Филип Рот - Профессор Желания

• Название: Профессор Желания
• Автор: Филип Рот
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-367-00970-5

С юности Дэвида Кипеша вело желание. Оно заманило его в трясину безнадежного брака, а потом оставило, одинокого и бессильного. Желание разгорелось вновь от счастливой встречи. Но будет ли это ласковое, ровное пламя, которое рассеет холод и мрак, или свирепый, всепожирающий огонь?

---

— Вот как?

— Ты замечательно выглядишь! — И мне сразу же становится жаль, что я это сказал. Но если так, то чего ради добавлять: — Просто потрясающе!

Впервые с тех пор, как к крыльцу подошла Клэр, мы вновь умолкаем. Решительно смотрим друг на друга, как двое незнакомцев, бесстрашно затеявших недвусмысленную прелюдию к тому, что со всей неизбежностью обернется бесстыднейшим и головокружительнейшим совокуплением. Я сознаю, что нам не обойтись без небольшого (или не совсем небольшого) флирта. Может быть, стоит произнести это вслух? А может, и не стоит. Может, лучше всего прямо сейчас отвести глаза.

— А чем ты болела? — спрашиваю я наконец.

— Чем болела? Да вроде бы всем сразу. Перебывала на приеме у полусотни докторов. Сидела у них в приемных, дожидалась рентгена, дожидалась, пока возьмут кровь на анализ, дожидалась, пока мне вколют кортизон, дожидалась рецептов, с которыми следовало обращаться в аптеки, дожидалась, пока подействуют чудодейственные таблетки, которые мне подсовывали. Заглянул бы ты ко мне в «аптечку». Вместо кремов и притираний, какими не погнушалась бы и графиня Ольга, целые батареи флакончиков с какими-то таинственными таблетками — и никакие таблетки не действуют, не считая того, что они окончательно губят мне желудок! Из носу у меня текло больше года. У меня уходили целые часы на то, чтобы высморкаться, я не могла дышать, лицо опухло, глаза все время чесались, к тому же с какого-то времени я начала чудовищно хрипеть. Хрипеть и храпеть. И засыпала — если вообще засыпала — с молитвой о том, чтобы закончилось хотя бы это. Один аллерголог порекомендовал мне переехать в Аризону, другой сказал, что и это не поможет, потому что больна я исключительно на голову, а третий детально объяснил, что я сама для себя единственный аллерген, примерно так; поэтому я возвращалась от своих лекарей домой, забиралась в постель, залезала с головой под одеяло и грезила наяву о том, как у меня выцеживают всю кровь до последней капли и заменяют ее чужою, и вот на этой чужой крови мне и удается проскрипеть до более-менее естественного конца. Я чуть с ума не сошла. Иногда с утра с трудом удерживалась от того, чтобы выброситься из окна.

— Но потом тебе стало лучше.

— Я начала встречаться с Лесом. С этого все и пошло. И лекарства постепенно отпали одно за другим. Отпали за ненадобностью. Но не понимаю, что он тогда во мне нашел. Я была отвратительна.

— Наверное, далеко не так отвратительна, как казалось тебе самой. Судя по всему, он в тебя влюбился.

— А когда мне стало лучше, я страшно испугалась. Я решила, что без него тут же заболею снова. И снова начала поддавать — хотя на какое-то время ему удалось отучить меня от этой привычки. В первый вечер, когда он заехал за мной, намереваясь вывести в свет, весь такой сильный, самоуверенный, энергичный, я сказала ему: «Послушайте, мистер Лауэри, мне тридцать четыре года, я старая больная собака, и я терпеть не могу анального секса». А он ответил: «Я знаю, сколько вам лет; болеть людям свойственно; а вот анальный секс меня совершенно не интересует». И мы вышли в свет, и он так замечательно держался, с такой бравадой, и он влюбился в меня — и, разумеется, влюбился в самого себя в роли моего спасителя. Но я-то в него не влюбилась. Нет, этого так и не произошло. И время от времени я порывалась порвать с ним. И порвала бы, не будь мне так страшно, что, если я вновь останусь одна, то опять… И вот мы поженились.

Я не отвечаю. И отвожу взгляд.

— Я решила завести ребеночка, — говорит она.

— Мои поздравления. И когда же?

— Как можно скорее. Меня, знаешь ли, больше не волнует вопрос о том, счастлива я или нет. Я эту идею оставила. Единственное, чего мне хочется, — чтобы меня больше не мучили. И для этого я на все готова. Рожу хоть десятерых. А захочет — и двадцатерых! И с него ведь станется. Этот человек, Дэвид, начисто лишен каких бы то ни было сомнений по поводу собственной персоны. Еще учась на юридическом, он женился и завел двух детей, и застройщиком он стал в бытность свою студентом, а сейчас ему хочется обзавестись новой семьей — уже со мною. И я согласна. Да и что остается той, кого одну встарь жаждал целый мир? Обзавестись маленькой антикварной лавкой? И превратиться в женщину со следами былой красоты? Получить научную степень, заняться преподаванием? И превратиться в женщину со следами былой красоты?

— Нельзя же навсегда остаться двадцатилетней, нельзя же вечно идти под парусом в джонке на закате… Но это мы с тобой уже обсуждали. А теперь это меня не касается.

— А что тебя касается? Ты женишься на мисс Овингтон?

— Не исключено.

— А почему ты колеблешься?

Я не спешу с ответом.

— Она молода, привлекательна, умна, образованна и под этим халатиком вполне аппетитна. А в качестве бонусов ей присущи определенная инфантильность и своего рода невинность, каких я лишена напрочь. И всегда была лишена. И она умеет все это демонстрировать. Не знаю, как женщинам вроде нее это удается, но умеет. И как, кстати, им удается быть такими хорошими? Впрочем, я удивилась бы, окажись она не такой хорошей. Красивая, умная и хорошая. Вот и Лесли у меня красивый, умный и хороший. Ах, Дэвид, как ты только это выносишь?

— Выношу, потому что я и сам такой. Красивый, умный и хороший.

— Нет, мой дорогой товарищ, отнюдь! Отнюдь не в том смысле, в каком красивы, умны и хороши эти двое. Они естественны, они натуральны, у них такое получается само собой. И никаким насилием над собой этого не отменишь и не исправишь, хоть ты и большой мастер по этой части. Да только ведь все равно не чета им обоим. Да и бедному Артуру Шёнбрунну не чета тоже.

Я ничего не отвечаю.

— Разве тебя уже не воротит, пусть и самую малость, от того, что она такая красивая, умная и хорошая? — интересуется Элен. — С ее морскими раковинами и цветочными грядками, с ее песиком и кулинарными рецептами, развешенными над кухонной мойкой?

— Значит, Элен, ты приехала ради того, чтобы мне это высказать?

— Нет, не ради этого. Разумеется, не ради этого. Ровным счетом ничего из этого мне говорить и не требовалось. Ты парень смышленый, и тебе понятно, ради чего я приехала. Показать тебе своего мужа. Показать, как я сама переменилась — и, разумеется, в лучшую сторону. И… и ради остального вранья. Мне ведь казалось, Дэвид, что я могу одурачить даже саму себя; казалось, что я приехала поговорить с другом, как ни странно это звучит в данную минуту. Порой я думаю о тебе как о единственном друге, который у меня остался. По крайней мере, думала так, пока болела. И что же, скажи мне, в этом такого уж странного? Однажды вечером я чуть было не позвонила тебе, но я ведь помнила, что тебя это не касается! А сейчас я, знаешь ли, жду ребенка. И мне хочется, чтобы ты сказал мне кое-что. Скажи, как мне теперь быть? Кто-то же должен подсказать мне это. Срок уже два месяца, и если я еще немного замешкаюсь с решением, что ж, тогда мне придется рожать. А я этого человека уже терпеть не могу. Да и никого другого не могу терпеть. Все, что мне говорят, буквально каждое слово, звучит на мой слух фальшиво и приводит меня в бешенство. Не подумай только, что я с кем-нибудь скандалю. Что ты, мне не осмелиться! Я слушаю, улыбаюсь, киваю. Видел бы ты, какой приветливой дамочкой я нынче стала! Слушаю Леса, улыбаюсь, киваю, и мне кажется, будто я вот-вот подохну со скуки. Едва ли не все, что он делает, нагоняет на меня прямо-таки смертную тоску. Но мне страшно остаться одной и опять заболеть — я такого еще раз просто не вынесу. Одиночество я вынесу и физические недуги тоже, но только не все сразу, как тогда! Слишком это было страшно и безысходно, а ведь смелости у меня считай что уже не осталось. Должно быть, израсходовала весь отпущенный мне запас, заглядываю в себя и ни грана смелости там не вижу. Придется оставить этого ребеночка. Придется сказать ему, что я беременна, а потом родить. Потому что, если я поступлю по-другому, то сама не знаю, что еще сотворю. Я не могу расстаться с ним. Слишком я боюсь снова заболеть: опять тот же зуд, те же хрипы; и когда тебе говорят, что на самом деле ты больна на всю голову, это не помогает, потому что боль-то все равно никуда не девается. От боли мне помогает лишь он. Помогает — и один раз уже помог! Ах, все это самое настоящее безумие. Всего этого не должно быть, потому что этого не должно быть никогда. Потому что именно так все и сложилось бы после того, как я разрешила бы Джимми убить жену и он ее убил бы. И я получила бы все, чего мне по-настоящему хотелось. А ее я бы отправила на смерть и бровью не поведя, это уж точно. Нравится тебе это или нет, но это правда, это вся правда обо мне. И никакими угрызениями совести я бы не терзалась. И мгновения не мучилась бы! Я была бы счастлива. А она — что ж, она получила бы по заслугам. Но вместо этого мне захотелось быть хорошей, а она погубила и себя, и его. Я отказалась от того, чтобы превратиться в чудовище, и обрекла себя на чудовищные мучения. Каждую ночь я ворочаюсь в постели и думаю о том, как же я на самом деле всех ненавижу.