Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

Малайцы — единственное туземное племя на здешних островах; теперь они, большею частью, рыбаки.

Целое утро я как будто рассматривал этнографическую коллекцию. За малайцем шел китаец, за китайцем характеристическая личность бенгальца и мальчик из племени мангури (mangouri). Все их костюмы и лица, составляющие вместе преинтересное целое, нарочно описаны мною подробно, чтобы не возвращаться к ним больше, потому что их бесконечные видоизменения встречаете вы здесь повсюду; они-то и составляют разнохарактерную толпу сингапурского народонаселения.

Вечером были в театре. Театр индусов — вещь очень оригинальная. Мы отыскивали его очень долго, наконец остановились около крытого двора, в роде наших ямских дворов; под навесами стояло много карет. Пройдя двор и заплатив деньги у небольшой калитки, очутились мы на обширном дворе, в конце которого устроена балаганная сцена. Несколько больших факелов освещали своим трепещущим огнем актеров и зрителей; около балагана было несколько пальм; на земле сидели зрители, большею частью, индусы, малайцы, китайцы, человек пятьсот, в самых разнообразных позах. Эта ночная картина, с эффектным освещением факелов, была очень живописна. На сцене ходил какой-то старик в золотом кафтане и с седою бородой. Он пел, и ему вторили два суфлера, ходившие с книгами сзади его и принимавшие в пьесе большее участие, нежели актеры. За суфлерами следовали музыканты: один с небольшим барабаном, другой с тарелками. Старик скоро удалился; задняя кисейная занавесь раздвинулась, и оттуда вышли две плясуньи, тоже в золотых платьях, с громадными ожерельями на шее. Лица их были под масками. Суфлеры и другие находившиеся на сцене лица пели под такт их кривляний; впереди два голые мальчика следовали за представлявшими актерами и освещали их с двух сторон. Плясуньи сначала принимали различные позы, танцуя медленно, тихо; но после, постепенно оживляясь, доходили до исступленных движений баядерок.

Вслед за плясуньями началась самая пьеса. Мы видели только часть её. Дело было вот в чем: Жила была какая-то царица, конечно в Индии, такая красавица, что побеждала все сердца. Это бы еще не беда, но то было нехорошо, что она отбирала у одуревшего от любви царевича имения и все богатства, и после, не говоря худого елова, отсекала голову своему вздыхателю. Но и для этой индусской Тамары пробил роковой час: она сама влюбилась в одного царя, вдобавок женатого и имевшего сына. Царь не соглашается любить ее, помня пример прежних её возлюбленных. Вся пьеса состоит в переговорах благоразумного царя с влюбленною царицей. Царь в огромной короне и в костюме раджи, с золотыми крыльями на плечах, с каменьями и ожерельем на шее, с золотою птицей в руках; царица почти в таком же костюме, только в руках, вместо птицы, держит обнаженную саблю. Иры обоих по два человека свиты. Они поют на один мотив длинные тирады, разбитым голосом; суфлеры оживляются, приходят в восторг; но актеры неподвижны, как статуи: ни одного движения рукою или головою. На лицах маски, a из-под блестящего костюма торчат черные ноги. Для глаз было много блеска и пестроты, но ничего для воображения. ÏÏ на публику действие драмы было слабо; никто не слушал; все громко разговаривали. «Эхо скучная пьеса, — говорил мне индус, рассказывавший содержание пьесы, — a вот досмотрели бы вы когда играют комедию, так умереть можно со смеха.» He знаю, комедии я не видал, a драма-опера не произвела на меня особенного впечатления, как ни кричал главный певец.

Но все-таки мы были очень довольны театром, где зрители занимали нас больше актеров. Вам, конечно, случалось видеть на картинках Эффектные ночные сцены какой-нибудь индийской церемонии, где при свете факелов мелькают сотни обнаженных фигур. Зрители театра, сидящие, полулежащие и совсем лежащие, кто в белом костюме, кто совсем без костюма, представили мне эту давно знакомую картину в натуре. Я все время бродил между ними и пробирался вдоль стенок, около которых прятались в тени несколько женских фигур. В стороне была раскинута палатка с прохладительными напитками и фруктами, и мы купили целую связку мангустанов. Никакой плод не может сравниться с свежим, хорошим мангустаном; вы разламываете толстую кожу, и белое ароматическое мясо просит чуть не поцелуя — с только в нем нежности и красоты! He даром мангустан называется царем плодов; это один из плодов, за которым ухаживают в Сингапуре; он растет на дереве, очень похожем на апельсинное; все другие плоды вызревают круглый год, a мангустанов не бывает в продолжение двух месяцев. В Сингапуре, как я уже говорил, царство плодов: ананасы дешевле картофеля, — ими откармливают свиней. Есть еще дурион, большой зеленый плод, с неприятным запахом, но когда привыкнешь к этому запаху, дурион предпочитается всем другим плодам. Мату, boa outang — плод величиной в сливу, наружная кожа покрыта махровою оболочкой; ее срезают сверху и выдавливают прозрачное студенистое мясо, ароматическая сладость которого превосходна. Пампльмус, исполинский апельсин, величиною с порядочный арбуз; аромат апельсина, вкус горько-кисловатый, освежающий; он относится к обыкновенному апельсину, как омар к речному раку. У Вампоа в саду мы видели еще, в горшке, микроскопическое деревцо игрушку, с плодами величиной в горошинку, a цветом и вкусом точь в точь апельсин. He говорю о бананах (которые, впрочем, здесь так хороши, что подобных мы нигде не ели), апельсинах, кокосовых орехах, танжеринах и других фруктах, на которые здесь и не смотрят.

Но пора было отдохнуть от городской жизни; уличные сцены, театр, китайцы — все это уже начинало утомлять, надобно было взглянуть туда, где природа на свободе развернулась во всем блеске своей красоты. Надобно было проникнуть несколько внутрь острова. Поездки! к фермеру охотнику окончательно расстроилась: мы были только в загородном доме здешнего богатого купца, китайца Вампоа, и ездили на острова, верст за 30 от Сингапура Вампоа еще ребенком привезен из Кантона в Сингапур. Местечко Вампоа (около Кантона) носит имя его предков. Он прекрасно говорил по-английски и очень богат. Хотя некоторые и поговаривают, что всего состояния его едва ли хватит на уплату долгов. но все-таки Вампоа живет себе как раджа. У него огромный дом в городе и несколько магазинов; загородный дом в европейско-индийском вкусе; при нем большой сад и богатые плантации мускатных дерев; наконец, загородная дача в китайском вкусе, в которой живут его тринадцать жен; из них последняя еще недавно куплена и привезена из Небесной Империи. В этом доме он живет домашнею, неофициальною жизнью. Путешественников и любопытных принимает он в европейской вилле, куда и перебирается для этого заранее.

Вампоа

Мы выехали из города часу в первом утра. Саис бежал около сильного и проворного клепера, запряженного в наш экипаж. Скоро городские строения сменились зелеными палисадами густого, непроницаемого кустарника, за которым разрастались сады и леса. И здесь природа сохраняла свой холмообразный характер. Иногда встречалась небольшая изумрудная лужайка, на которой пестрело стадо худых коров; кое где к начинающемуся лесу примыкала тростниковая хижина с высокою крышей и несколькими полуголыми фигурами черных индусов, мелькавших то между стволами дерев, то у входа в хижину, то под тенью листа пизанга, близ текущего по свежей траве ручья. Местами тянулся сплошной лес кокосовых пальм, с толстыми, редко-растущими стволами; перообразные листья их, изогнутые в различных направлениях, роскошно раскидывались, перегибались на ветвях и красиво склонялись; и между этой, будто каскадами раскинувшейся зелени поднимался стрелой стройный ствол арековой пальмы, которую здесь зовут по праву царицей, или, лучше, царевной дерев. Часто попадались плантации мускатного дерева, сахарного тростника и перца. Возделкой всего этого, конечно, занимаются китайцы. Благодаря им, девственный лес здешних островов начинает мало-помалу расчищаться, и тигр, настоящий его обитатель, шаг за шагом отступает перед трудом человека.

Каждый может взять себе клочок земли; правительство в первые два года не берет никакого оброка с возделываемого поля, и лишь потом, в течению следующих двадцати лет, берет за пользование землею самую незначительную плату; благодаря этой мере, плантаций с каждым годом увеличиваются.

Скоро мы в ехали в каменные ворота китайского стиля; это было начало владений Вампоа. Дорога огибала холм и спиралью поднималась на возвышение, зеленеющее огромным тенистым садом, богатым цветами. Граница владений обсажена была ананасами; их колючая зелень заменяет наш терновник. По дороге, с обеих сторон, двумя пестреющими лентами вились клумбы цветов, — цветов Индии и Китая, роскошных, блестящих, ароматических. Чернолицый саис наш поминутно срывал их и, набрав роскошный букет, бросал его к нам в окно кареты. Что бы дала петербургская барыня охотница за подобный букет. Но у нас, профанов, он так и оставался в карете. Несколько китайских роз спрятал саис для себя, в фонарь; цветы у индусов играют большую роль в религиозных обрядах; цветами дарят в храмах. Кто не слыхал о мистическом значении лотоса?… Цветы, полежавшие на алтаре, слетаются чудотворными: их прикладывают к глазам, они очищают взгляд и просветляют мысль… Кажется, будто между легконогими индусами и цветами есть какое-то сочувствие. Из всех дерев здесь больше всего ухаживают за мускатным; когда оно еще молодо и не окрепло, над ним делают род шалаша из тростниковых циновок, и по количеству этих циновочных крыш, нарушающих своим видом живость и блеск другой зелени, можно судить о величине плантации. Среди зелени в ехали мы на гору. Дом, местной архитектуры, то есть такой, при которой больше всего берутся в расчет вертикальные лучи солнца, стоял на довольно обширном сквере. Саис в одну минуту выпряг лошадь и пустил ее пастись тут же. Ленты цветов расплылись в широкие цветники, будто ручьи в озеро, две вееровидные пальмы, как павлины, распустившие и поднявшие кверху хвосты, красовались среди разнообразной индийской флоры; между цветов лежали исполинские раковины, из которых выползали шнурки и ветки ненюфаров и водяных лилий.