Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

Перед нашим уходом из Монтевидео меня перевели на корвет Новик. Клипер Пластун, на котором мы обошли почти весь свет, оставил я только-что приподнявшимся с одра болезни, после килевки, в ожидании принятия вынутых котлов. После тесноты клипера, корвет показался мне Грет-Истерном: так было на нем просторно, свободно, комфортабельно. Еще яснее увидел я эту разницу, когда пришлось вытерпеть четырехдневный памперо. На корвете, во время самых сильных порывов и ударов воли, можно было гулять по сухой палубе и любоваться на бушующее море, как из окна городской квартиры; на клипере же пришлось бы дня четыре просидеть закупоренными, время от времени получать на голову холодные души морской воды, проникавшей даже сквозь законопаченные люки, и дышать спертым воздухом с примесью трюмного запаха. Если, желая освежить разболевшуюся голову, я выходил наверх, то на палубе был тот же океан; по ней катились волны, обдавая вас брызгами и грозя унести с собою… Однако, не заключайте из этого, что клипер не оставил во мне других воспоминаний, кроме как о подобных неприятностях и неудобствах; напротив, много хороших и светлых дней провел я на клипере; память о нем будет для меня отрадой надолго, и легкий контур грациозного судна часто будет мелькать передо мною среди ясных и темных картин в воспоминаниях о нашем далеком плавании. На нем я познакомился с морем, ему я верил больше, нежели другому судну, не смотря на его легкий и изменчивый характер; с ним, как с капризною женщиною, бывало, бьются и хлопочут наши моряки, то одевая его красивыми парусами, то подбирая их в разнообразные складки; и вот, вытянется и развернется бывало наша красавица и летит птичкою тринадцатью узлами плавного и покойного хода, доказывая свои права на звание самого быстрого морского судна. Низкий на воде, длинный, с высоким рангоутом, с большими, красивыми, угловатыми парусами, ныряя в волнах, и быстро и легко всплывая на них, клипер, конечно, представляет одно из красивейших созданий кораблестроительного искусства. Как влюбленный муж забывает и прощает капризы жены, когда видит ее в хорошем расположении духа, так и мы прощали все нашему клиперу, и уже из одного этого сравнения можно заключить, что первые мои впечатления на корвете не набрасывали тени на клипер. Если продолжать метафору, то корвет пришлось бы сравнить с женою положительною, толковою, с характером ровным и неизменным: она и дом ведет аккуратно, и в свете бывает, где держит себя прилично и с тактом; платья свои она не часто меняет, как и корвет свои паруса; между тем как клипер то одно примерит, то другое и никак не может остановиться на чем-нибудь одном.

Мы вышли из Монтевидео, 8 мая, рано утром, вместе с корветом Рында, на котором развевался брейд-вымпел отрядного начальника. Я еще спал, когда начали сниматься с якоря; меня разбудил неприятный, незнакомый звук, как будто из-под подушки вынимали что-то железное, тяжелое и гремящее; в просонках я не догадался, в чем дело. но, наконец, понял, что канатные ящики, в которые укладываются поднятые с якорем железные цепи, находились около моей каюты. Это укладывание продолжалось часа два; я вспоминал с сожалением клипер, на котором сон мой ни разу на бывал прерываем подобными дисгармоническими звуками. К этим звукам присоединились еще два фальшивые голоса металлических помп и, наконец, частые разговоры проходивших мимо матросов; от всего этого мы были удалены на клипере, вследствие особенного расположения кают.

Скоро мы вышли из Ла-Платы, имея попутный ветер, и стали направляться к югу, чтобы спуститься в более низкие широты. Там мы надеялись получить свежий W ветер, который донес бы нас до параллели св. Елены. куда мы имели намерение идти. На четвертый день засвежело; качка корвета показалась мне беспокойнее, нежели на клипере, может быть с непривычки; за то ни малейшей брызги не было наверху; в кают-компании светло, и я не только мог читать, но преспокойно писал. Шторм, продолжавшийся сутки, совершенно изменил наш маршрут: треснула передняя мачта, a с таким повреждением дальше идти было опасно. Стихнувшие бури дала нам возможность укутать и забинтовать больную, наложив на нее бесчисленное множество шкал и найтовов. Решено было идти на Екатерину, a если и там не найдем средства к скорому исправлению, то в Рио-де-Жанейро, a оттуда в Бахию; Рында же пошел прежним путем на Елену. Таким образом, мы разлучились со всем нашим отрядом до свидания уже в Европе; клипер оставили мы в Монтевидео и раскланивались теперь с Рындою, которому на прощание салютовали. Погода стихала, как будто нарочно для того, чтобы дать нам время проститься, a к вечеру задул снова шторм, попутный для Рынды и противный для нас; он продолжался четверо суток: это был настоящий памперо! Сломанная мачта была так упутана, что выдержала борьбу с страшным врагом. Я часто вспоминал клипер, смотря на подступавшие под самый борт волны и по привычке приготовляясь получить водяной удар, но волна не хватала выше борта; редко, редко брызнет и упадет под киль судна. А шторм был очень силен; белых гребешков на волнах не было; они не успевали образоваться, сдуваемые сильными порывами ветра, и бесчисленными белыми дорожками бороздили поверхность клокотавшего океана; брызги неслись вихрем над водою. Это же явление видели мы во время японских тайфунов и во время сильного шторма у мыса Доброй Надежды. За штормом последовало несколько тихих и светлых дней; легкий ветерок понемногу подвигал нас к Екатерине. 23 мая, с утра, увидели мы берег острова, который обогнули с восточной стороны, чтобы с севера войти в пролив, отделяющий Екатерину от материка Южной Америки. Остров представлял несколько разделенных долинами возвышенностей, по которым росли леса; местами возвышения эти представляли скалистые и песчаные откосы, местами виднелись на них вырубленные поляны. Войдя в пролив, мы видели берега и острова, и материка; последний был так близко, что можно было ясно рассмотреть и домики, разбросанные по холмам, и деревья, и другие подробности картины. На небольшом скалистом острове, отделенном от материка узким проливом, была крепость Санта-Крус и близ неё рейд, на котором стояло несколько военных судов. Мы бросили якорь недалеко от крепости, не дойдя миль 12 до главного города Екатерины. За крепостью поднималась довольно высокая гора, покрытая лесом; у подошвы её море образовало несколько небольших бухт, с песчаными полосками; вблизи разбросано было несколько домиков, выглядывавших из-за густой зелени. По собранным сейчас же сведениям, оказалось, что починка мачты здесь хотя и возможна, но сопряжена с большими затруднениями; надобно самим вырубать дерево, тащить его с гор, обделывать и пр., тогда как в Рио-Жанейро можно найти уже готовое дерево и всевозможные пособия. Времени терять было нечего; часа через три мы снялись с якоря, успев, однако, побывать на американском берегу. Оставив вправе островок с крепостью, мы высадились в небольшой бухте, выскочив на твердый песок; тут же начинался лес, расчищенный для нескольких домиков, из окон которых смотрели грязные дети и какие-то безличные фигуры. Близ домиков росли зеленые агавы, a не синие, как в Монтевидео и на Капе; около них олеандры и какие-то кусты с красными листьями. Тропинка вела на холм, выступавший мысом в море и отделявший эту бухточку от другой; лес заглушал тропинку, теснясь к ней деревьями, перепутанными лианами. Местами. в чаще, виднелась хижина, окруженная апельсинными деревьями или капустною пальмою, которую мы видели здесь в первый раз; она отличается от других пальм, утолщенным в середине стволом. Обогнув другую бухту, тропинка снова поползла на холм, по каменьям, и в одном месте совсем исчезла у полуразвалившегося домика, где мы едва отыскали ее у самой стенки, над обрывом. С трудом пробравшись через это место, мы увидели кругом себя кофейные деревья, ягоды которых уже созрели и краснели в зелени листьев, как наши вишни. Было жарко, a апельсины заманчиво золотились на темнолиственных, блистающих деревьях. Отыскивать хозяина было бы трудно да и не зачем: он вероятно, не принял бы за вора того, кто бы взлез на апельсинное дерево и стал рвать плоды. Вследствие этих соображений, один из нас полез на дерево и набросал нам оттуда спелых, сочных и сладких плодов; но с высоты того же дерева он увидел шлюпочный флаг, поднятый на брам-стеньги нашего корвета, флаг, требовавший нас на корвет. A мы отошли от шлюпки далеко, и надобно было почти бегом переходить несколько гор, по камням, чаще леса и по песку. Было тепло, что мы очень чувствовали, придя к шлюпке, на которой и отвалили немедленно.

Эта прогулка в тропическом лесу, в промежутке разных морских сцен, показалась нам каким-то сном, картиной, нарисованной воображением, и мы долго спустя вспоминали эту двухчасовую стоянку, промелькнувшую так фантастически. Туземцы приехали к нам на шлюпках, выдолбленных из стволов огромных дерев, и навезли апельсинов, бананов и даже индеек.