Исаак Дойчер - Троцкий. Изгнанный пророк. 1929-1940

• Название: Троцкий. Изгнанный пророк. 1929-1940
• Автор: Исаак Дойчер
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9524-2157-1

Исаак Дойчер, автор целого ряда исторических и социологических исследований, рассматривает жизнь Троцкого сквозь формулу слов Макиавелли о том, что «вооруженные пророки всегда побеждали, а безоружные гибли». В этой книге Троцкий предстает единственным, кто открыто противостоял сталинизму, вплоть до своего трагического конца.

В талантливом изложении одного из лучших европейских исследователей вы познакомитесь с трогательной и странной историей семейных отношений выдающегося публициста и оратора.

---

Иван Смирнов, разгромивший в Гражданскую войну Колчака и сидевший рядом с Троцким в Революционном военном совете, заявлял:

«Для нашей страны нет иного пути, чем тот, которым она сейчас шагает; и нет и не может быть другого руководства, нежели то, что дано нам историей. Троцкий, который посылает директивы и инструкции по терроризму и считает наше государство фашистским, — это враг. Он находится по ту сторону баррикад».

Мрачковский, еще один из старых товарищей Троцкого и также герой Гражданской войны, сказал:

«Почему я вступил на контрреволюционный путь? К этому привела меня моя связь с Троцким. С того момента, как я связался с ним, я начал обманывать партию, обманывать ее руководителей».

Бакаев, бесстрашный глава Ленинградской ЧК в Гражданскую войну и лидер демонстраций оппозиции в 1927 году, признавался:

«Факты, открывшиеся перед этим судом, показывают всему миру, что организатором этого… контрреволюционного блока, ее движущей силой является Троцкий… Я вновь и вновь закладывал свою голову в интересах Зиновьева и Каменева. Я глубоко угнетен мыслью, что стал послушным орудием в их руках, агентом контрреволюции, и что я поднял свою руку на Сталина».

Часами Вышинский, этот экс-меньшевик, вскочивший в большевистский вагон уже заметно позже окончания Гражданской войны, а сейчас являвшийся главным обвинителем, кипел и бесновался в разыгранном припадке истерии:

«Эти бешеные собаки капитализма пытались отнять у нас плоть от плоти, лучшего из лучших в нашей Советской стране. Они убили одного из самых дорогих для нас деятелей революции, этого замечательного и изумительного человека, яркого и жизнерадостного, потому что улыбка на его губах всегда была яркой и жизнерадостной, потому что наша новая жизнь — яркая и жизнерадостная. Они убили нашего Кирова, они ранили нас почти в самое сердце… Враг коварен, а коварному врагу не должно быть пощады… Весь наш народ трепещет от возмущения; и от имени Государственного Обвинителя я присоединяю свой разгневанный и возмущенный голос к грохочущим голосам миллионов… Я требую, чтобы бешеные собаки были расстреляны, все до одного!»

После пяти дней, полных грубой брани и грязных оскорблений, дней, в течение которых обвинение не представило ни единого кусочка доказательств, суд объявил приговор, осуждающий всех подсудимых на смерть и заканчивающийся словами:

«Лев Давидович Троцкий и его сын Лев Львович Седов… осужденные… как напрямую готовившие и лично участвовавшие в организации в СССР террористических актов… подлежат в случае обнаружения их на территории СССР немедленному аресту и суду Военной Коллегии Верховного Суда СССР».

Сталин для этого процесса выбрал время сразу после похода Гитлера на Рейнланд и вскоре после того, как Народный фронт сформировал свое правительство во Франции. Делая это, он шантажировал рабочее движение и левую интеллигенцию Запада, которые рассчитывали получить в нем своего союзника в войне против Гитлера. В сущности, он грозил, что, если там возникнут какие-либо протесты против его репрессий, он ответным ударом разрушит Народный фронт и оставит Западную Европу лицом к лицу с Третьим рейхом. В этом ему способствовала эта мрачная иррациональность суда, которая приводила в замешательство людей, могущих поднять свой голос протеста против злодеяния, которое они понимали, но совсем не хотели протестовать против этой мрачной и кровавой мистерии, а поэтому и оказаться в ней замешанными.

Какими бы гнетущими ни были процесс и казни, они пробудили в Троцком весь его боевой дух. Он был полон решимости встретить этот вызов с такой же концентрированной энергией и уверенностью, с какими когда-то командовал в первых боях Гражданской войны. На процессе Зиновьева — Каменева главным подсудимым был он; и он знал, что будут еще и другие процессы, на которых на него взвалят еще более тяжелый груз громадных обвинений. Он сражался за свою жизнь и честь, за своих уцелевших детей и за достоинство всех обреченных старых большевиков, которые не могли постоять за себя. Он вскрывал противоречия и абсурдности, которыми изобиловал этот процесс. Он напрягал каждый нерв, чтобы разоблачить фальшь суда и развеять его загадочность. Он знает, что в одиночку противостоит гигантской мощи Сталина и легионов пропагандистов, которые этой мощи служили. Но он, по крайней мере, мог свободно высказываться и организовать свое противодействие; и он стремился воспользоваться этим с максимальной эффективностью. На второй день суда он дал исчерпывающее интервью газете «Arbeiderbladet», которое было опубликовано на следующий же день, 21 августа, на первой странице (под заголовком «Троцкий утверждает, что московские обвинения фальшивы»), и оно не оставило у читателей сомнений в отношении симпатий делу Троцкого. Он подготовил заявления для американских, британских и французских телеграфных агентств и для многих репортеров, которые ринулись в Осло. Он был в самой гуще сражения; а время в нем было самым главным. Ему пришлось опровергать сталинские обвинения, пока не притупилась изумленная и шокированная чувствительность мира. Все, что ему было нужно, это свобода, чтобы защитить самого себя.

И этой свободы он был вдруг неожиданно и коварно лишен; а те, кто украли ее, были теми самыми людьми, которые только что открыто заявляли о своей дружбе с ним, почитали его и гордились тем, что предоставили ему убежище. 26 августа, через день после окончания московского процесса, к нему заехали по распоряжению министра юстиции два старших чиновника полиции, чтобы сообщить, что он нарушил требования предоставленного ему вида на жительство. Его попросили подписать обязательство, что впредь он воздержится от вмешательства «прямого или косвенного, устно или в письменной форме в политические проблемы, существующие в других странах»; и что как автор он «резко ограничит свою работу историческими трудами и общими теоретическими наблюдениями, не относящимися к какой-либо конкретной стране». Это требование звучало как насмешка. Как он мог воздержаться от высказываний по «проблемам, существующим в других странах», сейчас, когда Сталин осудил его как гитлеровского сообщника и главаря банды грабителей и убийц? Как он мог ограничиться «теоретическими наблюдениями, не направленными против какой-либо конкретной страны»? Его молчание только придаст яркость всем этим клеветническим измышлениям против него, которые Сталин вколачивает в уши всему миру. Он решительно отказался подписывать этот документ. На этом основании полиция поместила его под домашний арест, расставила охрану у дверей и запретила ему делать какие-либо заявления для публикации.

Чем же была вызвана такая решительная перемена в поведении норвежского правительства? 29 августа советский посол Якубович доставил в Осло формальную ноту с требованием выслать Троцкого. В ноте утверждалось, что Троцкий использует Норвегию в качестве «базы для своего заговора»; в ней имелась ссылка на приговор московского Верховного суда, и заканчивалась она следующей слегка завуалированной угрозой: «Советское правительство хочет заявить, что продолжение предоставления убежища Троцкому… нанесет ущерб дружеским связям между СССР и Норвегией и нарушит… нормы, которыми руководствуются международные отношения». К этому моменту прошло три дня, как Троцкий был помещен под домашний арест, и это обстоятельство позволило Трюгве Ли утверждать, что меры против Троцкого были приняты не под нажимом советского вмешательства. Тем не менее, советский посол еще за несколько дней до этого в устном демарше запросил высылки Троцкого. «Трудность, — говорил Кот, — установления точной даты, когда советский посол впервые обратился с просьбой, чтобы мы отказали Троцкому в убежище, проистекает из того факта, что сделал он это в телефонном разговоре, о котором, кажется, нет никаких записей. В то время меня в Осло не было, я объезжал свой избирательный участок далеко на севере; а в министерстве иностранных дел Трюгве Ли в это время замещал меня». На самом деле посол встречался с Трюгве Ли вскоре после того, как «Arbeiderbladet» опубликовала свое интервью с Троцким по поводу московского процесса. Было немыслимо, чтобы он не протестовал против публикации этого интервью в газете правящей партии и не потребовал лишения Троцкого права убежища. Осло был взбудоражен слухами о том, что посол также грозил прекратить торговлю с Норвегией и что судоходные компании и рыбная индустрия оказывали давление на правительство, чтобы не подвергать опасности их интересы в период экономического спада и безработицы. «Мои коллеги в правительстве, — говорил Кот, — боялись экономических санкций, хотя русские и не говорили открыто, что применят их. Я не верил, что они прибегнут к какому-нибудь коммерческому бойкоту, и считал, что, в любом случае, наша торговля с Россией — нашим основным экспортным продуктом была сельдь — не так для нас велика, чтобы мы могли чего-то бояться. Поэтому я был против предложения интернировать Троцкого, но мои коллеги в правительстве одержали верх надо мной».