Уильям Бойд - Нутро любого человека

• Название: Нутро любого человека
• Автор: Уильям Бойд
• Жанр: Современная проза

Уильям Бойд — один из наиболее популярных и обласканных критикой современных британских авторов. Премии Уитбреда и Риса, номинация на „Букер“, высшая премия „Лос-Анжелес таймс“ в области литературы — таков неполный перечень наград этого самобытного автора. Роман „Броненосец“ (Armadillo, 1998) причислен критиками к бриллиантам английской словесности, а сам Бойд назван живым классиком современной литературы.

---

Позвонил Питеру, и тот пригласил меня позавтракать с ним в „Луиджиз“, отметить издание его третьего триллера, „Три дня в Марракеше“. Следует отметить, что в прошлом году он ушел из „Таймс“. Писатель он, по всем имеющимся у меня удивительным сведениям, куда более преуспевающий, нежели я. Рад сообщить, что во мне нет ни грана зависти к нему.

Позже. Мы позавтракали, все было очень мило. Он переменился, Питер, — стал более практичным, огрубел. В середине произносимой им фразы он провожает глазами пересекающую зал молодую официантку, отпускает бесконечные замечания в адрес присутствующих в ресторане женщин: „Это не ее муж“, „Приодеть, так была бы красавицей“, „От нее просто разит половой неудовлетворенностью“. Возможно, тут сказываются его постоянные адюльтеры. Хотя он признался мне, что с проститутками чувствует себя намного спокойнее: говорит, у него есть две-три постоянных. Порекомендовал эту практику мне — удовольствие без ответственности, сказал он. Я напомнил ему, что беспредельно счастлив в браке. „Так не бывает“, — ответил Питер. Реплика была словно на заказ, и я рассказал ему о письме Тесс. Это его потрясло: он вдруг замолчал, я видел, что в нем закипает гнев. „Почему ей нужно было писать именно тебе?“ — несколько раз повторил он. Я не стал его просвещать. Но по крайней мере, долг перед Тесс я исполнил. Написал ей, рассказав о том, что сделал. Те дни в Оксфорде кажутся теперь отстоящими от меня лет на сто.

Возвращаясь домой, видел газету с заголовком во всю страницу: „ФРАНКО У ВОРОТ БАРСЕЛОНЫ“.

[Март]

Ну что же, полагаю, началось, Гитлер уже в Праге.[106] Оливер Ли был прав, и ныне „Чехословакия прекратила свое существование“. Чувства, которые я испытывал в прошлом октябре, были ничем иным, как глупыми, тоскливыми, отчаянными мечтаниями. И Франко владеет теперь всей Испанией, — что должно радовать маму. Пишу это за кухонным столом, Фрейя кормит малышку грудью. На полке стоящего за ними буфета лежат в картонных коробках противогазы — так и не возвращенные. Теперь должна начаться война, следующим кризисом будет Данцигский. И что ты, Логан, будешь делать в этом близящемся конфликте? Что делал бы в этой войне папа?

Родерик предложил мне место внутреннего рецензента в „Спраймонт и Дру“ — 30 фунтов. Я запросил 40, а он сказал, что Пломер[107] получает в „Кейпе“ ровно столько же, так что я вряд ли могу торговаться. Подозреваю, что Родерик хочет привязать меня к фирме, поскольку я сказал ему, что „Лето в Сен-Жан“ почти закончено. Остается только дивиться его логике: журналистика и так-то съедает кучу времени, а теперь, когда мне придется читать рукописи и составлять рецензии на них, писать что-либо другое станет почти невозможно.

Скромный, но устойчивый успех „Les Cosmopolites“ во Франции. Кипрен пишет, что его снова чествуют, как если б сейчас стоял 1912 год, а он был известным литератором, „grace à toi[108]“. Надо бы съездить в Париж, пока не грянул Армагеддон.

[Июль]

Олдебург. Мы сняли в этом городке небольшой домик на июль и август — почему-то меня вечно притягивает Норфолк. Когда того требуют дела, я езжу в Лондон, однако проблаженствовав здесь первые две недели, никакого желания уезжать не испытываю. Ясный серебристый свет Северного моря, прелесть тающих горизонтов. Все утро я работаю, пишу статьи или, что более чем вероятно, читаю рукописи для „СиД“ (это занятие начинает отнимать у меня все больше и больше времени). Потом, если погода стоит хорошая, мы устраиваем пикник на пляже — берем коврик, термос, бутерброды, сидим на берегу и смотрим, как волны накатывают на гальку. Стелла прекрасна — круглолицый, полнощекий, синеглазый, золотоволосый стереотип малышки. Любознательна и весела. Мы усаживаем ее, наваливаем перед ней горку гальки и смотрим, как она, пока мы сидим и разговариваем, берет камушек за камушком, осматривает его и роняет. Фрейя начала помогать мне с чтением некоторых рукописей „СиД“ — по-моему, она скучает по Би-би-си.

Я попытался уговорить Лотти отдать нам Лайонела на уик-энд, благо мы совсем рядом. Безуспешно. Фрейя, похоже, внушает Лайонелу ужас, я начинаю гадать, какую чушь вкладывает ему в голову Лотти — или, что более вероятно, эта сука Энид. Со мной он стал поспокойнее, и я стараюсь вести себя, как положено папочке. Мы с ним целый час гоняли по парку мяч, пока он не сказал: „Папа, мы еще долго будем играть в эту игру?“. Если говорить начистоту, он выглядит заурядным ребенком, ничем и ни в чем, насколько я способен судить, не замечательным — не смышленый, не обаятельный, не забавный, не дерзкий, не красивый. И в довершенье всех бед, он унаследовал худшие из физиономических черт Эджфилдов. Как-то раз он спросил меня, женат ли я на Фрейе. Конечно, женат, ответил я. Он нахмурился и сказал: „А я думал, ты женат на маме“. Я все объяснил. „Это значит, что ты, на самом деле, мне не папа?“ — спросил он. Я всегда буду твоим папой, ответил я и, да поможет мне Бог, едва не разревелся.

[Июль]

Флеминг пригласил меня на завтрак в „Карлтон-Грилл“. Он, похоже, все еще остается биржевым маклером, однако играет теперь некую секретную роль в Адмиралтействе. Сказал, что мои статьи об Испанской войне произвели „на многих“ сильное впечатление. Я ответил, что 90 процентов написанного мной печаталось в Америке. „Я знаю, — произнес Флеминг, — они-то и произвели на нас впечатление“. О будущей войне он говорил так, словно она уже идет полным ходом, спросил, каковы мои планы. „Выжить“, — ответил я. Он рассмеялся, склонился ко мне через стол, и сказал — с видом бывалого шпиона, — что счел бы личной услугой, если бы я „держал себя в состоянии готовности для особого поста“. Сказал, что работа будет вестись в Лондоне и иметь жизненно важное значение для наших военных усилий. Почему выбрали меня? — спросил я. Потому что вы хорошо пишете, видели войну вблизи и не питаете на ее счет никаких иллюзий. Когда мы покидали ресторан, то столкнулись, я и уверен, что это было подстроено, с пожилым человеком в сером костюме очень старомодного покроя, — мужчина представился как адмирал Годфри. Меня негласно оценивают.

Понедельник, 7 августа

Тесс Скабиус мертва. Утонула в Темзе, как рассказал мне — бессвязно — по телефону Питер. Она отправилась на прогулку, не вернулась вовремя к чаю, и Питер пошел вдоль реки, разыскивая ее. Увидел примерно в полумиле вниз по течению толпу, полицию, не торопясь подошел, — узнать, что случилось, — и обнаружил, что из воды только что вытащили Тесс. Она собирала цветы и поскользнулась на берегу. А плавать не умела. „Страшная, жуткая случайность“, — сказал он.

Какой дьявольский шок. Милая Тесс. Я снова думаю о наших краденых воскресеньях в Айслипе, о неистовой буре чувств, которая бушевала на той жесткой, влажной постели маленького домика. Я понимаю, что ты сделала для меня, Тесс. Случайность? Сомневаюсь. Думаю, она просто решила, что с нее довольно. Слава Богу, слава Христу, по крайней мере, мне хватило смелости предостеречь Питера, поговорить с ним о его блудливых случках. Я перемолвился с Фрейей, видевшей, как я расстроен, рассказал ей кое-что из нашей общей истории: про школьные испытания, про то, как Тесс отважно последовала за Питером в Оксфорд. Мне кажется, сказал я, что я был в ту пору немного влюблен в нее, ревновал ее к Питеру. Решил, что о нашем романе Фрейе лучше не знать.

Воскресенье, 3 сентября

Баттерси. Жаркий, душный день. Вместе с Фрейей прослушал по радио выступление премьер-министра, объявившего, что отныне мы находимся в состоянии войны с Германией.[109] Стелла ползает по полу кухни, попискивая и повизгивая, что свидетельствует у нее о сильнейшем, почти непереносимом удовольствии. Я обнял Фрейю, поцеловал ее в лоб. Не вступай в армию, прошептала она, умоляю тебя. Тут я рассказал ей о предложении Флеминга, и мы помолились о том, чтобы оно осталось в силе.

Позже я вышел один в наш садик, вгляделся в синее небо с несколькими плывущими по нему облаками. Влажно, тепло. Звонят церковные колокола. Я чувствую странное облегчение: как серьезно больной пациент, которому внезапно объявили диагноз: „Положение сложное, мистер Маунтстюарт, но отчаиваться не надо“. Подтверждение даже наихудшей новости странно прочищает мозги — по крайней мере, путь впереди становится ясным, и люди знают, что следует делать. И все же, стоя в этот теплый летний день посреди моего садика, я гадал, не кончится ли все тем, что трое Маунтстюартов канут в небытие, и чувствовал, как страх омывает меня, как ледяной водой.

Дневник времен Второй мировой войны

Верный своему слову, Ян Флеминг связался с Логаном Маунтстюартом в первую же неделю войны и предложил ему работу в Отделе морской разведки. Эта прославленная разведывательная служба располагалась в стоящем неподалеку от Малл здании Адмиралтейства, и возглавлялась, в 1939-м, адмиралом Джоном Годфри (Флеминг состоял у него в помощниках). Маунтстюарт получил чин лейтенанта (специальный отдел) Добровольческого резерва Военно-морских сил Великобритании. Собственно в ОМР, он был придан отделу пропаганды и контролировал разведданные, поступавшие из Испании и Португалии, от него требовалась также разработка мероприятий, которые позволили бы обеспечить нейтралитет этих стран. Поначалу, он занимался всего лишь попытками разместить антигерманские статьи (способные произвести впечатление на испанцев и португальцев) в сколь возможно большем числе печатных изданий. Маунтстюарт предложил также разбрасывать листовки в главных городах этих стран: Лиссабоне, Опорто, Барселоне и Мадриде. ОМР ему нравился: то было спокойное, отчасти разболтанное, но гордившееся своей эффективностью учреждение. К тому же, он полагал что ему очень идет синяя морская форма (сшитая на заказ у „Берна и Милнера“) с волнообразными золотыми нашивками на обшлагах.