Петр Катериничев - Странник (Любовь и доблесть)

• Название: Странник (Любовь и доблесть)
• Автор: Петр Катериничев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-9524-1413-3

Журналист Олег Данилов невольно втянут в борьбу за богатство, влияние, власть. А еще – его прошлое, полное огня, далекой войны, крушения иллюзий, вторгается в настоящее, подтверждая истину, что дар любви беззащитен... Но – только любовь, отвага и благородство придают жизни смысл, которого в ней порой недостает.

Это роман о любви. О двух одиноких людях, пытающихся ее обрести, и об остальных – жаждущих власти, богатства, подчинения и потому – подчиненных и подвластных им.…

---

Такое может статься лишь в одном случае: если его, Данилова, олигархи используют разменной пешкой в междусобойчике, науськивая притом друг на друга силовиков. Понабирали себе разработчиков из контор, а те просто и конструктивно думать давно разучились, им схемы подавай! Впрочем, и при таком раскладе итог печален: до чистосердечных признаний и искренних раскаяний ему дожить не дадут: план. Пусть не пятилетний, но выполнять надо.

Олег вздохнул. А есть еще варианты четвертый, пятый, двенадцатый... Вот только парочка пустячков логику ломает напрочь и делает картинку простой и конструктивной, как автомат Калашникова, и совсем не такой, что вырисовывается.

И все это не важно! А важны только девчонка, вкус вина, свет солнца сквозь деревья, будущая осень, золотая, как подсолнухи, и хрусткая от первого морозца, черные изломы кустов из-под первого снега, волчьи ягоды, кровавые на белом...

Иначе – опять, опять в тот круг, из которого он вырвался... Или он вырвался из круга, чтобы... вернуться? И рок играет с ним свою обычную шутку? И нет ему жизни вне войны?

Круг. Самая одинокая фигура. Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности.

– Мы ездим по кругу, – подал голос инженер.

– Ты наблюдателен, – отозвался Олег. – Я езжу по кругу.

– Почему?

– Думаю.

– И что решили?

– Ничего.

– Так решайте!

– Не нервничай так, технарь! Используй время по назначению.

– Кто может знать назначение времени?

– Ха-ха. В каждом из нас существуют по меньшей мере два человека. И они – непримиримы. И – своевольны. Но только один распоряжается твоей жизнью. Другой – молчит. И корчит из себя недовольного. Ты никогда не хотел бы поменять их местами, инженер?

– Стать ботаником?

– Хотя бы.

– Они как тени, те, что живут в нас. Они не могут поменяться, у каждого его место. Один – в душе, другой...

– Ты хороший парень, инженер. Умный. Но дал самому хлипкому из своих двоих взять верх.

– Жить как-то надо.

– Жить надо не «как-то», а счастливо.

– Ты герой, да? И у тебя получается жить счастливо?

– Нет.

– К чему тогда все? Хотя... Я знаю назначение времени.

– Да? Какое?

– Жить.

– Ну так живи.

– Запястья связаны.

– Может, это для того, чтобы лучше почувствовать биение пульса?

– Перед смертью?

– Инженер, что-то ты больно мрачен.

– Ночь. И асфальт какой-то маслянистый. Словно в машинной крови.

– В чем?

– Сколько машин разбилось на дорогах... Их разбили люди. Но никто не замечает ни людской крови, ни крови машин. А дорога это помнит.

– Машины – живые?

– Конечно. У каждой свой нрав. Характер. Судьба. Среди них есть счастливчики и бедолаги, любимые и отверженные. Есть пенсионеры, повесы, чинуши, братки, катафалки. Та, на которой мы сейчас катим, – потаскушка. У нее и нрав такой, и судьба.

– А ты, технарь, умница. Я буду называть тебя – умник.

– Не слабо. А я тебя – герой.

Олег глянул на Корнилова: глаза у того блестели, на губах играла улыбка брезгливого превосходства и тайного знания.

– Сдается мне, зря я тебя порошочком баловал, инженер.

– Это не важно. Я только теперь понял. Ничего не важно. Тот, скрытый в нас, хочет любви. Первый жаждет всего: поклонения, лести, могущества, секса, вина, мяса, и снова – секса, и снова – успеха, власти, поклонения... И эта его жажда разделена сочувственной завистью или презрением окружающих. А вот второму, истинному, нужна только любовь. Поэтому он никогда не станет первым.

Он никому не нужен и никому не понятен. Даже нам самим. Мы его боимся. В истории был пример.... И человек стал называться Любовь, и провозгласил свою бесконечную власть! Вернее, он был Богом, но пришел к людям как человек, чтобы быть понятым ими. Но кому нужна власть без могущества, без поклонения, без лести? Его распяли. С тех пор все дороги во всех странах отливают кровью.

Потому что ведут в никуда.

Корнилов замолчал, глядя в ведомую ему точку на ветровом стекле. Потом заговорил снова:

– Всю жизнь мы ищем любви, потому что боимся немощи! Даже не смерти, нет, немощи, когда одинокая, загнанная душа окажется в дряхлой и никому не интересной оболочке... Мы ищем ту, которая будет любить вот этого, сокрытого в нас и бессильного, того, что не может причинять зла. А наш «первый» превращается из зудливого бесенка – в дьявола! Он изводит нас несостоявшимися мнимыми успехами, он разрывает нам душу красотой и совершенством девчонок, какие уже никогда не будут принадлежать нам! Ты спросил, почему я пошел на эту работу? Деньги дают возможность потчевать этого, «первого», всем, что он возжелает!

– Бес ненасытен.

– Пусть! Но он дает иллюзию счастья. Она называется «довольство». И – «зависть». Чужая зависть.

– Не такой уж ты умный, умник.

– Не такой уж ты герой, герой. Вот я – трус. Поэтому мне нужен белый порошок.

– Кокаин пробуждает доблесть?

– Кокаин делает больше: он раскрашивает мнимые иллюзии, делая их сущим!

Цветные, четырехмерные иллюзии славы, могущества и власти. Впрочем, и слава, и могущество, и власть – всегда иллюзорны, люди просто роботы из костей и мяса, и пуля одинаково крушит кость и разрывает сухожилия и у титанов, и у сволочи. – Корнилов снова замолчал, глядя на несущуюся под колеса, влажно отливающую дорогу остановившимся взглядом. – Мне кажется, я скоро умру. Развяжи мне руки, герой. Я хочу умереть с иллюзией свободы.

– И с кровью на клыках?

– Что?

– Да нет, просто мелькнуло нечто. Наверное, из Киплинга. Повернись, умник.

Двумя движениями Данилов распустил стягивающий запястья пленника ремень.

Тот неловко развернулся на сиденье, замер, потирая затекшие пальцы:

– Можно понять тех, кто вышел из заключения. Моя не свобода длилась недолго, а какой веер ощущений! Их – длится годами... Разве они готовы принять свободу? Нет, только волю! Свою волю над другими и – унижение всех, кто слабее... Как жаль... Я умру. Я чувствую, что умру. И мои дети даже не узнают, каким я был! Словно меня не было вовсе! Плохо жить, ничего не воплощая. И мне уже не научиться.

– Прекрати кликушествовать, умник!

– Это тебя не касается, герой. Для тебя я – никто. Как и ты для меня.

Хотя... – Корнилов расхохотался, откинувшись на сиденье. – Ты можешь стать для меня всем, если застрелишь меня! Помнишь слова песни, герой? «Кто был ничем, тот станет всем!» Лучший способ стать самым значимым человеком в чьей-то жизни – это прервать ее! Сделаться палачом! – Нервный хохот прекратился так же быстро и неожиданно, как и начался: Корнилов закрыл исказившееся лицо ладонями, произнес сипло:

– Господи, как страшно, когда любой может стать твоим палачом!

Как страшно жить!

Корнилов сник примороженным папоротником; Олег даже подосадовать не успел на кумарно-неуравновешенное поведение визави, как тот вскинулся, сузил глаза:

– Почему ты меня развязал, герой?

– Я добрый.

– Врешь! Все люди злы!

– Тебе очень не везло в жизни, умник.

– А тебе везло, да? То-то ты катишь по ночному городу, не ведая куда и зачем! Ничего ты не найдешь, кроме пули! Покрытые кровью дороги ведут только в преисподнюю.

Глава 26

«Форд» мягко катил по мокрому, масляно отливающему асфальту. Корнилова Олег усадил рядом. Пленник, у которого еще в квартире проскальзывали в голосе истеричные нотки, теперь совершенно расклеился и поник. Глаза блестели, словно у лихорадочного больного, тело сотрясала заметная дрожь, а голос выдавал не просто волнение, а ужас. Данилов не забыл пристегнуть пассажира ремнем безопасности, опасаясь, как бы тот не выбросился на ходу, одержимый этим неконтролируемым страхом.

Корнилов то начинал метаться, то – замирал, и глаза его становились почти безумными.

– То, что вы хотите совершить, – сумасшествие, – обреченно повторял он в периоды просветления.

– Да? – искренне удивился Данилов.

– Самоубийство.

– Оставим дискуссии об ошибках военных до окончания боевых действий, – устало отозвался Олег.

– Я не военный. Я даже в армии никогда не служил.

– Расслабься.

– Я чувствую себя овцой. Связанной овцой. Для заклания.

– Эх, технарь, лучше бы ты был гуманитарием. И гуманистом. Сидел бы сейчас за гербарием, листики перебирал. Или слюнявил странички классики и поливал их скупою мужскою слезой.

– Издеваетесь?

– Да боже упаси! Констатирую факт.

Корнилов замолчал, но по лицу было заметно, что депрессия его развивается в сторону «отрицания отрицания».

– Мне нужно лекарство.

– Так ты больной?

– Пожалуйста... – Лицо Корнилова побледнело, он почти задыхался. – Пожалуйста... У меня в пиджаке, в нагрудном кармане.