Игорь Горячев - Полдень 23 век. Возвращение Тойво

• Название: Полдень 23 век. Возвращение Тойво
• Автор: Игорь Горячев
• Жанр: Научная Фантастика

Роман представляет собой продолжение повести братьев Стругацких «Волны Гасят Ветер»

---

— Ну-у, вам до седины еще далеко, — галантно ввернул Нильсон.

Мария усмехнулась.

— Благодарю за комплимент, — сказала она. — На самом деле мне далеко за восемьдесят. По меркам какого-нибудь двадцатого века я дряхлая старуха.

Нильсон с откровенным любопытством окинул взглядом скульптурные формы собеседницы.

— Вы на себя клевещете, — проговорил он строго. — Вам не дашь больше пятидесяти.

— Могу я узнать, кому обязана удовольствием выслушивать столь изысканные комплименты? — осведомилась Мария.

Нильсон немедленно вскочил, дурашливо поклонился и представился:

— Томас Нильсон, бывший смотритель заповедника на Горгоне. В настоящее время — странствующий бонвиван, жаждущий общения.

Мария засмеялась.

— Искатель легкой поживы, — резюмировала она. — Молодой альфонс, соблазняющий скучающих пожилых леди на отдыхе.

Нильсон рухнул на колени, в комическом ужасе простирая руки.

— Умоляю! — взвыл он. — Не выдавайте! Моя жизнь в ваших руках!

— Обещаю не выдавать, — смилостивилась Мари, — но при одном условии. Вы тотчас же подниметесь с колен и пригласите скучающую леди на ужин.

Тусклая ноздреватая половинка луны висела над морем, до самого берега протянувшись маслянистой дорожкой. Тихо шуршали волны. Беззвучно чертили в редкозвездном небе ястребы-рыбари, зорко высматривая жирных аргусов — многоглазых рыб, оставляющих в черной воде ярко-голубой мерцающий след. Молочно-белые друзы санаторных корпусов почти сливались с ночной темнотой. Отдыхающие в большинстве своем спали. Лишь на пляже то и дело попадались, ищущие романтического уединения парочки. Томасу и Марии долго пришлось искать свободное местечко.

— Боже мой, — простонала Мария, в изнеможении опускаясь на песок, вытягивая усталые ноги. — Сто лет не танцевала… Я, кажется, впадаю в детство… Что ты со мной сделал, Том?

— То ли еще будет, — пробормотал он.

— Что ты сказал?

— Я говорю, что сам от себя не ожидал, — откликнулся Нильсон.

— И это говорит юнец, сбивший с панталыку почтенную женщину…

— Я не младше тебя, Мэри…

— О, следующая порция комплиментов… Продолжайте, молодой человек!

Нильсон смотрел на нее сверху вниз.

— Это не шутка и не комплимент, Мэри, — сказал он. — Мы и в самом деле с тобой ровесники. Родились в один и тот же день две тысячи сто тридцать восьмого года…

— Близнецы, разлученные в детстве, — не принимая его тона, отозвалась Мария. — Я где-то читала об этом… Ты полвека провел в анабиозе?

— Нет. Я был мертв шестьдесят три года.

Мария воззрилась на него, запрокинув голову.

— Это уже совсем не смешно, Том, — сказала она. — Конечно, в наш просвещенный век подобными историями никого не напугаешь, но как-то, знаешь ли, неуютно делается…

Нильсон отвернулся от нее, стал смотреть на лунную дорожку.

— Я тебя не пугаю, — проговорил он глухо. — До двадцати семи лет я жил как обыкновенный землянин. Правда, я не знал своих родителей. Мне сказали, что они погибли до моего рождения…

— И мои… — эхом отозвалась Мария.

— Я работал на Горгоне, главным смотрителем тамошнего заповедника, когда прилетели эти двое, — продолжал Нильсон, опускаясь рядом с ней. — Они представились сотрудниками КОМКОНа. Чертовски приятные и дьявольски обходительные люди. Они поведали мне тайну моего рождения. Оказывается, если я и был посмертным ребенком, то мои настоящие родители умерли сорок пять тысяч лет назад. Оплодотворенную же яйцеклетку, из которой впоследствии появился ваш покорный слуга, некая сверхцивилизованная раса поместила в специальный саркофаг-инкубатор, который и был благополучно обнаружен в две тысячи сто тридцать седьмом экспедицией Бориса Фокина на безымянной планете в системе ЕН 9173.

Мария придвинулась к нему, прижалась щекой к его плечу, пробормотала:

— Фантастика… А что было дальше?

— Дальше? Дальше произошло самопроизвольное деление яйцеклеток, и мы родились.

— Мы?!

— Я, семь моих братьев и пять сестер…

— С ума сойти…

— Но дьявольски обходительные люди из КОМКОНа ничего не сказали мне о братьях и сестрах. О них я узнал уже позже, когда… Когда воскрес.

— Ты опять!

— Не перебивай… Раскрыв тайну моей, казалось бы, заурядной личности, комконовцы призвали меня помочь им. Помощь заключалась в ежедневном самонаблюдении, в самобследовании же индикатором эмоций и в написании отчетов, которые я был обязан еженедельно переправлять в КОМКОН. Предлагалось так же глубокое ментоскопирование, от которого я решительно отказался. И вот начался эксперимент. Я выдержал ровно сто двадцать семь дней, постепенно сходя с ума от неутомимо терзающей меня мысли, что я чужак, представляющей неведомую опасность для всего, что знаю и люблю. А на сто двадцать восьмой день я взял карабин, ушел подальше в лес и… И больше из него не вернулся. Точнее — вернулся, но шестьдесят три года спустя.

В порыве сострадания, Мария обняла его, приговаривая:

— Какой кошмар… Бедный Томас…

— И я не один такой, Мэри, — сказал он. — Не забывай, что есть еще двенадцать. Семеро мужчин и пятеро женщин. И одна из них — ты!

Мария вскочила.

— Это ведь шутка, Томас?! — почти выкрикнула она. — Это опять твоя дурацкая шутка!

14 мая 228 года Филиал Института Метапсихических Исследований, Харьков

Бесшумно раздвинулся прозрачный купол установки КСЧ-8 — камеры скользящей частоты, и я спустил ноги с кушетки на пол. И увидел улыбающиеся лица Бернара и Мари.

— Максим, у вас есть «третья импульсная»…

И тут же я почувствовал, как будто распахнулись внутри какие-то двери, и рассеялся темный узел, который душил меня все эти годы и словно подхватили меня «свежие ветры эволюции»… Мне хотелось обнять и расцеловать их обоих. Мы смотрели друг на друга и улыбались. И, наверное, улыбка у меня была счастливая и глупая…

14 мая (чуть позже), встреча с Ростиславом и Аико

Я вошел в просторную комнату, залитую теплым золотом предвечернего солнца, с распахнутыми во всю стену окнами и сразу увидел их. Ростислав и Аико сидели на плоских подушках у невысокого длинного столика и смотрели на меня. Знаете, есть такие особенные лица, словно светящиеся изнутри… У них обоих были такие лица. Комната была наполнена запахами леса и свежей травы. Интерьер нес на себе черты японского минимализма. Ничего лишнего. На стенах гравюры в стиле укиё-э, «образы быстротекущей жизни», со столбиками иероглифов: цапля, стоящая на одной ноге среди редкой растительности, рядом ночной пейзаж, в темно синих тонах: два островка, покрытые лесом, лодка с человеком и луна, проглядывающая сквозь облака, справа зимний пейзаж: дома с загнутыми краями крыш на берегу реки, с белыми точками идущего снега. На невысоком столике у стены — ваза с какими-то незнакомыми мне цветами (похоже на икебану, подумал я), на столике небольшой чайничек, накрытый салфеткой и три чашки. Видимо одна чашка предназначалась для меня. Слева у окна стоял небольшой вполне современный диванчик. Похоже он предназначался для посетителей, так как был совершенно не японского вида, но, тем не менее, довольно гармонично вписывался в общий антураж. Ростислав поднялся мне навстречу, среднего роста, ладный мужчина, на вид лет 60–65, в белых летних брюках и светлой рубашке, с белой бородкой и седыми, коротко остриженными волосами. Весь он лучился какой-то детской радостью и простотой. В присутствии таких людей сразу становится легко, хорошо и уютно. Словно встретил старого, доброго друга. Он, улыбаясь, протянул мне руку. Так вот он какой, на расстоянии протянутой руки, Дайши Тайсэй, великий псионик, собственной персоной.

— Здравствуйте, Максим, — сказал Ростислав, — рад нашей встрече.

— Здравствуйте, Ростислав, — сказал я, пожимая ему руку и тоже улыбаясь.

Аико тоже встала и подошла ко мне. На ней были светлые брюки и длинная свободная блуза с небольшими вырезами по бокам с какой-то изящной вышивкой в виде иероглифов на груди и широких рукавах. Темные, ниспадающие на плечи волосы, были охвачены обручем из незнакомого мне материала, светящегося мягким, теплым светом. Я взглянул на нее и… знаете ли, я видел красивых женщин за свою долгую жизнь, но здесь была красота совсем иного порядка… Было в ее красоте что-то… неземное, почти пугающее. Человек не может быть так красив. Такой могла быть какая-нибудь Аматерасу-о-ми-ками[13] — «величественная, заставляющая небеса сиять». Это была не только красота черт лица, было что-то неуловимое «еще» во всем ее облике, что неудержимо приковывало взгляд и рождало это ощущение в полном смысле неземной красоты… Я моргнул. И вдруг это ощущение исчезло. «Что за наваждение, массаракш!», — подумал я ошеломленно. Передо мной стояла обычная, несомненно, очень миловидная молодая женщина лет тридцати, при взгляде на которую, сразу же в голову приходила мысль, что мама у нее, скорее всего, была из экзотической страны Ниппон, как ее называют сами жители, «страны восходящего солнца», но не было в ее миловидности ничего сверхъестественного и пугающего. Она не была даже как-то особенно красива. Просто на нее было очень приятно смотреть. Есть такие лица. Смотришь на них и словно душой отдыхаешь. Глаза улыбающиеся, чуть с лукавинкой. Все лицо лучится радостью и добротой. У меня возникло неотразимое ощущение, что я встречал ее раньше, хотя, вне всякого сомнения, я видел ее первый раз в своей жизни. Я чувствовал себя странно, глядя на нее. Так чувствуешь себя, когда возвращаешься домой после долгой разлуки, с какого-нибудь забытого богом Саракша, весь измотанный, издерганный и разбитый душевно и физически, как «израненная птица, летящая на усталых крыльях из мира штормов», как писал Грауэрт в прошлом веке, и на пороге дома тебя встречает родной, любимый человек. И чувствуешь любовь, нежность и сострадание, теплую и уютную атмосферу родного дома, и знаешь, что теперь можно расслабиться и, наконец-то, отдохнуть, не держа все время палец на спусковом крючке, и не напрягаясь при каждом шорохе, и с облегчением осознаешь, что весь этот черный кошмар остался позади. Наконец-то, ты дома. И, как сказал тот же Грауэрт, «можно снова пить жизнь потоками медового огня, воскрешая потерянную привычку к счастью».