Джеймс Блэйлок - «Если», 2002 № 09

• Название: «Если», 2002 № 09
• Автор: Джеймс Блэйлок
• Издательство: ООО "Любимая книга"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 0136-0140

ФАНТАСТИКА
Ежемесячный журнал
Содержание:

Джеймс Блэйлок. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ВЕРИЛ В СЕБЯ, рассказ

Джон Альфред Тейлор. ИГРА ДЕВЯТИ, рассказ

Пол Ди Филиппо. СВЯТАЯ МАТЕМАТИКА, рассказ

Евгений Лукин. ЧТО НАША ЖИЗНЬ? рассказ

Видеодром

*Экранизация

--- Дмитрий Байкалов. БЕСКОНЕЧНАЯ ФАНТАЗИЯ (статья)

*Писатель о кино

--- Сергей Дяченко. ВЕДЬМАК ГЕРАЛЬТ В ЖИЗНИ И В КИНО (статья)

*Рецензии

*Реплика

--- Тимофей Озеров. СВОБОДА С НЕЙТРАЛИЗАТОРОМ (статья)

*Тема

--- Анна Комаринец. КИНОКАМЕРА ПРИ ДВОРЕ КОРОЛЯ АРТУРА (статья)

Александр Бачило. ПЯТНО, рассказ

Марина и Сергей Дяченко. ПОДЗЕМНЫЙ ВЕТЕР, рассказ

Сергей Лукьяненко. ПОГРАНИЧНОЕ ВРЕМЯ, повесть

Дмитрий Байкалов. ИСКАТЕЛЬ ЧУДЕС (статья)

Эстер Фриснер. ЛЮДИ ПОД ДОЖДЕМ, рассказ

Томас Уортон. САД ТОНКИЙ, КАК БУМАГА, рассказ

Дмитрий Володихин, Игорь Черный. LA FEMME CHERCHE (статья)

Экспертиза темы // Авторы: Мария Галина, Ольга Елисеева, Александра Сашнева

Рецензии

Вл. Гаков. РОМАН, ЗАСЛУЖИВШИЙ ПОКОЙ (статья)

Курсор

Personalia

_{Обложка Игоря Тарачкова к повести Сергея Лукьяненко «Пограничное время».Иллюстрации: С. Голосов, А. Филиппов, В. Овчинников, А. Балдин, О. Васильев, И. Тарачков, С. Шехов.}

---

Саня молчал, все крепче сжимая ее ладонь. Она обернулась к нему; Саня стоял, глядя на Город, и по щекам у него, будто потоки фар по проспектам, бежали светящиеся капельки-слезы.

— Я… — шея его дернулась. Он закричал — сперва закричал, потом запел. Он пел, обернувшись к Городу, пел хорошо, а Улия слушала.

Утро они встретили на развалинах старого моста — на «быке», поросшем травой, с одиноким маленьким деревом, укоренившимся между камнями.

Кругом были только воздух и вода.

— Как мы здесь?.. — спросил Парень, но уже без удивления.

Мимо — совсем рядом, по новому мосту — прокатил пассажирский поезд.

— Я иногда прихожу к нему, — сказала Улия. — Приношу газеты и пластиковые стаканчики. Он думает, что газеты и стаканчики — символ жизни… Ты видишь, он давно уже мертвый. Но нутро его осталось. Наверное, он испугается тебя или побрезгует, не выйдет. У тебя нет пластикового стаканчика?

— Нет, — сказал Саня.

Они сели в траву и долго молчали, глядя на рассвет. Мимо по реке прошел катер, по новому мосту прошел еще один поезд.

— Почему они нас не видят? — спросил Саня. — Люди?

Улия пожала плечами:

— А надо?

— Значит, ты, — Саня запнулся, — значит, ты в городе вроде дриады?

— Кто такая дриада?

— Это как бы душа дерева… Живет в стволе…

— Нет у деревьев никакой души. Они тупые, глупее фонарей.

— Нет, — сказал Саня, кажется, обиженно. — Деревья весной цветут, распускаются, а осенью опадают. А фонари?

— Фонари, — Улия усмехнулась. — Попробуй как-нибудь постоять подольше рядом с фонарем. Лучше вечером. А еще лучше — перед рассветом. Впрочем… фонари вечером загораются, а утром гаснут — на этом заканчивается их сходство с деревьями.

Саня молчал, озадаченный.

По новому мосту прокатили два поезда в разные стороны.

— Я, кажется, голос сорвал, — сказал Саня. — Наорался.

Улия не ответила.

— Вчера мне казалось — завалю третий тур, и хоть с крыши вниз головой, — пробормотал Саня.

Улия на отвечала.

— А теперь, — продолжал Саня, помолчав, — послушай… Господи… Это же бред какой-то… или сон, такой прекрасный и страшный сон… Скажи, все это, Город… Ты… Ты мне снишься?

— Вот идет женщина, молодая, ведет за руку ребенка, она смеется, мальчик ей что-то рассказывает. Они не торопятся, наверное, гуляют. Вот остановились, чтобы купить мороженого. Видишь?

— Где?

— Вот, на углу, прямо перед нами… Она покупает шоколадное себе и фруктовое ребенку… Видишь? Смотри… Вот идет старушка, ей лет семьдесят или больше, в одной руке у нее, сумка с половинкой черного хлеба, в другой — поводок, она ведет маленькую дворнягу… Видишь? А вот два парня, они спешат… Наверное, студенты. А вот девчонки, школьницы, рассматривают витрину… Та, что постарше, поправляет воротничок той, что помоложе, сестры, наверное… Похожи… Обе белобрысые… Видишь? Посмотри, вот муж и жена, они о чем-то спорят. Посмотри, вот молодой мужчина катит коляску с младенцем… А вон какая красавица идет!.. А вот, посмотри, мужик какой-то печальный, неприятности у него или зуб болит… Видишь?

Они сидели на каменной скамейке, спиной к движению, лицом к текущей по тротуару людве. Саня все говорил и говорил, а Улия всматривалась, пытаясь увидеть то, чего не видела прежде.

Саня говорил, речь его была монотонна, как шорох шин по асфальту; за их спинами выплескивалась людва из дверей-гармошек, дрожали провода и перекликались сигналы. Улия зажмурила глаза: голова закружилась. Она на мгновение ощутила себя летящей вдоль гирлянды фонарей, летящей в точку, где обочины сходятся и никто не бывает несчастлив.

А когда она открыла глаза, сплошной поток людвы взорвался и рассыпался на блики и тени, на светлые лица — так ночное зарево распадается, если приглядеться, на миллионы играющих светлячков. Они шли мимо: молодые и старые, мужчины и женщины, старики и дети, смеющиеся и серьезные, печальные, усталые и торопливые, с сумками и налегке, раздраженные и беспечные.

Их было много, но каждый был сам по себе. Каждое лицо притягивало взгляд, будто огонек в темноте, и Улия смотрела — заворожено, как в пропасть.

— Нет, туда мы не пойдем. — Улия остановилась далеко на подступах к лестнице, ведущей под землю.

— Почему? — удивился Парень. — Я думал, ты мне метро тоже покажешь… Что-нибудь этакое: тени в тоннеле, рельсы поют…

— Там жилище подземного ветра, — сказала Улия. — Он враг всем, кто живет на земле.

Но людям-то он не враг…

Улия пожала плечами.

— Нет там никакого подземного ветра, — неуверенно сказал Саня.

— То есть это просто ветер, такой же, как на поверхности.

— Не такой же, — сказала Улия. — Ты его не видел, потому что ты людва.

— Я человек, — мягко сказал Саня. — И я хотел бы, чтобы и ты… тоже.

— Тоже — что?

Саня обнял ее за плечи. Она сперва напряглась, потом расслабилась.

— Не уходи, — прошептал Саня ей на ухо. — Не исчезай… Пожалуйста.

2.

Глубокой осенью улицы звучали по-другому. Не шершаво, как летом, и не приглушенно, как зимой; звонкий шум их расплывался, как отражение светофоров в подернутой рябью луже, как радужные пятна бензина, расцвечивающие мостовую мохнатыми яркими цветами.

Теперь она жила у Парня — в блочном доме с оседающим фундаментом. У Сани было фортепиано — инструмент, помогающий ему петь. Еще у него были и Мама, и Папа. Обоих связывали с Парнем невидимые нити, он скользил по ним, как по натянутым проводам, и сам того не понимал; никогда прежде Улия не видела, чтобы одно существо было связано с другим так ощутимо и прочно, как Мама и ее Парень.

По отношению к Улии Мама испытывала недоверие и страх.

— Почему она боится меня? — спрашивала Улия у Сани.

— Она вовсе не боится, — терпеливо убеждал он.

— Ей не нравится, что ты меня любишь.

— Она еще не привыкла. Как всякая мать…

Саня говорил «как всякая мать», и лицо его Мамы расплывалось перед глазами Улии, сливаясь с прочей людвой. Приходилось делать над собой усилие, чтобы разглядеть сперва ее руки, режущие хлеб на столе, потом передник в горошек, потом лицо, сосредоточенное и несчастное; Улии становилось жаль ее. Хотелось сделать что-нибудь, чтобы Санина мать наконец-то перестала бояться.

— Давайте я порежу, — сказала она однажды и попала в цель: Мама, просветлев, протянула ей хлеб и нож.

Хлеб был смешной на ощупь. Шероховатый и теплый. Улия провела по нему ножом, но корочка не поддалась так легко, как всегда поддавалась Маме. Улия удивилась и провела ножом еще раз, потом еще; хлеб упирался, надо было держать его крепче и сильнее налегать на нож.

— Юленька, — растерянно сказала Мама, — ты что же… Никогда не резала хлеб?

В этот момент хлеб разошелся наконец под лезвием ножа, и Улия не успела убрать с его пути указательный палец.

— Ты порезалась! — шепотом воскликнула Мама.

Улия смотрела на свою руку. Ранка такая тонкая, что ее не было видно. Если б не кровь — нипочем не разглядеть.

Появился Саня, набросился на Маму с упреками:

— Зачем ты ее заставляешь?! Нашла домработницу!

Мама покраснела от гнева. Улии стало смешно: Саня и Мама ссорились, как могли бы ссориться фонарь и его тень…

Когда Улия засмеялась, оба замолкли.

Саня не поступил в консерваторию.

В тот вечер, когда это стало совершенно ясно, они с Улией сидели на большом бульваре под каштанами. Машины сбивались в тугие пробки, рычали и сигналили, и регулировщик, серый солдатик часа пик, перекрывал им путь или выпускал на волю.

Саня молчал. Улия молчала тоже. С каждой минутой отчаяние становилось все легче. Отступало и рассасывалось, как дорожная пробка накануне ночи.

И ночь пришла. Саня и Улия опускались в омуты проходных дворов, ныряли из переулка в переулок, фонари мерцали, как сокровища на черном бархате, и отражались в негорьких слезах, застилавших веселые Санины глаза.

— Хорошо, что я не поступил, — говорил Саня. — Слава Богу, я счастлив. Потому что теперь я буду петь только для тебя. Для тебя. Мне не надо других слушателей. Только ты. Мы поженимся. У нас будут дети. Я найду работу, буду хорошо зарабатывать, открою свой бизнес… А по вечерам я буду петь для тебя. Здорово, правда?

Она кивала.

Утро они встретили на том же бульваре, на той же скамейке, только дымных пробок теперь не было, а были одинокие машины, шмыгающие туда-сюда, да еще светофор, мигающий желтым над тем местом, где прежде стоял регулировщик.

— Спой, — сказала Улия. — Спой о Городе.

Он улыбнулся. Еще не успев согласиться, глубоко вздохнул — так вздыхает птица, собираясь взлететь.

Саня запел — негромко и без слов. Улия и без слов узнавала усыпанные огнями склоны, цепь огней в зеркальной реке, потоки людвы и машин в стремнинах развязок, высокие и низкие дома, удерживающие небо над большим Городом…