Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Михаил Луконин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1985

М. К. Луконин (1918–1976) — известный советский поэт, чья биография и творческий путь неотделимы от судьбы фронтового поколения. Героика Великой Отечественной войны, подвиг народа в годы восстановления народного хозяйства — ключевые темы его стихов.

Настоящий сборник, достаточно широко представляющий как лирику Луконина, так и его поэмы, — первое научно подготовленное издание произведений поэта.

В книге два раздела: «Стихотворения» и «Поэмы». Первый объединяет избранную лирику Луконина из лучших его сборников («Сердцебиенье», «Дни свиданий», «Стихи дальнего следования», «Испытание на разрыв», «Преодоление», «Необходимость»), Во второй раздел включены монументальные эпические произведения поэта «Дорога к миру», «Признание в любви», а также «Поэма встреч» и главы из поэмы «Рабочий день».

---

128. КУЛАГЕР

Кулагер, крылатый конь, — лира и стрела…
Степь его для славы вечной,
видно, родила.
Устали не знал великий первозданный конь,
догонял любых бегущих,
не боясь погонь.
Песни бедного Ахана,
стон его земной
Кулагер промчал когда-то стороной степной.
Зависть — древнее мученье,
зависть всё могла,
зависть и тогда умела бить из-за угла.
Кулагер летел, как птица, на большой байге,
благородный конь не думал о своем враге.
Зависть черная, готовя смерти торжество,
кол косоприцельный врыла на пути его.
Зависть черную сломила вечная любовь.
Я переводил поэму, ликовал, скорбел,
то с Ильясом,
то с Аханом вместе песни пел.
И меня промчал над степью Кулагер не раз,
целовал я Кулагера в ослезенный глаз.
О поэзия святая, и тебе всегда
зависть ставила рогатки,
била без следа.
Джансугурову Ильясу на его пути
кол косоприцельный врыла зависть —
не пройти.
Сколько лет живет во мне
сказка о коне!
Думаю всегда о чьей-то тягостной вине.
Есть у зависти, я знаю, кол и для меня,
как Ахан
и как Ильяс,
не сверну коня.
Слышу топот Кулагера, звон его копыт…
Тот, кто песней степь восславил,
нами не забыт.

1967

129. ОБРАЩЕНИЕ К ДРУГУ

Айдильде Тажибаеву

Косились синеглазые быки,
ярмо набило вытертые выи.
Вдали столбы крутились вихревые,
обозы шли и шли…
Передовые
оглядывали степь из-под руки.
Тоска сжимала русские сердца,
степь жаркая парит перед глазами.
Но в путь —
                 во имя Сына и Отца —
царица погнала из-под Рязани.
Эльтон и Баскунчак влекли сюда,
возили соль, соленую, как слезы.
Но перехватывала орда
все соляные русские обозы.
И двинулись заслоны.
Стой!
Пора!..
Легли быки, усталые до дрожи.
Так начались Быковы Хутора,
как начиналось русское Заволжье.
Распутали с рогов налыгичи,
яремные выдергивали спицы.
Быки жуют.
А на возах в ночи
под звездами далекими не спится.
Так оседали русские посты.
И шли казахи к Волге,
                                         к водопою,
так встретились когда-то
                                          я и ты —
в крови далеких предков —
мы с тобою.

Да, если только вспомнить, Абдильда,
товарищ мой,
                         и спеть
                                             про всё, что было,
как шли степные долгие года,
и сколько бед,
и сколько страхов смыло!
Давай пойдем вдвоем
                                          своей страной,
с той битвы, что в сказаниях воспета,
с тех лет,
что начинали век иной,
наш век
              в разливе ленинского света.
Вся наша жизнь уместится как раз
меж вехами великих одолений —
от первых комсомольских поколений,
от первых тропок
                                 на Кара-Богаз.
Неведомый пришелец —
                                            бледный орс,
таинственный казах
                                      широколицый
открылись
среди бед
и среди гроз,
чтоб хлебом,
                          болью,
                                       солью
                                                  поделиться.
Единым устремлением дыша,
мы шли друг к другу,
                                      как народ к народу,
от первых тех разведок Балхаша
к его медеплавильному восходу!

Да только что железо,
                                         что там медь, —
а сплав сердец!
Стеной своей живою
панфиловцы преодолели смерть
в бессмертном сорок первом
под Москвою.
Мы слышим позывные по утрам
и думаем о них:
                            путем неблизким
над Байконуром
                             к звездам и мирам
их вечной славы
                              взмыли обелиски.
Нам есть о чем сказать себе,
                                                     о многом
и вспомним и споем мы,
                                                  Абдильда.
Давай пройдем
                             по пройденным дорогам,
они нас снова выведут
                                           туда,
где снова открываются просторы,
где снова начинаются пути.
Нам отдыхать
                        и праздновать
                                                 не скоро.
Как раз пора нам
                               к новому идти.
Да, надо с тихой грустью оглядеться
на детство и прикинуть наперед:
что оставляем юности в наследство,
чем вспомнят,
                         если вспомнит нас
                                                             народ?
Мы в дружбе все дела свои вершили
и дружбой перед будущим правы.
Дай руку в эти дни твои большие,
прими привет
                        от Волги и Москвы.

1969

130. «В Неопалимовском ночном…»

В Неопалимовском ночном
ледок похрустывает гулко.
О неприкаянном одном
забыли окна переулка.
Живу за тридевять земель,
сквозь зиму вижу еле-еле,
и замела теперь метель
мои далекие недели.
Я спрашиваю:
                           «Есть?»
                                    — «Жок, жок!»
смеется милая казашка.
Нет писем.
На душе ожог.
Опять и сумрачно и тяжко.
Через Актюбинск, Кулунду
в мечтаньях ночи коротаю,
в Неопалимовский иду,
как снег, к ногам твоим спадаю.
Все подозрения простил,
увидев в отсвете из окон,
как след твой узенький простыл,
как робок он,
как одинок он!
Но вдруг приснится рядом след
и ты под тяжкою рукою.
И вот уж снова сладу нет
с неразберихою такою.
Неопалимовский, прости.
Лечу, морозом опаленный,
обдутый ревностью в пути
и жаждою неутоленной.

1969

131. «Стихи меня взорвут когда-нибудь…»

Стихи меня взорвут когда-нибудь.
Как мне от них
                         в себе
                                    освободиться,
улыбкой озарить родные лица
и самому легко передохнуть?..
Не отреченье,
                           не леченье, нет, —
стеченье лет под ложечкой, у вдоха,
комок стихов, заполонивших свет.
Прошу я,
потерпи.
Мне просто плохо.
Пока запоминаю наизусть,
будь терпеливой,—
                                не легко, наверно.
Не верю в счастье,
радостей боюсь,
притормозил дыханье суеверно.

Ревную к тени, к призраку вины,
к слезам твоим,
                               и к улице, и к дому,
к себе,
к тому,
                 пришедшему с войны
с улыбкой,
бесшабашно молодому.
Всё жадничаю,
                          жажду,
                                     вечно жду
и при тебе
всё о тебе тоскую,
как будто бы я на весеннем льду
ежеминутно головой рискую.

Я знаю —
                      весь —
в терпении твоем.
Смахни с меня неверия, как тени.
Узнавший одиночество вдвоем,
я славил одиночество со всеми.

Вот-вот передохну,
                                  почти живу, —
теснят слова высокого свеченья.
Прошу тебя.
Люблю тебя.
Зову.
Как труден он для нас,
                                        вздох облегченья!

1972

132. СКАЗКА ПРО АИСТОВ