Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

В Гон-Конге всякая вина китайца виновата; да иначе городу Виктории нельзя было бы и существовать. Все китайское народонаселение состоит из нищих, бродяг и мелких прожектеров: они лавочники слуги, носильщики; поэтому нигде нет более строгой и бдительной полиции. Как только начинает смеркаться, на каждом углу зажигается фонарь, бесчисленные полисмены, с заряженными карабинами и пистолетами, являются на улицах. Ни один европеец не пойдет загород без оружия. Еще до настоящей войны, как Гон-Конг, так и Макао и европейский квартал в Кантоне, не были совершенно безопасны. Либеральные мандарины южных провинций Небесной Империи не хотят знать трактатов империалистов с европейцами: в душе их только ненависть и преследование. Говорят, будто в эту ненависть они не включают русских; но этому трудно верить: достаточно быть европейцем, чтобы в Китае быть отравленным ила зарезанным, особенно если кто не силен и безоружен.

Несколько раз пытались они открытою силою свергнуть власть пришельцев; но восстания их (как например в Макао) не удавались, Многие кровавые эпизоды ясно изобличали враждебное чувство; стоит только вспомнить убийство Амараля. Бомбардирование Кантона и занятие его европейскими войсками еще более возбудили фанатизм патриотов; скоро 25,000 китайцев (из 80,000) удалились из Гон-Конга. Слуга бросал своего господина, a если оставался, то конфисковалось его имение, и все его родственники (хотя бы в десятом колене), находившиеся вне Гон-Конга, отвечали за него телом и деньгами. Головы европейцев были оценены; толпы бродили по деревням и старались напасть на беззащитного европейца, чтобы за голову его взять значащуюся по таксе цену. В один день все европейцы Гон-Конга с своими китайскими слугами были отравлены; но отравление не удалось, хотя оставило за собою страшный след в болезнях. Контрибуцию в четыре миллиона рублей мандарины начисто отказались выплатить. Англичане знают места, где бывают сходки патриотов, знают жилища мандаринов, словом и деньгами поддерживающих эту страшную народную войну; по временам нападают на них и разоряют их дома и деревни. Дней за пять до нашего прихода разорена была деревня, в которой решено было отравление европейцев. Недели две тому назад, китайцы пытались выслать европейцев из Кантона; они пошли даже на приступ, как совершенные дети, точь-в-точь повторили маневры англичан, употребленные ими при штурме. Конечно, эта попытка кончилась ничем.

Но частные убийства продолжаются. Недавно зарезали двух английских Офицеров и одного Французского капитана; другой Французский капитан съехал с вооруженною командой на берег. отмерил от места убийства на все четыре стороны по сто шагов, и на этом пространстве вырезал все и всех, не щадя ни возраста, ни пола. Чем-то все кончится? Придет ли то время, когда китаец скажет европейцу:

Que celui à qui on a fait tort, le salue!

Как Французские, так и английские офицеры сочли за нужное предостеречь нас, чтобы мы не спускали на берег команды и сами не ездили без револьверов; по русской беспечности, мы долго не решались на такое воинственное украшение и продолжали прогуливаться с бамбуковыми тросточками в руке, вместо всякого оружия.

Восточный конец главной улицы сначала занят магазинами, a там опять идет китайщина; частые переулки лестницами поднимаются в гору и полутемными коридорами сходят к рейду, — Они часто так узки, что, кажется, можно подать друг другу руку из противоположных окон; поперек этих коридоров протянуты бамбуковые жерди с растопырившимися на них рубашками и синими кофтами. Идет по улице китайский фигаро, цирюльник с коромыслом на плече; a на коромысле, с одной стороны, выкрашенный шкафик, с туалетными принадлежностями (на этот шкафик и сесть можно); с другой — род кадушки с водою. Хотите, остановите его, и он вам тут же обреет бороду, голову, вычистит уши и будет бить вас в продолжение часа по спине, чем доставит, по-китайски, неизъяснимое удовольствие. Этого удовольствия я не испытал, a часто видал китайцев, подвергавшихся этой операции. По щурившимся глазам и по выражению какого-то сладостного упоения в мягких, круглых частях сонливой физиономии, можно было заключать, что претерпевавшему эту операцию очень приятно. Встретите еще толпу людей в длинных халатах, в клеенчатых, высоких колпаках, формой усеченного конуса; лица их полны, кожа точно пергамен; большие черные глаза да выкате, усы растут вперед, a бакенбарды узкою, черною полосой идут от рта к ушам. Все они смотрят откормленными индюками: это дарси или фарси, то есть персияне, купцы, торгующие, большею частью, опием.

Едва-едва плетется старушонка, опираясь на высокую палку; до не от старости слаба её походка: взгляните на нога, — точно коровье копыто…. Вот они настоящие small feet, маленькие ножки — первое условие красоты китаянки! Старушка была когда-то большая модница, a теперь глубокие морщины избороздили прежде свежее и, может быть, красивое лицо. Ее окружают мальчишки, шаловливые и шумливые, как везде, и, может быть, теперь насмехающиеся над её изуродованными ногами. На улице не видно экипажей; кто не хочет идти пешком, берет паланкин, и два куля, как две неутомимые лошади, носят его (за полдоллара) с утра до вечера, с горы на гору, очень редко останавливаясь для отдыха. Эти паланкины встречаются на каждом шагу; иногда они закрыты со всех сторон, и через сквозящие жалюзи можно рассмотреть сидящую там женщину. Другие совершенно открыты: там сидит какой-нибудь длинноногий англичанин, подняв ноги выше головы. В этих паланкинах очень спокойно; упругие, бамбуковые жерди, на которых их носят, имеют приятную эластичность и слегка покачивают седока. Кули идут мерным шагом, не делая неровных движений. В Гон-Конге попадаются и индусы; что они здесь делают, не знаю, но своими костюмами и бронзовыми фигурами они живописно пестрят улицу, и с удовольствием останавливается на них взор утомленный однообразием китайских фигур.

Мы долго гуляли, заглядывали в лавки и в мастерские, часто останавливались при виде курьезных вещей китайской работы из слоновой кости, пахучего дерева и серебра. Видели рисунки на рисовой бумаге; их продают целыми альбомами; в одном все птицы, нарисованные со всевозможною отчетливостью, в другом — цветы, в третьем — костюмы, история какого-нибудь китайского мандарина, начиная с рождения его до самой смерти. Есть и такие альбомы, которых в присутствии дамы раскрыть невозможно; здесь фантазия китайцев разыгрывается до nec plus ultra. Все эти рисунки имеют мало художественного достоинства, но в них нельзя не удивляться яркости и живости красок.

Переулками взобрались мы на верх; тут уже не было лавок, дома смотрели приютами частной жизни; потянулись сады, перебрасывающие густую зелень ветвей через ограды. Местность, расположенная амфитеатром, очень способствовала образованию террас и площадок, которые пользовались, чтобы насадить дерев и построить дом. Красивые виллы столпились у довольно обширного оврага, в котором было столько зелени, что ни в одном месте не проглядывало из-за неё каменистое дно; из этого моря густой растительности, как острова, выглядывали крыши домов своими угловатыми формами. Одно широко разросшееся, вьющееся растение, с широкими листьями и большими белыми цветами, покрывало своею сеткой целые деревья, гирляндами перекидывалось с ветки на ветку, с дерева на кустарник, покрывало каменную ограду, охватив ее в разных местах богатою, зеленою массой. В одном месте красовался китайский домик с оригинальною крышей, со вздернутыми кверху углами; домик смотрел игрушкою, окруженною со всех сторон цветами и зеленью. По дну оврага шел каменный водопровод. Проходя обделанною дорогою по окраине оврага, мы видели большой каменный резервуар, около которого рабочие еще постукивали кирками и молотками. Мы были почти на самой возвышенной точке города; над нами стояли горы, с кусками разбросанного гранита и редкою зеленью; кое-где виднелся домик, с окружавшим его садом; у ног наших, лестницей, спускались к воде дома, террасы и сады; на рейде, между стоящих больших судов, двигались сотни лодок, за судами тянулись горы, сначала низкие, желто-красные, точно брустверы укреплений; далее горы поднимались выше и выше; резкие их очертания сглаживались и скруглялись; они обхватывали рейд со всех сторон, то раздвигаясь, то стесняясь; пролив смотрел озером, он был тих и невозмутим, и в гладкой его поверхности отражались и столпившиеся около него со всех сторон горы, и качавшиеся на нем суда, и тысячи лодок, и небо, освещенное теплым лучом заходящего солнца.

Обогнув небольшой зеленый холм, мы увидели губернаторский дом, стоящий на горе, покрытой прекрасным английским садом. Громадный дом смотрел дворцом; на все его стороны выходили фронтоны, поддерживаемые десятью или двенадцатью ионическими колоннами; плоская крыша, большие окна, высокая, каменная ограда, с массивными воротами, под аркой которых ходило несколько солдат в красных мундирах, с ружьями. На дворе зеленел обширный сквер, с широковетвистым деревом по середине, с цветами и клубами, разбросанными в живописных группах; наконец обширная терраса, смотрящая на рейд и спускающаяся широкими каменными ступенями, с тяжелыми балюстрадами, в густую зелень красиво разросшегося сада. Невдалеке, на небольшой площадке, резвились дети, англичане, с своими китайскими нянечками; некоторых возили в маленькой колясочке; одна беленькая девочка, с большими голубыми глазами, каталась на осле, и няня её, небольшого роста китаянка, в опрятной голубой кофте, шла около нее. Между этих красиво разряженных малюток какая-то замешался ребенок-китаец; на затылке его болталась миниатюрная коса, и белая блуза, с широкими шароварами, делала из него пресмешную фигурку. Но смех его также был звонок, та же невинная прелесть сияла в его ясных, хотя немного узких глазах. Долго любовались мы детьми, игравшими, прыгавшими и оглашавшими воздух своими звонкими голосами, которые так живительно действуют на того, кто их долго не слышал.