — одни лишь сгоревшие становища и бескрайняя пустыня. Голубой песок. Тишина, покой и безмолвие. А еще длинная колонна машин. И в каждой из них солдаты, солдаты… И каждый думает сейчас о своем. И вспоминает… Может быть, старый дом, знакомый с детства двор и маму. Безусловно, какую–нибудь девчонку с расцарапанными коленками, которая будет писать ему поначалу каждый день, но уже через полгода забудет напрочь…

А потом на горизонте мелькнет гигантская мохнатая тень, да из кустов вылетит отравленная стрела и вопьется в горло твоему товарищу. Считай повезло. И не только потому, что остался цел. Просто теперь ты знаешь, что едешь не к теще на блины, а действительно воевать. И это понимание даст тебе пусть мизерный, но все же добавочный шанс выжить. И вернуться…

А впереди, там, куда уходила колонна, бушевал закат. Иначе и не скажешь. Лучи заходящего солнца странным образом искажались в воздухе Лемурии и теперь походили на тысячи кровавых рук, которые тянулись к цепочке двигавшихся им навстречу машин. Это было странно и боязно. А еще существовала дорога. И на закате она начинала что–то нашептывать, и поначалу едва слышно, но чем темнее становилось, тем громче. Когда же наступала ночь, шепот переходил в явственное бормотанье. И так до самого рассвета, пока не вставало мрачное, всклоченное солнце. И тогда становилось видно, как туго приходится передним машинам. Об этом говорили то и дело мелькавшие на обочине дороги еще дымящиеся, полусожженные трупы. И чем дальше в глубь Лемурии, тем этих трупов становилось больше…