Шломо Занд - Кто и как изобрел Страну Израиля

• Название: Кто и как изобрел Страну Израиля
• Автор: Шломо Занд
• Издательство: Эксмо
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-57584-8

Новая книга выдающегося израильского историка Шломо Занда является продолжением и развитием его прославленного научного бестселлера «Кто и как изобрел еврейский народ», в котором был развеян миф о существовании «вечного» еврейского народа.

В книге «Кто и как изобрел Страну Израиля» вскрывается другой иудейский миф — о Стране Израиля, а заодно и подлинный характер современного арабо-израильского конфликта. Автор демонстрирует, как Святая земля была превращена в еврейскую колониальную «метрополию», из которой следовало при первой возможности изгнать местное население. Вскрыв истинные корни сионизма, Занд безупречно разбирает концепцию «исторического права» евреев на территорию Палестины и находит ясный ответ на важнейший актуальный вопрос: как разрубить ближневосточный гордиев узел.

---

Затем, весьма маловероятно, что основа историографической части Ветхого Завета создана до гибели Иудейского царства в начале VI века до н. э. Во-первых, до его исчезновения невозможно было говорить о нем как большой и величественной державе, столица которой украшена огромными дворцами и роскошными храмами, — ведь археологические данные ясно показывают, что реальный Иерусалим железного века[173] был крупной деревней, постепенно выросшей в небольшой городок. Во-вторых, рассказ о постоянной покорности династических царей Иудеи абсолютному суверенитету бога и, что еще более невероятно, гневным и назидательным пророкам, представлявшим Бога на земле, заведомо не мог быть сочинен придворными писцами или храмовыми жрецами, не располагавшими интеллектуальной автономией. В-третьих, никакая суверенная монархия, даже самая маленькая, не смирилась бы с метаконцепцией, утверждающей, что ее правящая династия возникла исключительно по воле народа, причем почти все принадлежавшие к ней цари постоянно грешили. В-четвертых, весьма неправдоподобно, что монотеистическая революция, требовавшая введения многих важных и дерзких идей и концепций, вызрела и совершилась в крошечном государстве, прозябавшем в сонном аграрном регионе и нисколько не напоминавшем громадные и бурные культурные центры Ближнего Востока.

Гораздо более здравой представляется гипотеза, выдвинутая многими неизраильскими учеными[174] и утверждающая, что основные книги Ветхого Завета были составлены и оформлены теологически лишь после прибытия в Иерусалим евреев — выходцев из Вавилонии или даже еще позже — в эллинистическую эпоху[175]. Практически несомненно, что высокоодаренные сочинители непосредственно осмыслили бедственные аспекты Вавилонского изгнания. Они беспрестанно говорят о вызванном им потрясении и пытаются дать ему идеологическое объяснение. Весь текст книг Торы и пророков пронизан проблематикой изгнания как знакомого и ощутимого явления; раз за разом оно появляется в тексте как прямая угроза: «А вас рассею между народами и обнажу вслед вам меч, и будет земля ваша пуста… И погибнете среди народов, и пожрет вас земля врагов ваших. А оставшиеся из вас исчахнут за вину свою в землях врагов ваших…» (Левит 26: 33–38). Или: «И рассеет вас господь по народам, и останетесь малочисленными между народами, куда уведет вас господь» (Второзаконие 4: 27). Эти рассуждения абсолютно тождественны появляющимся в поздних, написанных заведомо после возвращения из изгнания книгах, например, в книге Нехемии: «Если вероломны будете, я рассею вас среди народов» (Нехемия 1: 8)[176].

В качестве рабочей гипотезы можно предположить, что жившие в Вавилонии жрецы и придворные писцы уже не существующего двора, потомки изгнанников, давно оторванные от Иудеи, подверглись — после персидского завоевания Междуречья — оплодотворяющему влиянию зороастризма, религии, соединявшей монотеистические тенденции с концептуальным дуализмом[177] и как раз в это время боровшейся с политеизмом. Характерное выражение [позднейшего] эпистемологического разрыва монотеистического яхвизма с зороастрийским дуализмом легко улавливается у пророка Исайи, решительно утверждавшего: «Так сказал господь своему помазаннику Корешу [царю Киру]… Я — господь, и нет иного, кроме меня нет бога… Я создаю свет и творю тьму, делаю мир и навожу бедствие… Я, господь, совершаю все это» (Исайя 45: 1–7)[178].

На мой взгляд, присущий молодому монотеизму уровень абстракции мог появиться лишь в рамках государственной материальной культуры, обладавшей высоким — по тому времени — уровнем технологического контроля над природой. Этому условию удовлетворяли тогда лишь цивилизации, сформировавшиеся на берегах великих рек, то есть в Египте и в Месопотамии. Удивительный, беспримерный контакт иудейских изгнанников и их потомков с центром высокой культуры заложил, судя по всему, основу их новаторской концепции[179].

Этим отважным «образованцам» пришлось, как нередко бывает в ходе решающих интеллектуальных революций, дорабатывать и шлифовать свои радикальные идеи вне рамок традиционного культурного истеблишмента. Языковая изоляция и эмиграция некоторой их части в Ханаан под эгидой персидского имперского суверенитета дали им прекрасную возможность увильнуть от совершенно излишнего фронтального столкновения с враждебной правящей [персидской] жреческой кастой и придворными писцами, все еще поддерживавшими привычный политеизм. Таким образом, где-то на полпути между Ханааном и Вавилонией, с осторожной оглядкой в обе стороны, завершился первый этап долгого исторического перехода к теологической традиции совершенно нового типа.

Крошечный Иерусалим V века до н. э. стал убежищем для колонии этих необычайных интеллектуалов[180]. Некоторые из них, насколько можно судить, остались в Вавилонии и оказывали эмигрантам материальную и духовную поддержку, сильно способствовавшую созданию революционного литературно-теологического корпуса. Ханаан, таким образом, превратился в духовный плацдарм вероучения, родившегося в северной части Плодородного полумесяца и столкнувшегося теперь с культурами Средиземноморья. Иерусалим стал его первой остановкой в грандиозном (иудейском-христианском-мусульманском) походе, результатом которого — в отдаленном будущем — станет завоевание значительной части земного шара.

С принятием этой гипотезы рассказы о зарождении монотеизма вне Обетованной страны становятся гораздо более логичными и понятными. Литературные образы Авраама и Моисея, импортировавших в Ханаан веру в единого бога, были мифологическим воспроизведением реальной эмиграции носителей вавилонских вероучений, начавших прибывать в страну в V веке до н. э. Основоположники западного монотеизма V и IV веков до н. э. — быть может, самого фантастического периода в истории мировой культуры, когда в разных частях земного шара почти одновременно появились, среди прочего, греческие философия и драма, буддизм и конфуцианство[181], — собрались в крошечном Иерусалиме и занялись отращиванием крыльев для нового вероучения.

Их культурная активность происходила под тщательным присмотром агентов имперской Персии, в частности таких полезных и уважаемых фигур, как Эзра и Нехемия. Задачей избранных ими повествовательных стратегий было, с одной стороны, создать и укрепить лояльную общину верующих, а с другой — не дать ей чрезмерно усилиться и стать угрозой имперским порядкам. Поэтому в крошечной «Яхуд мединта» (арам, «провинция Иудея») позволялось фантазировать на тему о древнем завоевании целой страны именем бога, рассказывать о могущественных царствах прошлого и мечтать о совершенно нереальных «обетованных» границах, доходящих до страны исхода наших недавних эмигрантов, но не об обретении в настоящем подлинной независимости даже на самой малой территории. Эмигрантам приходилось довольствоваться возведенным ими скромным храмовым зданием, при каждом удобном случае благодарить персидские власти за оказанные «благодеяния» и, самое главное, предотвращать чрезмерное расширение возникшей вокруг них общины «новых верующих».

В отличие от царских семейств, управлявших Израилем и Иудеей, а также образованной прослойки, обслуживавшей в свое время местных властителей, древнееврейские аборигены, простой народ («ам а-арец»), деды и прадеды которых жили в этих царствах, равно как и ханаанейские племена, обитавшие рядом с ними, никогда не изгонялись ни в Ассирию, ни в Вавилонию. Они были и оставались лояльными язычниками, лишенными даже минимального образования. Эти земледельцы, говорившие на смеси здешних [семитских и других] наречий, и не подозревали об исключительности Яхве, хотя и почитали его как видный персонаж в огромном пантеоне местных богов. Задачей эмигрантов-монотеистов было «обработать» элитарную прослойку местных идолопоклонников, убедить ее в своей правоте, изолировать от «простонародных масс» и, в конечном счете, превратить в сплоченное ядро новых верующих. Так, судя по всему, и зародилась литературная концепция «избранного народа».

Подробные царские хроники — надписи, сделанные в литературной форме стелы Меши[182] (или в другой, сходной с ней) для фиксации важных событий, как было принято на всем Ближнем Востоке, — вероятно, еще хранились в Иерусалиме или были столетием раньше взяты жителями Иудеи в изгнание после разрушения города[183]; они прошли литературную переплавку в общем культурном котле с необычайно богатым набором древнейших мифов и ярких космологических традиций, принесенных с севера Плодородного полумесяца и из Месопотамии. Вышедший из этого котла сплав послужил фундаментом для выстроенного чуть позднее рассказа о сотворении мира и явлении единого и единственного бога. Сам бог, «Эль» или «Эло», вышел из ханаанейской традиции и стал именоваться «Элохим». Поэтическая техника и некоторые языковые конструкции были грубо «заимствованы» из угаритской поэзии [почти тысячелетней давности]. Выдержки из юридических кодексов месопотамских царей превратились в библейские заповеди. Даже длинный и сложный рассказ о разделе страны между двенадцатью коленами Израиля имеет прообраз — он восходит, скорее всего, к эллинской политической традиции; литературное описание Платоном идеальной афинской колонии, которая должна быть — вскоре после основания, как и израильская, — разделена на двенадцать родовых общин[184], общеизвестно[185].