Валентина Мухина-Петринская - На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни

• Название: На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни
• Автор: Валентина Мухина-Петринская
• Издательство: Приволжское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990

Воспоминания об аресте в октябре 1937 г., следствии, ярославской тюрьме, Колымских лагерях, повторном следствии в конце 1940 − начале 1941 г., Карлаге (Карагандинская область Казахской ССР), освобождении в июне 1946 г.

---

Валентина Михайловна Мухина-Петринская На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни

Птице отрезали крылья

1937 год начался для меня очень счастливо. Уже в день своего рождения, 7 февраля, я получила письмо из Москвы, что меня сильно удивило, так как никаких знакомых в столице у меня не было.

Письмо из Госиздата начиналось примерно так: «Просматривая литературу, выходящую на периферии, мы прочли вашу повесть «Побежденное прошлое» о беспризорнице Любке, напечатанную в альманахе «Литературный Саратов» № 1. Если ваши другие произведения по качеству не хуже, то присылайте, а лучше всего сами привозите, с удовольствием будем издавать ваши книги».

Это был лучший подарок ко дню моего рождения, и я немедля занялась подготовкой своей рукописи для Госиздата.

В апреле я уже привезла ее в Москву. В издательстве приняли меня тепло, хотели устроить в гостиницу, но усомнились, хватит ли у меня денег (плоховато была одета), устроили в какое-то литературное общежитие.

Рукопись прочли, одобрили и к 1 мая уже заключили со мной договор на книгу рассказов.

По рекомендации издательства журнал «Красноармеец, краснофлотец» принял к печати мой рассказ «Партизанка» и тут же пустил его в производство.

Получив гонорар, я первым делом отправилась в какой-то универмаг, приобрела чемодан и принялась покупать и складывать в него подарки для родных и друзей. Себе я нашла в ателье шелковое черное, очень элегантное платье, от которого была в полном восторге, удалось купить в тон и красивые туфельки на французском каблучке.

Обратный билет я купила на 10 мая, хотелось лучше осмотреть Москву и побывать в театрах.

Утром 1 мая 1937 года я стояла на тротуаре и смотрела на проходившую мимо демонстрацию, вливавшуюся на Красную площадь. Рядом со мной стояли двое командиров Красной Армии. Они вполголоса — очень тихо — рассуждали о Сталине. Но слух у меня тогда был весьма хороший, да и тема показалась интересной, и я, что называется, «навострила ушки». Командиры шептали о том, что Сталин буквально обезглавливает армию, уничтожает ее лучших, способнейших, талантливейших военачальников.

То, что говорили о Сталине эти двое, для меня не было новостью. Мне приходилось беседовать с папиными друзьями — старыми большевиками и даже соратниками Ленина. Эти люди были чисты и наивны… Они обращались в Центральный Комитет с протестом, требуя убрать Сталина из ЦК. С ними расправлялись сразу. Расстреливали или ссылали на Колыму, где они погибали при каком-нибудь массовом расстреле. (Об этом я узнала много позже.)

Я со школьной скамьи знала, какое несчастье для моей родины, что так рано умер Ленин и что, несмотря на его протест, в свое время партия допустила хитрого, неумного, завистливого, жестокого Сталина к необузданной власти, какой не было ни у одного императора (разве что у Ивана IV). Аресты шли каждую ночь, почти в каждом доме. На заводах, в учреждениях, школах, университетах, в академиях. Уничтожались самые способные, самые талантливые. Иногда для ареста было достаточно, что этот человек — личность!

В Саратовском отделении Союза писателей нашелся свой злой дух. Бездарный, завистливый поэт. По его доносам посадили более ста невинных людей. Сначала он «сажал» по одному, но с 1936 года стал «сажать» пачками.

Меня взяли последней в нашей «группе» 4 октября 1937 года. На месяц позже, чем было запланировано. Дело в том, что в то время у нас провалились полы, и мы на время ремонта переехали к двоюродному брату Яше. За этот месяц раза два или три приезжали ночью меня арестовывать, но заставали пустую квартиру. Никто из соседей, хотя прекрасно знали, где я нахожусь, не сообщил адреса. Говорили: «Наверное, где-нибудь в доме отдыха, пока ремонт…»

День ареста отпечатался в моей памяти до мельчайших деталей, до последнего оттенка окраски.

Проснулась я в десять утра. Сестренка давно ушла в училище (она училась в художественном, на втором курсе). За чаем я рассказала маме неприятный сон. Будто я поднялась на второй этаж какого-то сумрачного здания, долго шла по коридору и вошла в комнату. За письменным столом сидел какой-то мужчина и, пригласив меня садиться, протянул мне недошитую мужскую сорочку.

— Вот мы сшили полотняную рубашку для Павла Федоровича Липендина, — сказал он, — осталось несколько стежков. Дошейте, пожалуйста, ведь он, как секретарь обкома по пропаганде, очень ценил вас, подолгу беседовал с вами…

И он протянул мне недошитую рубашку. Я наотрез отказалась ее взять. Мужчина стал угрожающе подниматься, и я проснулась.

— Какой нехороший сон, — вздохнула мама. — Устроили в руководстве обкома какую-то свистопляску: арестовали первого секретаря Криницкого, через неделю — ставшего на его место Барышева берут, а потом Липендина. Сколько был Павел Федорович секретарем обкома?

— Четыре дня.

— Черт-те что! Такой хороший человек. Настоящий коммунист… Ты куда собираешься?

— К редактору газеты. Давно там не была.

— Какое платье наденешь?

— Черное крепдешиновое.

— Правильно, оно тебе очень идет.

Из дома мы вышли вместе. Дошли до Крытого рынка, куда направлялась мама. Я поцеловала ее и перешла на другую сторону улицы. Но почему-то еще раз перебежала улицу и еще несколько раз поцеловала маму крепко, крепко. Когда уходила, оглянулась, мама все смотрела мне вслед и махала рукой. Не скоро она меня увидела вновь.

Редактор Касперский обрадовался моему приходу и дал мне задание написать очерк о депутате.

— Идите прямо сейчас в горсовет, где вам дадут имена лучших депутатов.

В коридоре меня ждал крайне взволнованный секретарь редакции, он сказал, что ему очень необходимо со мной поговорить, и просил зайти к нему. Я зашла. Но он не мог выдавить из себя ни слова и чуть не плакал, глядя на меня. Тогда я не знала, что ему поручили сообщить в НКВД, как только я приду в редакцию.

— Я слушаю тебя, — нетерпеливо сказала я. Но так как он ничего не мог придумать, то я пошла в горсовет.

День выдался совсем летним — солнечный, жаркий. В горсовете я несколько задержалась, но зато выбрала, о ком именно писать очерк. Взяла адрес. Выйдя на улицу, я вдруг почувствовала, что проголодалась, и решила зайти в кафе, чтобы выпить чашечку кофе и съесть пирожное. Меня окликнула худощавая, очень некрасивая молодая женщина в темно-красном шерстяном платье и огромных черепаховых очках, что-то в ней было обезьянье.

— Вы Валентина Мухина? — осведомилась она. Решив, что это одна из моих почитательниц (они у меня уже появились, особенно после рассказа «Чей ребенок»), я с улыбкой подтвердила это.

— Пройдемте со мной, — вполголоса сказала она и, когда я, что называется, вытаращила глаза, пояснила: — Я из НКВД.

Я шла рядом с ней, соображая, зачем, интересно, меня туда вызывают? Решила, что как свидетеля по делу Иосифа Кассиля. Кассиль был арестован уже с полгода, а я была очень дружна и с ним и с его женой Зиной. Пока дошли до НКВД, я обдумала целую защитительную речь. Почему-то мне не приходило в голову, что это арестовывают меня. Как я потом узнала, ее только сегодня назначили моим следователем, и у нее еще не было ордера на мой арест. Мы поднялись на третий этаж и шли точно таким коридором, какой был в приснившемся мне сне. Но комната, куда меня привели, оказалась солнечной, даже уютной, и там сидели два симпатичных молодых человека.

Оставив меня с ними, «обезьянка», как я уже мысленно окрестила ее, быстро ушла к начальнику. А мы тем временем разговорились… Оказалось, что один из этих молодых людей тоже был на Алданских золотых приисках, в Незаметном. Мы даже вспомнили наших общих знакомых, комичные сценки из жизни золотоискателей. Когда мой следователь, та самая женщина, вернулась, я весело хохотала во весь голос. Она негодующе уставилась на меня своими злыми черными глазками.

— Вы арестованы, — заявила она. Я удивилась.

— За что?

— Вас вызовут на допрос, и вы узнаете.

— А-а. Вы меня сейчас отправите в тюрьму?

— А куда же еще?

— Видите ли, я проголодалась. У вас, конечно, есть тут буфет? Возьмите мне, пожалуйста, кофе и что-нибудь съестное.

— Вас покормят в тюрьме.

— Но обед, наверное, уже прошел?

На этом меня отправили в тюрьму. Там я сначала попала в канцелярию. Посреди комнаты стояли два следователя и тихонько переговаривались о чем-то. Ко мне подошел лысый толстяк, подвел меня к столику, на котором были разложены открытые плоские ящички, и стал брать у меня отпечатки пальцев.

Он делал это так старательно и так от усердия сопел, что пот выступил на его лбу и на лысине.

«О господи! Какой идиотизм!» — подумала я, и вдруг мне стало так смешно, что я, не выдержав, громко расхохоталась. Оба следователя обернулись.

— Истерика, — констатировал один. Его товарищ встретил мой смеющийся взгляд.