Валентина Мухина-Петринская - На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни

• Название: На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни
• Автор: Валентина Мухина-Петринская
• Издательство: Приволжское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990

Воспоминания об аресте в октябре 1937 г., следствии, ярославской тюрьме, Колымских лагерях, повторном следствии в конце 1940 − начале 1941 г., Карлаге (Карагандинская область Казахской ССР), освобождении в июне 1946 г.

---

Утром я не поднялась, температура 38 градусов. Пока пришел фельдшер, температура была уже 39.

— Простуда, переутомление, нервное потрясение. Бюллетень минимум на две недели… Лежи спокойно, отдыхай. Доложим про одну простуду, — сказал фельдшер, — остальное здесь не признается серьезным. Лекарство я тебе занесу. Обед из столовой принесет дневальная. Лежи, не вставай.

Уходя, он шепнул мне:

— Молодец, все тебя здесь уважают: дала отпор этому сукиному сыну. Все жалеют, что ты заболела. Мужчины хотели сахара тебе послать, я не взял. Достану тебе сахара в лавочке. Отдыхай.

Он погладил меня по голове и ушел.

Заболела я довольно сильно — держалась высокая температура, не проходила головная боль, кололо в боку, но я испытывала настоящее блаженство — лежать! Никогда я не думала, что такое счастье на земле — лежать! И спать сколько влезет. Спала, просыпалась, снова спала. Узнала, что приходил Швили, смотрел на меня спящую и оставил мне передачу, я тут же передала ее дневальной. Узнав об этом, Швили при второй передаче разбудил меня и предупредил, что если я не буду принимать от него помощь, то после болезни опять буду направлена на лесоповал.

— Ну и что, другие же там работают.

— У тебя третья категория здоровья — опять свалишься.

— Ну и что?

— Умрешь…

— Ну и что?

— Дура ты набитая! — выругался Швили и ушел, забрав передачу.

Я поуютнее улеглась под одеялом и опять уснула.

Когда я отоспалась, мне стадо легче. Температурила я еще долго, но температура была невысокой: 37, 2–37, 4.

Мне дали отдохнуть ровно десять дней, затем явился сам Швили и велел мне завтра утром выходить на развод.

Я сказала:

— Слушаюсь, ваше благородие.

Утром я оделась потеплее и вышла на развод. Швили еще не было — видно, отсыпался после бессонной ночи с одной из лагерных жен.

Рядом с нарядчицей я вдруг увидела Вячеслава Ивановича, он выступил вперед и объявил:

— Товарищи, среди вас нет ли стекольщика? Я очень удивилась тому, что он выступает в роли начальника и на кой черт ему стекольщик? От удивления я громко повторила:

— Стекольщика?

Он едва заметно кивнул мне.

— Вы стекольщик? Пошли. — И, не долго раздумывая, повел меня куда-то за зону.

Его догнал один из придурков Швили и пытался объяснить ему, что я работаю на лесоповале.

— Срочно нужны стекольщики, и, как видишь, их больше нет, — решительно возразил Вячеслав Иванович.

Главный агроном привел меня в длинное бревенчатое помещение, где работали два настоящих стекольщика, пожилой и молодой (вольняшки, как называли вольных). Представив меня, он ушел.

— Когда и где работала стекольщиком? — спросил меня пожилой.

— В другом перевоплощении, — пояснила я. Они переглянулись и объяснили, что у них срочная работа — они стеклят рамы для парника.

— Но алмаз только один — у него, — пояснил молодой, показывая на старшего, — и он никому не дает резать.

— Правильно делает, — с явным облегчением произнесла я, — целее будет.

Они представились: молодой — Вася, а старший — Иван Матвеевич.

— Тебя-то как звать?

— Валя. Статья 58-я, срок десять лет, сижу уже четыре года, осталось всего шесть.

Они закашлялись. Потом Иван Матвеевич положил на стол большую раму, нарезал для нее стекла, дал мне в руки стамеску и маленьких гвоздочков, предложил вставить стекла.

— Сейчас вставлю! — с готовностью согласилась я. Уж я так старалась, что отбила себе большой и указательный палец левой руки. Гвоздочки почему-то подскакивали и отскакивали, прячась от стамески.

— Чахотка! — вздохнул Иван Матвеевич.

— А где было это… ну, другое перевоплощение?

— Вы не поймете или просто не поверите… — вздохнула я, помотав левой рукой.

— Почему не поймем?! Не чурки с глазами, — сказали они одновременно.

— Вам правду или соврать… хоть немножко.

— Правду, — твердо потребовал Иван Матвеевич. Тогда я рассказала им про лесоповал.

— Я ведь тоже был зека, — сказал Вася. — Научишься, чего там.

— Не боги горшки обжигают, — сказал Иван Матвеевич и стал нарезать своим алмазом стекла.

Обедать в лагерь они меня не пустили, пригласили поесть с ними.

— Съешь свой обед на ужин, — сказал Вася и спросил: — А что ты хотела соврать, если бы мы выбрали вранье?

— Что я была на другой планете.

— Какой?

— Не все ли равно какой?

— Нет, все-таки какой?

— Ну…

И я придумала этой планете название «Планета Харис». Роман под таким названием вышел у меня в 1984 году.

Не забыла.

За три дня я научилась быстро и ловко стеклить парниковые рамы и скоро делала ничуть не меньше Васи.

Мне было с ними очень хорошо. Оба, работая, рассказывали о своей деревне.

Вася был из-под Рязани (село не помню), ужасно гордился своим земляком, знал десятки его стихотворений на память и неплохо читал. Образование у него было — семилетка. Работал трактористом. У него была тоже 58-я статья, но срок небольшой (три года), который он уже два года тому назад отбыл. Но его не отпустили — нужны были работники.

Иван Матвеевич родом из-под Астрахани, рыбак и крестьянин. В 1929 году был он раскулачен, однако признан середняком и реабилитирован, но односельчанам обиды не простил и в родное село уже не вернулся. Колесил с женой Капой по всей стране, как оторванный ветром листок, как перекати-поле. Работал то плотником, то шофером, механиком, каменщиком или стекольщиком. У него были, что называется, золотые руки.

Где-то среди этих скитаний он похоронил жену. Она умерла от воспаления почек. Видимо, застудила их. Острый нефрит перешел в хронический… Условий для поддержания здоровья не было. В тот год он работал лесорубом на лесоповале, жил в вагончике… Сам сбил жене гроб, крест, похоронил и поехал дальше на север.

— Почему именно на север? — поинтересовалась я.

— На севере чувствую себя как-то нужнее. Больше уважения к человеку. Да. Каждому человеку необходимо если уж не любовь, то хотя бы уважение.

И я подумала, что на фоне бывших зека и уголовников Иван Матвеевич, добровольно приехавший на север, честный, прямой, мужественный, с его золотыми руками, действительно должен вызывать уважение.

Я очень огорчилась, когда узнала, что через две-три недели, когда мы выполним заказ для теплиц, Иван Матвеевич уезжает работать на золотые прииски, Вася идет трактористом и будет работать под началом Вячеслава Ивановича, главного агронома.

А меня… меня ждет лесоповал. Но тут меня вдруг «осенило», и я однажды вечером, после работы, отправилась к начальнику. Подходя к его кабинету, я услышала музыку. Прекрасная щемяще-грустная мелодия. А-а… тоска по родине. Полонез Огинского.

Начальника не было. В его кабинете сидел возле патефона Швили и слушал, по смуглому лицу его струились слезы.

— Это ты? — заметил он хрипло. — Посиди со мной. — Извини. Мне нужен начальник, — сказала я, обращаясь в бегство.

Нарядчица сказала мне, что начальник дома: ушел пораньше, так как завтра к девяти едет в Магадан.

Я шла к начальнику, и совесть исподтишка меня мучила: все же он, этот Швили, тоже человек — он плакал. Тоже, наверное, тоска по родине. А у меня на этот раз просил только одного: посидеть рядом и посочувствовать.

Впрочем… Я вспомнила, как он избивал ослабевших заключенных в карцере, и поняла, что ему сочувствовать не могу. Надеюсь, его печаль не обратится в злобу и он не пойдет срывать свою тоску на зека, таких же, как он сам, только лучше его.

Начальник уже поужинал и, сидя в кресле в вязаных шерстяных носках, читал «Правду».

Я извинилась, что побеспокоила его дома, но дело очень важное.

— Слушаю, — сказал он, откладывая газету. — Да ты садись.

Я рассказала, что у меня отменен приговор и с первым пароходом я должна ехать на переследствие. Насколько я слышала, всех с отмененным приговором свозят в Магадан.

— Правильно. Значит, никакого приговора тебе не отменяли. Если бы отменили, то не выслали на Дукчу.

Я показала ему мамину телеграмму и рассказала, что меня вызывали уже в НКВД, где сообщили, что первым рейсом еду домой на переследствие…

— Он даже выразился так: «На освобождение».

— Странно. Почему же…

— Обычное нарушение… Мало ли разве?

— Гм… Ладно, как раз завтра я еду в Магадан, зайду в НКВД и узнаю насчет тебя, телеграмму возьму с собой.

— Спасибо, гражданин начальник.

— Ладно, чего там. Узнать не трудно, а вдруг правда твоя!

Утром, когда я шла к девяти часам на работу, мне встретился Швили.

Остановил меня:

— К девяти часам ходить — зека так не положено. Ладно, неделю тебе осталось побарствовать. Потом только два выбора: либо овощехранилище, либо лесоповал. Третьего я тебе не дам, — протянул он насмешливо.

— Пока я на Дукче, не дадите.