Уильям Бойд - Нутро любого человека

• Название: Нутро любого человека
• Автор: Уильям Бойд
• Жанр: Современная проза

Уильям Бойд — один из наиболее популярных и обласканных критикой современных британских авторов. Премии Уитбреда и Риса, номинация на „Букер“, высшая премия „Лос-Анжелес таймс“ в области литературы — таков неполный перечень наград этого самобытного автора. Роман „Броненосец“ (Armadillo, 1998) причислен критиками к бриллиантам английской словесности, а сам Бойд назван живым классиком современной литературы.

---

[ПОЗДНЕЙШАЯ ВСТАВКА. Так и случилось, что летом 1977-го я, в качестве члена „Рабочей группы — Прямое действие“, на удивление много разъезжал (автобусом) по всем Британским островам. После Оулдема я отправился в Клайдсайд, после Клайдсайда провел пять дней на тротуаре напротив дома на Даунинг-стрит. Забастуют, скажем, красильщики Суонси, рыбаки Стонхейвена или конвейерные рабочие Брик-Лейна, — я уже тут как тут. Вы могли видеть меня мелькающим в телевизионных новостях или на заднем плане газетных фотографий: высокий, преклонных лет человек в темном костюме при галстуке, размахивающий плакатом СКП, отталкиваемый полицейскими, выкрикивающий оскорбления в адрес Маргарет Тетчер, глумящийся над автобусными штрейкбрехерами. В промежутках я продавал „Ситуацию“ и вел простую, но наполненную теперь осмысленной деятельностью жизнь, снуя между Тарпентин-лейн, публичной библиотекой, „Корнуоллисом“ и „Парк-кафе“. Я больше не жаловался на мою участь — я чувствовал, что, наконец, делаю какое-то дело.]

Четверг, 8 сентября

Сидел нынче вечером в „Корнуоллисе“, наслаждаясь полупинтой „Особо крепкого“ светлого пива и большим бокалом „Бристольского крема“ (с любым малоимущим, но преданным своему делу пьяницей это сочетание творит чудеса, гарантирую, — больше вам ни капли спиртного не потребуется и спать вы потом будете, как младенец), как вдруг, к истинному моему изумлению, в паб вошел Джон Вивиан.

Он уселся напротив меня, возбужденный, глаза потемнели. Должен сказать, что настроение компании с Напье-стрит в последние несколько недель изменилось. Ян Халлидей куда-то исчез, Тина произносит за день всего несколько слов, а у Анны, похоже, глаза постоянно на мокром месте. Сдается, Вивиан завел с ней роман — во всяком случае, слово „напряженные“, по-моему, описывает их отношения наиболее верно. Последний номер „Ситуации“ усох до четырех полос — это скорее брошюра, чем газета, — и половину ее занимает бессвязная редакционная статья Вивиана о „Пытке одиночеством в Западной Германии“. Большая часть остального — дурно переведенная статья, написанная в 1969-м Ульрикой Майнхоф. Я позволил себе сказать, что продать этот номер на улицах Лондона будет почти невозможно, и Тина Браунвелл раскричалась, обозвав меня штрейкбрехером и „пятой колонной“. На наше счастье, в понедельник произошло похищение какого-то немецкого промышленника[216], и это событие смогло пробудить во мне интерес достаточный для того, чтобы я продал больше ста экземпляров.

Итак, Вивиан наклонился ко мне, предложил сигарету (нет, спасибо), еще одну порцию выпивки (нет, спасибо), — и спросил, не могу ли я отдать ему вырученные за газету деньги сегодня. Они у меня дома, ответил я. Собирался принести их завтра, как обычно. Деньги нужны мне сейчас, сказал он.

Так что Вивиан проводил меня до Тарпентин-лейн, однако в квартиру не зашел. Я взял деньги и передал их ему, попросив расписку. „Никак не избавитесь от менталитета лавочника, а, Маунтстюарт?“ — с кислой улыбкой сказал он. Но, тем не менее, квитанцию выписал и ушел в темноту. Должно быть наркотики: думаю, они тратят газетные деньги на покупку наркотиков.

Понедельник, 12 сентября

Впрочем, может, я и не прав. Сегодня, когда я забирал новый номер газеты (все еще худосочной, все еще посвященной по преимуществу делам левых радикалов Западной Германии), Вивиан пребывал в обычном его холодно саркастическом расположении. Анны и Тины — ни слуху ни духу. Вивиан, вот это уже было необычно, предложил мне выпить виски, и на сей раз я решил предложение принять. У нас состоялся странный разговор.

Я: Итак — в каком из колледжей Кембриджа вы учились?

ВИВИАН: В Гонвилл-энд-Киз, а что?

Я: Я учился в Оксфорде, Джизус-Колледж.

ВИВИАН: И посмотрите на нас, Маунтстюарт, на этот цвет нации. Вы, разумеется, занимались английской литературой.

Я: Вообще-то, историей.

ВИВИАН: Что вы думаете о происходящем в Германии?

Я: Думаю, это полное безумие. Бред. Насилие ничего изменить не способно.

ВИВИАН: Неверно. К тому же, это не насилие. Это контрнасилие. Большая разница.

Я: Как скажете.

ВИВИАН: Вы когда-нибудь сидели в тюрьме, Маунтстюарт?

Я: Да.

ВИВИАН: Я тоже. Провел тридцать шесть часов в запертой камере кембриджского полицейского участка. Вот вам насилие. Я самым законным образом протестовал против фашистских генералов Греции, а государство лишило меня свободы.

Я: Я просидел два года в одиночке — в Швейцарии, 1944–1945. Я сражался за мою страну.

ВИВИАН: Два года? Господи…

Это на какое-то время заткнуло ему рот. Он подлил нам обоим виски.

ВИВИАН: Вы любите путешествовать?

Я: Немного попутешествовать я был бы не прочь.

ВИВИАН: Ладно, а как насчет поездки за границу?

И Вивиан очень обстоятельно описал мне маршрут. Все оплачивает СКП, от меня требуется только поплыть паромом из Хариджа в Хук-ван-Холланд и добраться до городка Вальдбах под Гамбургом. Там я поселюсь в маленькой гостинице под названием „Гастхаус Кесселринг“, где со мной кое-кто свяжется. После этого я получу новые инструкции. Каждый вечер, в шесть, я должен буду звонить на Напье-стрит и сообщать о происходящем, но разговаривать при этом только с Вивианом. Нашим паролем будет „Могадишо“. Я не должен никому ничего говорить, пока человек, которому я скажу „Могадишо“, не повторит этого слова.

— Могадишо, которое в Сомали? — сказал я. — Почему именно это название?

— Хорошо звучит.

— Стало быть, мы можем сказать, что я участвую в операции „Могадишо“?

— Если вам от этого легче, Маунтстюарт, считайте, что все обстоит именно так.

Мы еще посидели немного, выпивая. Я спросил у Вивиана, для чего все это нужно. Не задавайте мне вопросов, и я не стану вам врать, Маунтстюарт, ответил он. Оба мы были уже немного под мухой, бутылка подходила к концу. Во что вы верите, Джон? — спросил я. Я верю в борьбу с фашизмом во всех его обличиях, ответил он. Это отговорка, общая фраза, по существу своему бессмысленная. И я рассказал ему о Фаустино Анхеле Передесе — моем друге, испанском анархисте, погибшем в Барселоне в 1937 году, — и о кредо, которое мы придумали для себя в тот год на Арагонском фронте. Я сыпал датами и именами вполне осознанно, желая, чтобы он оценил стоящий за ними опыт, опыт прожитой мной жизни. Наше кредо сводилось к двум ненавистям и трем любовям: ненависть к несправедливости, ненависть к привилегиям, любовь в жизни, любовь к человеку, любовь к красоте. Вивиан с грустью взглянул на меня и вылил в свою стопку остатки виски: „На самом-то деле, вы старый, так и не сумевший перестроиться дрочила, верно?“.

Четверг, 6 октября

Вернувшись сегодня вечером домой, обнаружил два подсунутых под дверь конверта. В одном лежали 100 фунтов наличными, билет на поезд от вокзала Ватерлоо до Вальдбаха и подтверждение того, что, начиная с субботы, для меня забронирован номер в „Гастхаус Кесселринг“. Второй конверт содержал 2000 долларов бумажками по 50 и записку, в которой говорилось, что мой связной в Вальдбахе скажет, кому эти деньги отдать. Я должен выехать рано утром в субботу — похоже операция „Могадишо“ начинается. Может, это и звучит странно, особенно в моем возрасте, однако я ощущаю в себе возбуждение и восторг, я полон предвкушений, почти как школьник. Как будто я снова вернулся в Абби и собираюсь вот-вот отправиться на ночные учения.

Памятная записка об операции „Могадишо“

Вальдбах — маленький город, расположенный на двух берегах неторопливо изгибающейся реки (забыл ее название). В южной части города возвышается наполовину разрушенный замок, вокруг которого сгрудилось несколько бревенчатых домов с острыми крышами. К северу от реки стоит город новый (по преимуществу послевоенные дома, над которыми возносится функциональное здание педагогического института). Здесь и расположена гостиница „Гастхаус Кесселринг“. Мой номер находится в самой ее глубине, из него открывается вид на гараж и кинотеатр. Я приехал сюда уже после полуночи и сразу лег спать.

В воскресенье я осмотрел замок и позавтракал на маленькой площади у его подножья. Обедал в ресторане „Гастхаус“, потом читал в салоне для постояльцев книгу (биографию Джона О’Хара, писателя сильно недооцененного). В понедельник повторил весь процесс сначала, только взамен чтения сходил в кинотеатр и посмотрел плохо продублированный фильм „Три дня Кондора“[217] — великолепный, по-видимому, — насколько мне удалось понять, что в нем происходит.

В 6:00 позвонил на Напье-стрит (предыдущим вечером мне никто не ответил).

— Алло? — произнес мужской голос.

— Могадишо.

— Алло?

— Могадишо.