Мария Петровых - Стихи

• Название: Стихи
• Автор: Мария Петровых
• Жанр: Поэзия

ПЕТРОВЫХ, МАРИЯ СЕРГЕЕВНА (1908–1979) — поэт, переводчик.

Родилась 13 (26) марта в Норском Посаде под Ярославлем. Первые стихи написала в 6 лет. Впоследствии отозвалась о своем раннем опыте: «Я восприняла это как чудо, и с тех пор все началось, и мне кажется, мое отношение к возникновению стихов с тех пор не изменилось». С 15 лет посещала собрания Союза поэтов в Ярославле. Окончила Высшие литературные курсы в Москве (одновременно с А.Тарковским). Поэзию М.Петровых высоко ценили А.Ахматова, О.Мандельштам, Б.Пастернак. О стихотворении Назначь мне свиданье на этом свете А.Ахматова отзывалась как о «шедевре лирики последних лет», «врожденный поэтический голос» отмечал у М.Петровых А.Тарковский. О.Мандельштам посвятил М.Петровых стихотворение Мастерица виноватых взоров. При жизни Петровых вышла единственная книга — Дальнее дерево (Ереван, 1968), изданная при участии армянского поэта Левона Мкртчяна. М.Петровых — мастер поэтического перевода. В ее переводах публиковалась еврейская, болгарская, литовская, польская поэзия. Но наиболее значительным трудом Петровых-переводчика стали переводы армянской поэзии: драматическая поэма Н.Зарьяна Ара Прекрасный, стихотворения С.Купутикян, М.Маркарян, Г.Сарьяна, О.Туманяна. Под редакцией Петровых в Ереване была выпущена книга Армянская классическая лирика, Книга скорби поэта-монаха Г.Нарекаци. В 1979, незадолго до смерти, М.Петровых получила премию Союза Писателей Армении имени Е.Чаренца. Совместно с Д.Самойловым, В.Звягинцевой вела семинар молодых переводчиков.

В собственном творчестве М.Петровых выделяла три периода, в которые наиболее интенсивно писала стихи: начало 20–30-х годов (юношеские стихи), конец 30-х — начало 40-х (предвоенная и военная лирика), конец 60-х — начало 70-х годов. Создавая стихи периодами, Петровых мучительно переживала поэтическое молчание, что отразилось в частом обращении к теме «жестокого молчания», мук творчества. Молодым поэтам Петровых советовала «домолчаться до стихов»: Одно мне хочется сказать поэтам: / Умейте домолчаться до стихов. / Не пишется? Подумайте об этом, / Без оправданий, без обиняков, / Не дознаваясь до жестокой сути, / Жестокого молчанья своего, / О прямодушии не позабудьте, / И главное — не бойтесь ничего (Одно мне хочется сказать поэтам…). Размышления о рождении слова из хаоса, отчаяния, погружения во тьму отразились в стихотворениях В минуту отчаянья, Пустыня — замело следы….

«Ни цветаевской ярости, ни ахматовской кротости», — характеризовала свой поэтический путь М.Петровых. Поэзия Петровых лишена страстного напора, лирической безмерности, свойственной творчеству Цветаевой, — в то же время она не склоняется к намеренно приглушенной, державно-величественной интонации Ахматовой. Петровых вырабатывает собственную манеру, в которой тематическая скудость сочетается с предельной точностью, графическим изяществом поэтического рисунка. В литературе Петровых прежде всего ценила лаконизм, отточенность формы, верность слова: «Дорожу в литературе лаконизмом, гармонией, скрытым огнем».

Поэзия Петровых обращена к тайнам душевной жизни, ее многообразным регистрам. Основные мотивы ее лирики — путь души, поиск правды, неминуемость судьбы, «злая невзгода», выпавшая на долю предвоенного и военного поколения. Уже в ранних стихах Петровых предчувствует особость своей судьбы, невозможность «пройти наизусть»: Жизнь моя, где же наша дорога? / Ты не из тех, что идут наизусть. В диалог с жизнью, с судьбой вплетается признание творческой муки сладчайшей отрадой жизни (Стихов ты хочешь. Вот тебе). Среди стихотворений 20–30-х годов много обращений к дочери, проникнутых нежностью и теплотой женственности. В начале 30-х годов Петровых посещает дачу М.Волошина в Коктебеле, с благодарностью воспевая коктебельское раздолье в стихотворениях Мне вспоминается Бахчисарай, Нет, не поеду я туда. В поэме Карадаг Коктебель предстает краем вдохновения и покоя, «пленительной землей», «адораем» — смешением ада и рая, сохранившим отпечатки древней борьбы стихий.

Поэзия 30–40-х годов выразила боль трагедии: сталинский террор, потери военного времени. В 1937, сразу после рождения дочери, был репрессирован и приговорен к 5 годам лагерей муж Петровых библиограф и музыкант В.Д.Гловачев, в 1942 он скончается в лагере. Петровых пишет о 30-х годах как о времени «безвинной неволи», называет тюрьму «проклятьем родины», затмевающим ужасы сумасшедших домов и стихийных бедствий (Есть много страшного на свете…). Вместе с тем, стихотворения Петровых этого периода вынесены за скобки времени: о сталинских лагерях поэт говорит как о неволе вообще, война с фашистской Германией предстает в обобщенном образе «злого бедствия», пронзающего болью человеческое сердце. За подобной отвлеченностью — не только жестокая необходимость умолчания, но и библейская обобщенность, всечеловечность описанной трагедии. Среди стихотворений Петровых военных лет наиболее известны: Севастополь 42, Чистополь, Я думала, что ненависть — огонь, Проснешься ли, уснешь — война, война…, Апрель 42. Война в определении Петровых — «тоска, тоска», «спутник угрюмый», «проклятье». Мысли об «осиротевших берегах» родины, опустошении, произведенном войной, сопровождаются неотвязной болью, душевными муками. Не давая изображения кровавых сражений, жестокостей войны, Петровых передает внутреннее страдание, «злую боль» лишений и потерь. В годы войны Петровых оказалась в эвакуации в Чистополе, где ее соседом и близким другом стал Б.Пастернак. В восприятии Петровых, как и в восприятии многих ее современников, в том числе Б.Пастернака, война — еще и очистительный период, «освобождающая война», с которой связаны не только страдания, но и надежды на возрождение России. «Это было трагическое и замечательное время. Это было время необычайной душевной сплоченности и единства. Все разделяющее исчезло. Это было время глубокого внимания друг к другу», — свидетельствовала М.Петровых в записных книжках. Одухотворенная надеждой печаль — таково основное настроение лирики Петровых военных лет.

Метафоры Петровых точно и тонко передают душевные движения, неожиданно и глубоко раскрывают такие понятия, как судьба, ненависть, ложь, правда… Так в стихотворении Дальнее дерево, говоря о смятении, душевной смуте, поэт использует образ сходящего с ума, дрожащего в безветренную погоду дерева. Тема неминуемой судьбы, неизбежности участи блистательно выражена в почти афористичном по форме стихотворении 1943 Говорят, от судьбы не уйдешь…, в котором преобразуется расхожий поэтический сюжет единственности дороги, ведущей к судьбе: у Петровых к судьбе ведет не одна, а все дороги. Не менее сложным предстает в поэзии Петровых такое понятие как ненависть: Я думала, что ненависть — огонь, / Сухое быстродышащее пламя / И что помчит меня безумный конь / Почти летя, почти под облаками, / Но ненависть — пустыня… (Я думала, что ненависть — огонь…).

В 60–70-е годы Петровых переживает взлет поэтического дарования. Ее поэзия обращена к трагической судьбе одаренной личности, роковым минутам отечества, горечи потерь. Много стихотворений этого периода посвящено А.Ахматовой, Б.Пастернаку, О.Мандельштаму (День изо дня, из года в год… Ахматовой и Пастернака…). В начале 60-х годов Петровых пишет стихотворение Плач китежанки, в котором оплакивает гибель «ненаглядного Китежа» в годину «злых невзгод». Вслед за А.Ахматовой, оплакавшей безвременный уход современников, Петровых скорбит о гибели истинной России в мутных водах кромешного времени и, в то же время, поет чистоту, неподвластность «златоглавого Китежа» злым силам, азиатскому мороку насилия и деспотизма.

Талант Петровых проявился в оживлении, обогащении элементарных категорий душевной жизни: ненависть, нежность, правда… Поэзия Петровых, тематически небогатая, лишенная изощренности, возвращала к библейской простоте понятий, усложненных, а то и вовсе сброшенных со счетов культурой Серебряного века. В лирике Петровых обновилась выразительность многих образов: стихии — «влюбленные в человека силы», ненависть — пустыня, поэт — затворник «неприютной норы», в которой лишь «корма и вода, и созвездий полночное чудо». А.Тарковский называл тайной поэзии Петровых тайну «обогащенного слова»: «На первый взгляд, язык поэзии Марии Петровых — обычный литературный русский язык. Делает его чудом в ряду большой нашей поэзии способность к особому словосочетанию, свободному от чьих бы то ни было влияний. У нее слова загораются одно от другого, соседнего, и свету их нет конца».

В стихотворении 1958 Петровых писала о «сложной правде» и «простой лжи»: Какая во лжи простота / Как с нею легко / А правда совсем не проста / Она далеко. Принцип «сложной правды» в полной мере реализуется в поэзии Петровых, насыщающей интенсивным смыслом обиходные понятия.

Умерла М. Петровых 1 июля 1979 в Москве.

---

МОИМ ДРУЗЬЯМ

Я без вас как будто без наперстка
Голыми руками шью чувяки,
Я без вас, как в старой сакле горской,
Без огня читаю в полумраке.

Семена моих надежд не вы ли
Сберегли заботою живою
И для всходов затаенных были
Светом солнца, влагой дождевою.

И едва посевом стали зерна,
Зеленея, зашумели всходы,
Вы, друзья, и строго и упорно
Охраняли их от непогоды!

Вы нужны мне, как долине речка,
Дороги мне, как зеница ока.
Коль у вас в сердцах мне есть местечко,
Предо мной весь мир открыт широко.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Из болгарской поэзии

Пенчо Славейков (1866–1912)

«Тихими слезами плачет ночь»

Тихими слезами плачет ночь,
с горьким горем свыкнуться невмочь, —
белый день о ней не вспоминает,
белый день о ночи знать не знает,
знать не хочет — отчего она
вечною тоской омрачена.

А когда заря заблещет снова, —
сколько в травах бисера ночного,
слез ночных, и в каждую росинку,
в каждую горючую слезинку
поглядится день с улыбкой ясной
и пройдет — беспечный, безучастный…

«Желтые, сухие листья»

Желтые, сухие листья
сбросил наземь вихрь осенний.
По сухой листве брожу
средь лесов, лишенных тени.

Шепот облетевших листьев
средь лесов, лишенных тени,
я пойму, когда меня
сбросит наземь вихрь осенний.

«И во сне и наяву»

И во сне и наяву
ты манишь меня —
как чарующая ночь,
как сиянье дня.

Я о ночи грежу днем,
мучусь наяву,
а в ночи — лучистый день
я сквозь сон зову.

Пейо Яворов (1878–1914)

ОСЕННИЕ МОТИВЫ

I

Холодный ветер мчался в гневе,
качал и гнул деревья,
сухие листья сбросил с веток
и расшвырял их напоследок.

Холодный ветер гнул деревья,
гнал листья в даль кочевья.
В нагих ветвях, в тоске глубокой
стволы чернеют одиноко…

II

Днем — туман, как привиденье.
Ночь нисходит тьмой густой.
Тучи тащатся, как тени,
поднебесной высотой.

Всей природой дух мертвящий
завладел как немота.
В сердце холод леденящий,
безнадежность, пустота…

III

Рвался ветер листья выместь
и расчистить небосвод,
обнажив необозримость
темно-голубых высот.

Звезды скорбно вниз глядели,
землю опознать страшась:
на ее продрогшем теле
нищенских лохмотьев грязь.

IV

Немая полночь тьмы темней —
ни проблеска, ни звука в ней,
и небо где-то близко-близко
к земле спустилось низко-низко.

Пугает душу тишина,
плутает мысль, ослеплена…
Хотя бы луч звезды единой,
хотя бы хриплый крик совиный!

V

Кружился ветер что есть силы,
метель немолчно голосила,
звуча иначе каждый миг:
то забормочет, утешая,
то захохочет, угрожая,
швыряя в небо гневный крик.
Нет, не буран в смятенье диком
так надрывает горло криком!
Ночная плачущая жуть
мне чудится людским рыданьем, —
весь мир, истерзанный страданьем,
взывает, напрягая грудь.

ТЫ НЕ ВИНОВНА

Я из иных миров… Нет, не виновна ты,
дитя тщеты земной, земной слепой мечты, —
ты не виновна в том, что мне потребен был
не чад страстей, а дух, прозрачный, как берилл.
Я от тебя хотел, чтоб зеркалом ты стала
всех тайн души моей, всех одиноких дней,
и облик даровала, и жизнь наколдовала
мечтаниям моим, из бронзы отлитым.

Нет, не виновна ты, — я из иных миров;
не внидет чад земной в мой поднебесный кров.
Что можешь сделать ты для снежных снов моих,
для одиноких дум, для бдений ледяных!
Что можешь ты, не став той арфой яснозвучной,
рыдающей в тиши о таинствах души, —
той арфой яснозвучной, с душою неразлучной,
ловящей каждый звук и радостей и мук.

Николай Лилиев (1885–1960)

«Тихим весенним дождем»

Тихим весенним дождем
кровля моя зазвенела.
С тихим весенним дождем
столько надежд засветлело!

С тихим весенним дождем
тихо земля оживает,
с тихим весенним дождем
сказке весенней внимает.

С тихим весенним дождем
радость блеснула несмело;
с тихим весенним дождем
столько мечтаний истлело!

«Воспоминания птицей ночной»

Воспоминания
птицей ночной
в темном безвестье
кружат за гранью
жизни земной.

Грустная песня
тенью метнется;
осенью сирой
вспыхнет, воскреснет —
и
вновь оборвется.

Скорбная лира —
стон мой ночной —
изгнан из мира,
не отзовется
в жизни земной.

Атанас Далчев (1904–1978)

ОКНО

Это зимнее наше окно,
но как будто иное, не прежнее:
где дома, где дорога проезжая?..
В снежный лес превратилось оно.

Там проходит тропинкой запутанной
малый братик мой и сестра.
В чаще белого серебра
непонятно — куда идут они?

Неприметной тропинкой своей
в глубь лесную уходят рядом
под серебряным листопадом,
под серебряной сенью ветвей.

Без боязни мой братик с сестрой
бродят в чаще серебряных елей:
в том лесу ни зверей, ни метелей —
тишина, белизна, серебро.

Там таится волшебная птица,
лучезарные перья у ней.
Лишь ее шесть ночей и дней
ищут братик мой и сестрица.

И в седьмой только день на заре,
пробудившись, она затрепещет,
золотым опереньем заблещет,
отражаясь в лесном серебре.

Запылает лесная зима,
расступается лес понемногу,
и знакомую вижу дорогу,
и опять возникают дома.

1925

ДОЖДЬ

Кто-то шумно швыряет пшеничные зерна на крышу,
их клюют второпях обезумевшие петухи;
густо сыплется дождь, и во мраке полуночном слышу,
как тяжелые капли колотят по краю стрехи.

Прорастают упавшие зерна колосьями длинными,
а средь них возникают, как дьявольские грибы,
волдыри черных зонтиков, и над размытою глиною
проплывают во мгле будто волею черной волшбы.

Сыплет дождь из лукошек, отборной пшеницею полных,
и дерутся всю ночь петухи над летучим зерном,
а наутро является солнце, как желтый подсолнух,
что без семечек выклеванных поднялся за окном.

1925