Владимир Буданин - Кому вершить суд

• Название: Кому вершить суд
• Автор: Владимир Буданин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Владимир Буданин — юрист по образованию, на протяжении ряда лет занимавшийся практической работой. Поэтому закономерно, что герои двух его романов — «Путь без привала» и «От весны до весны», нескольких рассказов и очерков — советские судьи, прокуроры, следователи, адвокаты, занятые трудным делом осуществления правосудия. Недавно вышедшая повесть В. Буданина «Море кипит» воспроизводит события Великой Отечественной войны и во многом автобиографична.

«Кому вершить суд» — первое историческое произведение автора. Это повесть о Петре Красикове, пламенном революционере, непоколебимом ленинце. Читатель встретится в книге также с ближайшими друзьями Красикова — Е. Д. Стасовой, П. И. Стучкой, П. Н. Лепешинским. Многие страницы повести посвящены В. И. Ленину, общение с которым определило направление всей жизни Петра Красикова.

Повесть выходит вторым изданием.

---

Совет перебрался в Смольный к концу июля. Почти все бывшие его «вожди» получили теперь министерские портфели или же сделались товарищами министров. На заседаниях Совета и Исполкома велись теперь беспредметные дискуссии, казуистические споры. Те, кто не утратил еще надежды выбиться в министры, произносили угоднические речи. Возражали ораторам лишь их соперники в борьбе за министерские кресла. После июльских событий Совет рабочих и солдатских депутатов являл собой жалкую тень бесправной дофевральской Думы.

Николай Дмитриевич Соколов — Красиков теперь встречал его только в Смольном — более даже не стремился выглядеть сторонником большевиков. Он откровенно примкнул к меньшевикам-оборонцам и держался общества новых своих друзей, соглашателей. Прежде, до июля, Николай Дмитриевич иногда вступал в разговор с бывшими товарищами.

Когда Совет еще помещался в Таврическом дворце, Николай Дмитриевич первым сообщил Красикову об аресте Козловского. При этом он деликатно намекнул, что и Петру Ананьевичу грозил арест. Избежал его он по той лишь причине, что некто замолвил за него словечко Александру Федоровичу. В тоне Соколова явственно проскальзывали интонации осуждения — он считал повинным во всех бедах и сложностях последнего времени бывшего своего помощника и его товарищей.

— Надеюсь, арестом Мечислава Юльевича вы не слишком огорчены? — хмуро спросил Красиков. — Кстати, я никого не уполномочивал ходатайствовать о моей неприкосновенности. А если уж господин Керенский намерен играть роль милостивого властелина, то почему бы ему не распространить великодушие свое и на остальных большевиков, брошенных в застенки? На это он не пойдет? Разумеется! Вот и не следовало печься обо мне, если вы предали моих товарищей!

— Зачем вы так? — Соколов обиженно закусил губу. — Меня вы можете упрекать бог весть в чем. Но в предательстве?..

— Это уж кто как на это смотрит, — неприязненно возразил Петр Ананьевич. — Я, например, не знаю, каким иным словом назвать молчание человека, именующего себя поборником справедливости, если у него на глазах власти творят произвол по отношению к его недавним товарищам. Что же, по-вашему, предательство, если не это?

— Поразительный вы человек! Возраст не делает вас терпимее.

— Спасибо за лестные слова.

С той поры они не раскланиваются. При виде стоящего в одиночестве отрешенно-задумчивого Николая Дмитриевича, мимо которого прохаживаются по смольнинским коридорам оживленно беседующие депутаты, у Петра Ананьевича, случается, пробуждается невольная жалость к этому чересчур мягкотелому человеку. Но Красиков тотчас подавляет ее — революция поставила их с присяжным поверенным Соколовым по разные стороны баррикады.

С товарищами по партии Петр Ананьевич открыто почти не встречался, исключая, разумеется, большевиков — депутатов Совета. Теперь они виделись только на конспиративных явках, а взамен «Правды» выпускали большевистскую газету «Рабочий и солдат». Ленин и еще несколько товарищей скрывались в подполье. Меньшевистские и эсеровские издания беззастенчиво именовали большевиков «изменниками», «преступниками» и «контрреволюционерами». Отовсюду слышались голоса, требующие физической расправы над Лениным.

С середины июля политическая ситуация в стране стала изменяться с необыкновенной быстротой. На Путиловском заводе при перевыборах депутата Совета прошел большевик. На Второй общегородской конференции большевиков представители Измайловского и Петроградского полков заявили, что солдаты раскаиваются в своей слепоте и просят публично объявить, что их обманом вовлекли в разгром большевистского ЦК во дворце Кшесинской. Партийное размежевание шло среди самокатчиков, и основная масса встала на сторону большевиков. То же самое происходило в Преображенском, Гренадерском полках, на Трубочном заводе, на Франко-Русском, на «Новом Лесснере».

На заседании Совета Петр Ананьевич узнал от Молотова, что его, Красикова, делегируют на Шестой съезд партии с совещательным голосом. О предстоящем съезде было объявлено в газетах, однако из конспиративных соображений не указывалось место его заседаний. Поэтому Петр Ананьевич спросил:

— Мне куда являться?

— За вами сегодня зайдут. — Молотов говорил негромко, стараясь, чтобы его не услышали прогуливающиеся по коридору депутаты. — Побываете на предварительном совещании. Там все уточнится.

Перед вечером на Шпалерную явился Костя Федулов. Был он крайне озабочен и, не вступая в посторонние разговоры, важно объявил:

— Пойдете со мной. Собирайтесь поживее, сведу в одно место, — и строго посмотрел на Наташу: — Ничего не спрашивай. Дело секретное. — Когда Петр Ананьевич вышел вслед за ним на улицу, все так же значительно пояснил: — К восьми надо попасть на Выборгскую.

Прежде было просто: Наташа да Наташа. А вот Елена Дмитриевна с первого дня стала называть ее Натальей Федоровной. Слышать это было странно и непривычно. Она иной раз и не откликалась, будто не к ней обращались — не так уж много лет ей, чтобы по отчеству величать. Но вслед за Еленой Дмитриевной и остальные Петины товарищи стали называть ее Натальей Федоровной.

Она сама с некоторых пор чувствовала себя вовсе не той молоденькой дамочкой, адвокатской супругой, какой была в первые два года замужества. Ее признали своей, товарищем такие люди! Раньше и подумать было невозможно, чтобы они приняли ее в свое общество. И в редакции, и в Секретариате она, можно сказать, постоянный сотрудник. И не просто машинистка, а человек понимающий, умеющий сказать разумное слово, когда речь идет о переписанном на машинке материале. У нее, случалось, спрашивали совета даже секретари редакции.

Дома она всегда все рассказывала Пете и видела: он доволен ею. Бывало, муж принимается расспрашивать о редакционных делах, она отвечает, и душа ее полнится радостью. Наконец-то совершилось то, о чем мечтала столько лет!

Как-то Наташа уговорила мужа пойти с ней в цирк Чинизелли на митинг, созванный редакцией «Работницы». В цирке она когда-то бывала довольно часто: то Васю, то Саню, а то и обоих вместе водила туда с получки. Мальчики вообще не знали большей радости, чем цирк. Да и у нее, признаться, захватывало дух при выступлениях акробатов и гимнастов. Поразительно, что способен сотворить со своим телом человек! Любопытно было наблюдать, с какой непостижимой ловкостью жонглеры успевают подбрасывать ввысь и ловить на лету по нескольку цветных шаров, колец или булав одновременно. Как и братья, она до слез смеялась над клоунскими проделками. В цирке Чинизелли в те далекие времена вообще все радовало — яркий свет, смех, музыка…

Ныне же цирк выглядел совсем по-иному. У входа толпилась уйма народа, большей частью женщины. Внутри, в центре манежа, стояла трибуна. Ряды для публики были заполнены тоже преимущественно женщинами. Но были среди них и мужчины — рабочие и студенты, матросы и солдаты. И уж если народ аплодировал оратору, то колыхался плюшевый занавес у выхода на арену, а если публика взрывалась негодованием, то от криков, свиста и топота, казалось, вот-вот рухнет сам цирк.

После выступления господина в строгом темном костюме — Петя сказал ей, что это член Исполкома Совета меньшевик Богданов, — муж быстро сбежал вниз и спустя минуту сам уже стоял у трибуны с поднятой рукой. Под сводами еще не смолкли рукоплескания, топот, свист и улюлюканье, когда Петя выкрикнул:

— Товарищи!

Затем она с ревнивой гордостью вслушивалась в заинтересованную тишину, воцарившуюся в громадном помещении, и в неузнаваемо звенящий голос мужа, хотя от волнения не понимала ни слова. Затуманенными от переполнявших ее чувств глазами вглядывалась в Петино вдохновенное лицо и испытала радостное облегчение, когда внезапно, как ей показалось, от рукоплесканий заколыхался весь зал.

В следующем после мужа ораторе она узнала, банковского чиновника Александра Всеволодовича Мигаева, своего давнего постоянного партнера в любительских спектаклях. Наташа вся обратилась в слух. Очень уж любопытно было, кем стал теперь человек, в которого она когда-то была даже чуточку, влюблена. Но заинтересованность испарилась после первых двух-трех фраз Мигаева. Она поняла: у трибуны стоит отъявленный кадет, злобный враг большевиков. И сейчас, на митинге, Мигаев оставался посредственным героем-любовником из любительской труппы, то и дело закатывал глаза, прижимал руки к сердцу, внезапно понижал голос до трагического шепота. Сейчас Мигаев почти кричал:

— Русский народ за тысячелетнюю историю свою достаточно настрадался от черных измен всяческих князей Курбских, продажности министров Сухомлиновых и прочих, кто продавал отечество за тридцать сребреников. Теперь на смену им пришли большевики.

Не помня, себя от возмущения, Наташа пошла вниз, на арену. Там, у трибуны, стояла какая-то женщина с красной повязкой на рукаве. Она вопросительно посмотрела на Наташу.