Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

• Название: Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
• Автор: Нелли Шульман
• Жанр: Историческая проза

---

— Прав ты, — Иван поднялся и заходил по опочивальне. «Надо, надо Ливонию воевать, зря, что ли святой благоверный князь Александр Ярославич еще во время оно за нее боролся?»

— Слава Богу, недостатка в людях нет у нас, — Матвей взглянул на царя. «Да я бы и сам с войском пошел…»

Иван Васильевич присел рядом с отроком и нежно прижал его голову к груди.

— Ну, тебя я от себя не отпущу, — сказал царь, целуя Матвея в лоб. «Куда тебе в битву, Матюша, ты ж не батюшка твой, Федор Васильевич. Тот истинно — ни бога, ни черта не боится, как есть храбрец».

Матвей ничего не ответил царю, только еще сильнее прижался к нему, — будто ища защиты в сильных руках государя.

Замурзанная девчонка, — босая, с растрепанными грязными волосами, шла по Рождественке и громко рыдала, даже не утирая слез.

Стрелец, что сидел у ворот усадьбы Воронцовых, был человеком семейным и детным, отцом трех дочек, и, увидев плачущего ребенка, не мог не вмешаться.

— Случилось-то что у тебя, девица? — присел на корточки стрелец.

— Котеночек, — провыла девчонка, широко раскрыв рот. «Котеночек мой сбежал, порскнул за дверь, и был таков! Дяденька, — она внезапно обхватила стрельца ручками за шею, — найди котеночка!»

— Дак где ж я тебе найду-то его? Зовут-то тебя как, милая? — погладил ее стрелец по спутавшимся косам.

— Василиса, — шмыгая носом, сказала девчонка. «Тятенька с маменькой пьяные напились, и дверь в избе не закрыли, вот котеночек и сбежал!»

— Ты видела, куда он сбежал-то? — спросил ее стрелец.

— А то! — ответила девчонка, глянув на стрельца лихими зелеными глазами. «Вот туда и сбежал, — она показала на ограду усадьбы, «на забор залез и прыгнул во двор. Вона, какой забор высокий, разве ж я чрез него перелезу? — она села в пыль прямо у ног стрельца и опять принялась рыдать.

— Ну, постой туточки, я посмотрю, — сказал стрелец и открыл тяжелые ворота.

— Так что, — Басманов прохаживался вокруг дыбы, поигрывая кнутом, — что за парень-то карасей удил на Яузе, а, боярин? Знакомый твой, какой, али друг?»

— Не видел я никакого парня, — сквозь зубы проговорил Башкин, не поднимая головы.

В угарном свечном чаду, в полутьме, Федор Вельяминов едва различал висящего на дыбе человека — хотя и сидел он совсем рядом, — то немногое, что и говорил Башкин, нельзя было различить издали, — совсем тихо шептал боярин.

— Не видел, — раздумчиво проговорил Басманов, и, размахнувшись, ударил Башкина кнутом меж лопаток. «А ежели вспомнить, Матвей Семенович? Может, видел?» — окольничий ударил во второй раз, и Федор увидел, как по всему телу Башкина, что висел, — с вывернутыми в плечах руками, — на дыбе, — прошла судорога.

Вельяминов вытер со щеки брызнувшую на нее кровь, и взглянул на Басманова.

— Ты ж видишь, — кивнул он окольничему на Башкина, — без пользы сие. А сейчас он сознания лишится, и мы вовсе тогда ничего не услышим».

— Пять ударов, — пропел Басманов, поглаживая рукоятку кнута. «Я его меру знаю, Федор Васильевич, к тому же все равно язык кнуту надо менять — этот-то уже искровавленный, шибко не бьет».

— Дяденька, дяденька, — суматошно взбежала девчонка на двор Воронцовых, — вона котеночек-то, обратно порскнул».

Стрелец, излазивший весь двор, выбежал на улицу вслед за девицей, которая дергала его за рукав кафтана.

— Вона, вона он — показывала девчонка вдаль, туда, где золотились монастырские купола, — вона бежит! Ай, не догоним мы его!» — она опять принялась рыдать.

— Как это не догоним! — стрелец раззадорился. Дома у него, в слободе, дочки точно так же носились, аки с писаной торбой, с домашним их котом, все норовившим, удрать на улицу, и стрелец поднаторел в такой беготне.

— А ну давай, Василисушка, припустим, — подтолкнул ее мужчина. «Сейчас мы кота-то твоего и изловим, не плачь».

Ворота усадьбы остались открытыми, и в них, оглянувшись по сторонам, проскользнула невидная баба, — босая, в потрепанном сарафане.

— Ты ежели запираться будешь, Матвей Семенович, — Басманов ударил его в третий раз, — ты ведь жизни лишишься. Руки и ноги у тебя уже нет, считай, — кости все переломаны, что там, что там, а лекарей тут нетути, чтобы лечить тебя.

Без руки и ноги люди живут, а без головы — нет. А ты сейчас если молчать будешь, я ж велю очаг раздуть — ты с клещами уж познакомился, когда я тебе ногти рвал, то холодные-то клещи были, ерунда, стало быть. А вот как я тебе зачну каждое ребро тащить, да клещами раскаленными, — тут ты и откроешься. Ан поздненько уже будет — с вывороченными ребрами не жилец ты, — Басманов хлестнул Башкина кнутом еще раз. «Ну, так что, нести очаг? Иль ты вспомнил, что за парень то был?»

— Вспомнил, — еле слышно сказал боярин. «Не бей меня больше, Богом молю».

— Молодец, — Басманов опустил кнут. «Ну вот, и меня, и Федора Васильевича порадуешь, коли откроешься. Кто на лодочке-то плыл, с монахом Феодосием?»

— Степан Воронцов, — еле слышным голосом ответил Башкин. «Сын стольника Михайлы Воронцова».

— Если б я мог, Матвей Семенович, я б тебя расцеловал, — искренне сказал окольничий. «Ты ж нам такой подарок сделал, коего мы и не ожидали, правда, Федор Васильевич? — обернулся Басманов к боярину.

— Правда, — тяжело ответил Федор. «Истинно, как царь говорил, — потяни за ниточку, клубочек и размотается».

— Ну вот, — захлопотал Басманов, «сейчас мы тебя снимем, ты и отдохнешь. Но, — окольничий важно поднял палец, — недолго-то нежиться будешь, Матвей Семенович! Ежели Степан Михайлович запираться будет, так мы тебя опять поспрашиваем. У кого на усадьбе вы монаха прятали, да куда он из Твери поехал. Понял?»

Башкин ничего не ответил — был он уже без сознания.

Степан Воронцов сидел, уронив голову в руки и монотонно, про себя, считал капли, что падали с сырых стен подвала на каменный, леденяще холодный пол.

Когда его затолкали сюда, и дверь заперлась, он лег лицом прямо на этот пол — изуродованный глаз горел, и, казалось, боль эта проникала прямо в мозг. Он в который раз ощупал вздувшийся на лбу и щеке рубец, и со свистом втянул в себя воздух — пальцы все время наталкивались на закрытый, расплывшийся глаз, и боль заставляла юношу приваливаться к стене, сжимая зубы.

— А ведь Матвей Семенович тоже тут, — подумал Степан. «Ежели не выдержит он, так нам всем прямая дорога в руки палачу. Да, впрочем, мне и так не жить. Хоша бы батюшка с матушкой уехали, успели бы».

Степан понимал, что не такой человек его отец, чтобы сына в остроге бросить, но все, же оставалась у юноши хоша и слабая, но надежда на то, что семья их спасется.

— Мне-то умирать придется, — парень посмотрел в глухую темноту подвала. «Ну, так что же — что должно было мне, я исполнил. Вот только моря не успел повидать».

Дверь — низкая, тяжелая, медленно открылась, и к Степану зашел, неся перед собой свечу, какой-то человек.

— Бог тебя благословит, Федосья, — тихо сказала Прасковья Воронцова. «Давай, милая, обнимемся, что ли, на прощанье — не свидеться нам более».

Марья едва дышала. Нос у нее заострился, губы посинели, и сердце, — Феодосия, оказавшись в горнице, приникла ухом к груди девушки, — еле билось. Прасковья сидела у ложа дочери, держа ее за холодную, недвижимую руку.

— Петенька, — сказала она сыну, тихо сидящему в углу, «ты поцелуй-то Марьюшку, мы ж тут останемся».

Мальчик поднял на женщин серьезные синие глаза и тихо коснулся губами лба сестры.

— Ты, Марьюшка, — Петя прервался, чтобы не заплакать, — ты выздоравливай, а я за тебя помолюсь».

Мать привлекла его к себе и взглянула поверх головы ребенка прямо в глаза Феодосии — требовательно смотрела Прасковья, настойчиво.

— Не бойся, — успокоила ее Федосья. «Жизнь свою положу, а Петя под защитой будет. Пора нам, милая, а то стрелец вернется».

— Петенька, — Прасковья засуетилась, — ты ладанку-то, что я тебе на шею повесила, не снимай. Ты слушайся Федосью Никитичну и Федора Васильевича, не балуйся, расти разумным мальчиком…, - она прервалась и побледнела. «Петенька, сыночек мой…»

— Маменька, — отчаянно сказал ребенок, прижимаясь к ней, — маменька, не прогоняй меня, я хорошим буду….

— Прасковья, — твердо сказала Вельяминова, — и взяла Петю, — босого, в невидном кафтанчике, с котомкой за плечами, за руку. «Пойдем, Петруша».

— Петенька, — слабо проговорила Прасковья, все еще держа сына в объятьях.

— А то все погибнем! — Феодосия встряхнула подругу за плечи. Та выпустила сына и зарыдала.

— Маменька! — рванулся к ней мальчик, но Федосья быстро вывела его из комнаты. Прасковья сползла на пол и встала на колени рядом с ложем умирающей дочери.

— Что ж ты, — посмотрела она в глаза Спасу, висевшему в красном угле, — детей всех забрал у меня, мужа тоже, так уж и жизнь мою возьми!»