Георгий Миронов - Заговор, которого не было...

• Название: Заговор, которого не было...
• Автор: Георгий Миронов
• Издательство: ТЕРРА—Книжный клуб
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00131-2

Первую книгу серии «Уголовные тайны» составили две до­кументальные повести: «Заговор, которого не было...» — об инспирированном петрочекистами в 1921 году деле профессора В. Н. Таганцева, по которому было безвинно расстреляно около ста человек, офицеров русской армии и питерской интеллиген­ции, в том числе известный поэт Н. Гумилев; «Братья по крови» — о деле братьев Гусейновых, банда которых несколько лет терроризировала население приволжских городов, занима­ясь похищением автомобилей…

---

—До задницы? — по-кавалерийски прямо уточнил Се­менов.

—  В общем, длинная, — Зиновьев еще раз сделал вид, что не заметил бестактности чекиста. — Ильич всегда был с нею нежен и приветлив. Но, как мне кажется, страстной любви к ней не питал. Это ведь было после его знакомства с Инессой Арманд. Но, — я подчеркивая это, — но! Если бы с нею что-нибудь случилось, он был бы очень огорчен! Очень! Ты понял? И если бы она о чем-то очень сильно его попросила, он вряд ли отказал бы ей. В этом плане дружба мужа и жены, их долголетнее совместное проживание много значат. Люди становятся как близкие родственники. И, действуя через жену, можно многого добиться от му­жа! — Зиновьев назидательно наставил указательный палец на Семенова, одновременно проверив в зеркале, как смотрелся его жест («Всегда нужно думать о пластике, если хочешь стать хорошим оратором»). — Ты понял меня или нет?

— Если я тебя правильно понял, — продолжал ерничать Семенов, то ты решил стать любовником Надежды Кон­стантиновны и через нее воздействовать на Владимира Ильича с тем, чтобы стать вторым человеком в партии?

— А ты рисковый человек, чекист, — задумчиво прого­ворил Зиновьев. — Знаешь, как дорого такая шуточка мо­жет обойтись?

— Знаю. Но знаю и другое: в руководстве идет борьба за место второго человека в партии. Пока ты вроде бы второй. Но ведь и Бухарин не последний, и Каменев, и хитрый гру­зин того и гляди тихой сапой всех обскачет... Нет, дорогой мой товарищ, за второе место надо бороться уже сейчас. Ильич болен...

— И Дзержинский болен...

—   Вот и я говорю, кто станет сегодня вторым, завтра может стать первым. Нам с тобой бок о бок надо держаться. Нормальный ход: первые люди в революционном Петрог­раде и первые люди в Советской России... Но, конечно, надо делать все путем, законно, чтобы хвост не впереди гривы...

— Ты мне эти сравнения брось, — хмуро сказал Зиновь­ев и прошелся по комнате, поскрипывая новыми хромовы­ми сапогами. — Я ведь тебя затем и позвал...

— Что, пора в Москву перебираться?

—  Не ерничай. Москва победителей любит. В нашей с тобой биографии многое будет зависеть от того, как рас­крутим «Дело ПБО».

— Так ведь делаем, что можем. Набрали уже столько на­роду, что целую дивизию кронморяков и буржуев. Но ведь мешают работать! Ночью опять Самсонов из секретного отдела ВЧК звонил, а перед тем, как к тебе идти, задержал­ся, говорил с Артузовым. Одному нужно выслать дело Таланцева, другой вообще рекомендует отправить его в Москву.

—  Этого нельзя ни в коем случае! Тогда все лавры по раскрытию заговора заберет себе Москва! — испугался Зи­новьев.

—  Если бы только это! Закавыка-то в том, что у нас на арестованных ничего нет. Ну ничегошеньки. Я тебе точнее скажу, мы тут одни ни хрена не сделаем! И если Таланцева направить в Москву, а он там не станет «колоться», то, как ни странно, будет нам еще хуже. Потому как станет поня­то, что «дело» сфабриковано!

—А то они не знают?!

— Знают, но, садясь голой жопой на ежа, хотят получить приятственность. А так не бывает. Всем, и в ВЧК тоже, ясно, что «дело» мы «шьем», но они при этом хотят сделать так, чтобы «дело» мы «сшили», всю ответственность на себя взяли, а если какая-нибудь сраная международная об­щественность начнет брыкаться, то они не виноваты, это все, мол, петроградские чекисты наворотили...

— Вот и я говорю, — обиженно согласился Зиновьев. — Владимир Ильич требует создать «второй Кронштадт», а в то же время шлет напоминания, вносит коррективы. Вот, — Зиновьев протянул Семенову ленту телеграммы, — требует, чтобы вернули отцу Владимира Таланцева ве­щи, которые были изъяты у него при обыске после арес­та сына.

—Да пусть он засунет это барахло себе в профессорскую задницу. Подумаешь! По сравнению с тем, что берем у дру­гих недобитых буржуев, мы и взяли-то всего ничего: золотишко-серебришко, что у всех экспроприируем, да так кое-что, по мелочи. Кстати, портсигар серебряный, с ин­крустацией, и часы фирмы «Павел Буре» для тебя отло­жил, — Семенов с хитрым прищуром взглянул на Зиновье­ва. — Ну, да теперь придется отдать.

—  Насчет часов ты хорошо придумал, — задержал его Зиновьев. — А то мои идут совсем паршиво. И починить не у кого, все сапожники и часовщики подались в комисса­ры, — тут Зиновьев почувствовал двусмысленность сказан­ного и добавил: — И правильно сделали! Вот построим ми­ровой социализм, тогда все вернутся к свои старым про­фессиям, и тогда от сапожников, портных и часовщиков отбою не будет. А пока уж придется перебиваться тем, что экспроприируем у буржуев и всякий контрреволюционной сволочи. Так что ты про это не забудь.

— Тут другой вопрос: то, что мы довезли до ЧК (на слове «довезли» Семенов сделал ударение), мы, конечно, отда­дим, хотя и с большим неудовольствием. Но ведь наши парни — не кисейные барышни, во время обысков и кон­фискаций они тоже могут кое-что взять. И как их нака­жешь? За пустяк — к стенке, как призывают нас некоторые чистоплюи? А где мне тогда надежных людей набирать? Думаешь, легко идут в ЧК? Совсем-то уж откровенных мерзавцев и уголовников брать неохота. А честному чело­веку тоже жить нужно. Они неделями без сна и отдыха, на скупом чекистском пайке, рубают головы гидре контр­революции, а я их за какое-нибудь паршивенькое колечко к стенке? Много я тогда наработаю по разоблачению за­говоров...

—  Ну ладно, ладно, не кипятись! То, что в ЧК вывезли, то и отдай. Да вызови к себе этого старого пердуна, помо­рочь ему голову, покажи все барахло, заставь пересчитать, сверить с описью, и чтоб подписал эти описи, сукин кот, ты меня понял, да? А когда подпишет, хрен ему в глотку. Ничего не докажет. А людей не обижай. Это правильно. Тех, кто пошел с большевиками, по убеждению или по тем­ноте, тех надо пригревать, ласкать, да приголубливать. Не можем мы народом бросаться.

—  Я рад, товарищ Зиновьев, что мы с тобой друг дру­га хорошо понимаем, это нам еще может пригодить­ся впоследствии. Ты извини, можно правду-матку прямо в глаз?

— А что, давай!

— Я раньше думал, что среди большевиков люди одной нации кучкуются, вместе держаться и своих продвигают. А потом пригляделся повнимательнее, и впрямь есть интернационализм. Это я еще до революции понял. Прав­да, когда Яшка Сорендзон сюда прибыл, я поначалу бо­ялся, что ты его выдвигать будешь, как своего. А теперь вижу, для тебя главное — принцип, а нация — на втором месте, так?

—    Так, чекист. Яков человек юркий и с большой перспективой. Но молод, горяч, думает о дне сегодняш­нем. А нам с тобой о завтрашнем думать надо, понял ме­ня, нет?

Эпилог

Воронов с трудом оторвал пальцы от «максима», встал, потянулся и смачно плюнул. Потер руками поясницу — за­текла. И пошел вперед, туда, где лежали тела убитых им «контриков». Ступая по головам, животам, рукам убитых, он время от времени толстой веткой переворачивал тела, всматривался в лица. Георгия Крашенинникова он не уз­нал — лицо было сильно залито кровью. А вот Тиккоева признал сразу. Ткнул палкой поддых, как бы проверяя, окончательно ли убил ненавистного ему вологодского куп­ца, или так, не дострелил. Для верности попрыгал у него на груди. Но и этого показалось мало. Вытащил парабеллум и выстрелил точно в середину лба. Таланцев и Тиккоев лежа­ли рядом. Воронов сплюнул, глядя на них. Таких вражин, не злобу и ненависть к нему испытывающих, а презрение, он особенно не любил. Давил бы собственными ногами. Лицо его исказила гримаса ярости. Он поднял толстую ногу в крепком яловом сапоге над головой Гурилева, при­готовился было размозжить ненавистное ему лицо поэ­та, но что-то удержало его. Он выругался и поставил но­гу на прежнее место. Даже плюнуть не решился на уби­того. Сплюнул аккуратно рядом, да попал себе на сапог. Поднял черную шляпу Таланцева, лежавшую рядом, вы­тер сапог, хотел было положить ее на лицо покойного, но опять что-то удержало его. Воронов оглядел длинный ряд казненных — тела лежали так, как упали. А падали там, где стояли. Впечатление такое, что батальон перед ата­кой залег.

—  Не-е, эти уж не подымутся, отвоевались. Лежите теперя. Щас закопают вас, и вся недолга.

Он вытащил кисет, свернул толстую самокрутку, прику­рил, жадно затянулся.

—  А то, ишь, что надумали, против соввласти воевать! Стару жизнь хотели возвернуть? Не вышло. Мы теперя без вас в Расее поживем. Без дворян, попов и охвицеров. И антиллигенция нам ни к чаму, — глянул он в лицо Гуриле­ва. — Народ только злее работать будет.