Шломо Занд - Кто и как изобрел Страну Израиля

• Название: Кто и как изобрел Страну Израиля
• Автор: Шломо Занд
• Издательство: Эксмо
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-57584-8

Новая книга выдающегося израильского историка Шломо Занда является продолжением и развитием его прославленного научного бестселлера «Кто и как изобрел еврейский народ», в котором был развеян миф о существовании «вечного» еврейского народа.

В книге «Кто и как изобрел Страну Израиля» вскрывается другой иудейский миф — о Стране Израиля, а заодно и подлинный характер современного арабо-израильского конфликта. Автор демонстрирует, как Святая земля была превращена в еврейскую колониальную «метрополию», из которой следовало при первой возможности изгнать местное население. Вскрыв истинные корни сионизма, Занд безупречно разбирает концепцию «исторического права» евреев на территорию Палестины и находит ясный ответ на важнейший актуальный вопрос: как разрубить ближневосточный гордиев узел.

---

«Почитая своей метрополией Святой Город, где находится священный храм небесного бога; они [иудеи] в то же время считают своим отечеством каждый место своего жительства, земли, в которых родились и выросли, унаследовав их от отцов, дедов, прадедов и более далеких предков»[215].

В определенном смысле утверждения Филона напоминают концепцию «двойного патриотизма», детально разъясненную Цицероном несколькими десятилетиями ранее. Цицерон также признает существование родины, не имеющей политического характера, той, в которой человек рождается, растет и воспитывается, наряду с другим обожаемым «гражданским» местом, связь с которым не противоречит сердечной привязанности к первому. Однако у Цицерона «вторым» политическим местом было городское пространство, в котором человек осуществлял свою активную роль, пространство, выражающее его гражданский суверенитет [над родиной]. «Вторым местом» Филона был далекий, притягивающий его религиозный центр. Цицерон говорил о постепенно исчезающем политическом явлении. Филон вводил в обиход новое религиозное явление, которое обретет в грядущие века ослепительную яркость и конкретность.

Иерусалим, еще более священный, чем страна, в которой он находится, станет бесконечно дорогим для всякого верующего иудея; тот никогда о нем не забудет — ведь город является источником и отправным пунктом распространения иудаизма, точь-в-точь как древние греческие города-метрополии являлись культурными и политическими отправными пунктами для жителей своих колоний. Разумеется, Иерусалим не был родиной, так что верному последователю иудаизма не приходило в голову перебраться в этот город. Филон прожил всю свою жизнь в Александрии Египетской, находящейся совсем недалеко от вожделенной Святой земли. Не исключено, что он совершил однажды паломничество в Иерусалим, хотя мы не можем утверждать этого наверняка. Он жил до разрушения Храма, стало быть, имел возможность не только поселиться в «метрополии», но и находиться рядом со своей святыней постоянно — если бы только захотел. Иудея находилась в этот период под властью Рима — в точности как и Египет, поэтому сообщение между двумя странами было свободным и безопасным. Тем не менее Филон Александрийский предпочел жить и умереть на своей изначальной «родине» — вместе с сотнями тысяч других евреев, родившихся на берегах Нила и вовсе не желавших перебраться в соседнюю, священную для них страну.

Филон был, по-видимому, первым, кто ясно сформулировал природу отношений между верующим иудеем и его родной страной, с одной стороны, и со священным для него городом Иерусалимом — с другой. Многие другие, позднее, углубили и расширили его формулы, осветив заодно дополнительные аспекты этих сложных и увлекательных отношений. Однако суть дела оставалась прежней: святое место никогда не превратится в родину для иудеев и множества прозелитов, присоединившихся к ним, увеличив таким образом «избранный народ» на сотни тысяч душ.

Следует подчеркнуть еще один, дополнительный аспект в теории Филона, относящейся к Иерусалиму и Иудее, аспект, адаптированный в далеком будущем христианством, которое, в отличие от иудаизма, воспримет и сохранит труды этого выдающегося иудея. Мы уже видели, что для александрийского философа речь идет не столько о земной территории, сколько о духовной столице, святость которой манит к себе иудеев со всего света. Его религиозное воображение заходит еще дальше. Он пишет, что вечный божественный город, по существу, не находится на земле и не построен «из дерева или камня»[216]. Это неожиданное утверждение не случайно. Оно соответствует его принципиальному[217] мнению, гласящему, что подлинной родиной душ выдающихся мудрецов является небесное пространство, а материальный земной мир для них — всего лишь чужбина[218]. Как уже упоминалось в предыдущей главе, Августин четырьмястами годами позже превратил это небесное пространство из духовного удела немногочисленных интеллектуалов в родину всех верующих.

Разумеется, сионистские историографы изо всех сил — с переменным успехом — пытались превратить философа Филона в еврейского патриота[219]; гораздо труднее было повторить этот трюк с Иосифом Флавием. Причина состоит, разумеется, в том, что великий еврейский историк предал своих товарищей по оружию, пересек линию фронта и перешел в лагерь римского врага. Несмотря на это, сионистская историография почерпнула огромное количество материала из его главного произведения — с тем, чтобы представить кровавый мятеж 66 года н. э. как «великое национальное восстание». Этот мятеж, завершившийся осадой и падением крепости Масада, стал историческим поворотным пунктом для тех, кто стремился к современному еврейскому возрождению, а заодно и неиссякаемым источником сионистской гордости.

Сионистских «агентов исторической памяти» нисколько не занимало то обстоятельство, что в высшей степени гетерогенное[220] население древней Иудеи, говорившее на смеси множества языков, не имело никакого представления о гражданстве, о суверенитете и национальной территории. Израильские школьники долгие годы повторяли, что «во второй раз Масада не падет»; повзрослев, они должны были с радостью отдавать свои жизни в духе этого национального завета. В весьма юном возрасте их возили на впечатляющие аудиосветовые представления, устраиваемые у полуразрушенных стен крепости, построенной Иродом[221] в период, когда он серьезно опасался восстания своих подданных; в начале срочной военной службы они приносили присягу на томике Ветхого Завета на самой вершине горы, как раз там, где находились в далеком прошлом роскошный дворец и римские бани необузданного иудейско-идумейского царя.

Ни школьники, ни солдаты не знают, что их настоящие праотцы в течение почти двадцати столетий даже не слышали слова «Масада». В отличие от разрушения Храма, события, глубоко врезавшегося в память иудейских религиозных общин, гибель Масады, единственным источником информации о которой является рассказ Иосифа Флавия, оставалась вне сферы общинных интересов. Раввинистическая традиция отвергла книги Флавия, сохранившиеся лишь благодаря заботе христианских церквей. Лишь в Новое время апологеты современного национализма заинтересовались убийствами, совершенными Элазаром бен Яиром и его товарищами-сикариями[222], равно как и будто бы совершенным ими коллективным самоубийством. Сомнительно, что это событие действительно имело место, однако это не так уж важно: в любом случае, оно не могло стать моделью для подражания в иудейской традиции, поскольку его целью и мотивом было отнюдь не «освящение божьего имени»[223].

Иосиф Флавий жил на одно или два поколения позже Филона. Выдающийся историк родился в Иерусалиме, он оставался в этом городе до его разрушения (заодно с Храмом), а затем покинул его. Поскольку произведения Иосифа являются основным, почти исключительным источником информации о восстании зелотов в 66 году н. э., его отношение к «родной стране» представляет особый интерес. Разумеется, следует принимать во внимание, что он писал свои книги, будучи комфортабельно устроенным в Риме придворным евреем, а не как житель Иудеи, принимавший активное участие в восстании на первом его этапе.

Если мы станем читать «Иудейскую войну»[224] Иосифа Флавия в порядке, обратном хронологическому, то есть начнем с трагической концовки, то, к своему удивлению, найдем в ней страстную речь, представляющуюся, на первый взгляд, патриотической, вложенную автором в уста Элазара бен Яира, сикария, покончившего с собой в Масаде. Пытаясь побудить своих соратников убить жен и детей, а затем совершить самоубийство, он красноречиво говорит о войне за свободу и о готовности умереть, но не во имя веры, а для того, чтобы не попасть в плен к римлянам[225]. Вместе с тем Иосиф не преминул сообщить, что возглавляемая Элазаром группа сикариев перед тем, как подняться на Масаду, хладнокровно убила семьсот евреев в городке Эйн-Геди, в том числе женщин и детей.

Восстанавливая причины мятежа, анализируя характеры его лидеров и его ход, Иосиф отнюдь не трактует описываемые им события как «национальное восстание». Хотя его терминологический словарь включает выражения, заимствованные из эллинистической традиции, такие как «родина» или «земля отцов» или даже «свобода» (в аристократическом духе), весьма милая его сердцу, сами повстанцы, с его точки зрения, все что угодно — только не «патриоты».

Первой причиной мятежа Иосиф считает трения между верующими иудеями и их языческими соседями, «сирийцами», в городах со смешанным населением. Хасмонейские цари, разумеется, насильно обратили в иудаизм завоеванное ими население, однако уже в их времена «обращение» жителей языческих городов, принадлежавших к развитой эллинистической культуре, сталкивалось с немалыми трудностями. Вторая причина состояла в том, что, вопреки традиционной веротерпимости, римские наместники Иудеи проводили оскорбительную и безответственную политику по отношению к иудейскому культу и нанесли серьезный ущерб священному статусу Иерусалимского храма. Вдобавок к этому тяжелейшее налогообложение вызвало социальное недовольство и классовое брожение. Сочетание этих объективных (социальных и иных) обстоятельств позволило фанатичной, мессиански настроенной религиозной группе возмутить часть беднейшего крестьянского населения и захватить с его помощью Иерусалим.