Георгий Миронов - Заговор, которого не было...

• Название: Заговор, которого не было...
• Автор: Георгий Миронов
• Издательство: ТЕРРА—Книжный клуб
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00131-2

Первую книгу серии «Уголовные тайны» составили две до­кументальные повести: «Заговор, которого не было...» — об инспирированном петрочекистами в 1921 году деле профессора В. Н. Таганцева, по которому было безвинно расстреляно около ста человек, офицеров русской армии и питерской интеллиген­ции, в том числе известный поэт Н. Гумилев; «Братья по крови» — о деле братьев Гусейновых, банда которых несколько лет терроризировала население приволжских городов, занима­ясь похищением автомобилей…

---

Время от времени, тем не менее, руководители ЧК пы­тались придать своим действиям видимость законности. В интервью газете «Новая жизнь» (8 июля 1918 г.) Ф. Э. Дзер­жинский так охарактеризовал приемы деятельности чрез­вычайных комиссий:

«Мы судим быстро. В большинстве случаев от поимки преступника до постановления (о казни. — Авт.) проходят сутки или несколько суток, но это однако не означает, что приговоры наши не обоснованы. Конечно, и мы можем ошибаться, но до сих пор ошибок не было, и тому доказа­тельство — наши протоколы. Почти во всех случаях пре­ступники, припертые к стенке уликами, сознаются в пре­ступлениях, а какой же аргумент имеет больший вес, чем собственное признание обвиняемого». Но как получали признания в застенках, мы сегодня знаем. Что же касается «улик», которыми «припирали к стене» обвиняемых, то приходится предположить, что во многих случаях «припи­рали» отнюдь не уликами, а чем-то другим. Во всяком случае, в многотомном деле о «Петроградской боевой организа­ции», которой и посвящена в основном эта публикация, есть множество полученных от обвиняемых признаний, и прак­тически... нет улик! Судя по протоколам, на которые ссыла­ется Феликс Эдмундович, именно на основе этих неизвест­но (часто — совершенно очевидно) как полученных призна­ний людей судили, осуждали, приговаривали к смерти...

О том, что при вынесении смертных приговоров не рас­сматривались никакие улики, говорят и списки расстрели­ваемых, печатавшиеся в «Еженедельнике ВЧК». Ведь эле­ментарная логика требует указать — за что приговорен к смерти человек. В списках же указаны, и то нередко при­близительно, лишь фамилия, социальное положение: Ра­зумовский — бывший полковник, Котомазов — бывший студент, и лишь изредка — информация в качестве объяс­нения (но не оправданий) приговора: «явный контррево­люционер», «белогвардеец», «протоирей», «бывший ми­нистр внутренних дел, контрреволюционер Хвостов». Бы­вали и такие сообщения в газетах о расстрелах: «расстреляно 39 видных помещиков» (внешне, что ли, «видных», в чем криминал-то?), «расстреляно 6 человек слуг самодержавия». Могут ли нас после этого удивлять формулировки, по которым были расстреляны упоминав­шиеся выше скульптор Ухтомский и профессор Лазаревс­кий, — один за то, что был «по убеждениям сторонником демократического строя» и «подготовлял проекты по цело­му ряду вопросов», а другой — за написание доклада о со­стоянии музейного дела в советской России!

При неряшливом (образное выражение С. Мельгунова) отношении к человеческой жизни нередко расстреливали однофамильцев, или (как это было с делом Ухтомского) под арест попадал однофамилец какого-либо подозревае­мого, и там уж статья всегда находилась... Удивляться это­му не приходится, если М. Лацис в своих открыто опубли­кованных в те годы статьях свидетельствовал, что было не­мало случаев, когда расстрелы применялись не в наказание арестованных, а в целях воздействия на обывателя. Счита­лось, видите ли, что лучший способ «предотвращения за­ранее всяких контрреволюционных движений» — это «тер­роризировать население». И надо сказать, чаще всего цель эта достигалась...

Вообще чекистам первых лет советской власти не отка­жешь ни в логике, ни в изобретательности. И цели ставили перед собой вполне реальные, и достигали их с обескура­живающей быстротой. Был, например, такой быстрый способ получить признание у подозреваемого, если улик, которые бы «приперли его к стенке», не просто не хватало, а они блистательно отсутствовали. Назывался способ «ки­тайским». О нем пишет С. Мельгунов. Вот его описание: «Пытаемого привязывали к стене или столбу; потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в не­сколько дюймов ширины... Через другое отверстие в нее сажалась крыса, отверстие тут же закрывалось проволочной сеткой и к нему подносился огонь. Приведенное жаром в от­чаяние животное начинало въедаться в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка длилась часами, порой, до следующего дня, пока жертва не умирала». А если оставалась в живых, то непременно сознавалась в своей контрреволю­ционной деятельности. Жестокость порождала жестокость: страшные пытки применяли и красные, и белые...

Самое же поразительное, когда читаешь материалы о «красном терроре», это не описание пыток и иных методов добывания улик следователями, а их полная уверенность в своем праве на бесправие! Арестовывали сотнями тысяч, кого-то, не доказав вины, расстреливали, кого-то, не дока­зав невинности, отпускали. Полный правовой беспредел! В своих статьях один из главных теоретиков такой практи­ки Лацис отмечал, что многих арестованных в первые годы советской власти чекисты отпускали на свободу довольно скоро. «...Нас спросят, — писал он, — откуда же такая мас­са невинно арестованных (логика такая — раз отпустили, значит зря арестовали. — Авт.)?.. Происходит это потому, что когда целое учреждение, полк или военная школа заме­шаны в заговоре, то какой другой способ, как арестовать всех (курсив наш. — Авт.), чтобы предупредить возможную ошибку и в процессе тщательного разбора дела выделить и освободить невиновных?»

V. «Комитет боевой организации»

«Штаб петроградских контрреволюционеров»

Руководитель петроградских большевиков Григорий Зиновьев известен в истории как один из первых большевиков-руководителей, кто начал расстреливать заложни­ков, устраивать крупномасштабные провокации против представителей «свергнутых классов», духовенства Рус­ской православной церкви, идеологических противников. Так что в его трагической гибели в застенках более поздне­го времени — есть своя историческая закономерность. Петроградские чекисты имели, таким образом, весьма симпатизирующего им партийного босса, благосклонное отношение руководства в Москве и достаточное количество «исполнителей» для конкретной практической работы.

К этим объективным факторам, обусловившим даль­нейшее развитие событий, нужно добавить и субъек­тивный.

Петроградским чекистам, наверное, уж очень хотелось показать, что и они не лыком шиты, что и в Петрограде, ставшем после отъезда правительства губернским городом, умеют раскрывать крупные контрреволюционные загово­ры. И такой случай предоставился... Точнее, его создали — под названием «Заговор Таганцева» или «Петроградская боевая организация».

Чтобы придать размах делу, оно было структурировано, разбито на несколько как бы самостоятельных, но тесно связанных «заговорщиков». Так и работать с арестованны­ми легче, и ощущение грандиозной деятельности возника­ет. Шутка ли! Добрый десяток контрреволюционных под­полий, объединенных зловещим антисоветским штабом...

Первым в материалах дела идет «Комитет боевой орга­низации», ее штаб. Основные обвиняемые — Юрий Пав­лович Герман, Владимир Николаевич Таганцев и Вячеслав Григорьевич Шведов.

Идея фабрикации крупного дела возникла у петроградс­ких чекистов, вероятно, летом 1921 г., когда на финской границе при ее переходе в ночь с 30 на 31 мая был убит Ю. П. Герман. Случай, в общем-то, достаточно ординар­ный для тех лет: и границу переходили постоянно десятка­ми, туда и обратно, и постреливали на ней, и убивали время от времени. Но тут как раз подоспело время красного тер­рора, а у убитого были обнаружены вроде бы и ни в чем страшном его не уличающие, но для той эпохи достаточно опасные документы: письмо от 20.02.21 в Гельсингфорс на имя Д. Д. Гримм из Парижа от зам. председателя «Бюро по защите прав русских граждан за границей», организован­ного Российско-промышленным торговым Союзом. Орга­низация, как видно из названия, никакого отношения к заговорам и восстаниям не имела, но связь с империалис­тическим Западом была налицо. Судя по рапорту уполно­моченного Петроградской губчека Александрова были при убитом на границе еще и почтовая переписка (кроме этого письма), «порядок связи» (таинственное обозначение, скорее всего, — рожденное воспаленной фантазией упол­номоченного), и статья «Музей и революция». Печальный же парадокс состоит в том, что теперь нам остается га­дать — были ли указанные документы при убитом, или все они — выдумка. Ибо если они были, то уж, наверное, ока­зались бы в деле — хоть какие-то, да улики. Увы, папка пу­ста — в ней сиротливо покоится лишь статья «Музей и ре­волюция», о которой мы уже рассказывали выше, как и о печальной участи ее автора.

Таинственность, таким образом, была характерна для «Дела № Н-1381» с первых дней его рождения. Кто такой убитый Юрий Петрович Герман? Тишина... Кто такой Д. Д. Гримм, письмо которого якобы (потому что в деле-то его нет!) было найдено на теле убитого Германа? Среди сотен репрессированных по делу находим знакомую фами­лию: Вера Оскаровна Гримм, 1886 г.р., уроженка г. Петер­бурга, уборщица лаборатории государственного дерево- пропиточного завода. По окончании дела была выслана из города, дальнейшая судьба ее неясна... Скорее всего, как и подавляющее большинство высланных, осужденных на короткие сроки или оправданных по делу о «Петроград­ской боевой организации», она была позднее, в конце 30-х гг., репрессирована (как правило, привлекавшихся за участие в контрреволюционной деятельности, и даже пол­ностью оправданных, в 1937—1939 гг. расстреливали без дополнительного следствия). Судя по всему, молодая еще женщина, работавшая уборщицей на заводе, была предста­вительницей «эксплуататорского класса», и даже если не удалось доказать ее родство с убитым Гриммом, рано или поздно каток чрезвычайки ей все равно грозил.