Гюстав Флобер - Первое «Воспитание чувств»

• Название: Первое «Воспитание чувств»
• Автор: Гюстав Флобер
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7516-0475-Х

Первый большой роман знаменитого французского писателя Гюстава Флобера, написанный в 1843–1845 гг. Как и большинство своих произведений, созданных до «Госпожи Бовари», автор положил его «в стол» и никогда не пытался публиковать. Лишь спустя четыре года он воспользовался этим названием для другой книги, которая сегодня известна как «Воспитание чувств». Переворот в судьбе романа произошел в 1963 г., когда появилось его первое отдельное издание, и с тех пор он неоднократно переиздавался во Франции. Это вполне самостоятельное произведение, повествующее о двух юношах — Анри и Жюле, — чьи истории развиваются параллельно и рассказываются в чередующихся главах.

На русском языке роман издается впервые.

---

У меня нет больше ни надежд, ни намерений, ни сил, ни воли, я живу, двигаясь подобно колесу, которое толчком пустили вперед, и оно катится, пока, замедлив ход, не упадет, как лист по воле ветра, пока не прижмет его к земле, как брошенный камень, пока не достигнет дна, — одушевленный автомат, проливающий слезы и вырабатывающий страдание, неизвестно зачем оказавшаяся здесь малоподвижная штуковина, созданная непонятной силой и не могущая постичь, что она такое.

Жизнь добра к тем, у кого есть ищущая удовлетворения страсть или цель, которой стоит добиваться. А посуди сам, какой страстью мне теперь гореть? Какую цель наметить? Покажи мне хоть одну стоящую — все, все доведено до внушающего ужас абсурда и способно только заставлять нас выть от бешенства, страшиться и страдать.

Присланное тобой саше я сохраню; если суждено умереть, пусть похоронят его вместе со мной, положат мне на грудь прямо с длинными лентами — этот надушенный атлас выткали, чтобы его каждый день теребили пальцы повеселей моих; надеюсь, он не позволит савану коснуться груди — авось моему сердцу будет теплее спать.

Но тут вошла мадам Эмилия, Анри усадил ее к себе на колени, и они провели добрый час, твердя друг другу, что любят и достигли полного блаженства.

XVIII

Почитая себя счастливыми, они таковыми и были, поскольку счастье зависит только от наших о нем представлений. Тот, кто связывает с ним наличие двух пар сапог, должен прийти в восхищение, когда его средства позволят ему купить ботфорты хорошей выделки, а рыболов возносит хвалы небесам, ежели, ополчившись на щуку, выловит форель.

Знавал я беднягу, промышлявшего милостыней на большой дороге; спал он в хибарке, построенной своими руками из грязи, которую набирал во время дождя. Ушедший на покой шляпных дел мастер, купивший неподалеку замок, стал платить ему пятьдесят франков в год, чтобы тот пас его свиней, убирал навоз в свинарнике и спал вместе с животными, при надобности ухаживая за приболевшими. Однажды я туда вошел, там насилу можно было дышать; он же, указав мне на вязанку соломы, служившую ему ложем, объявил: «Ну вот, сударь, теперь мне нечего больше желать, у меня хорошее жилье», меж тем какой-нибудь конюх посчитал бы для себя недостойным ночевать в свином хлеву и предпочел бы чулан, а лакей бы не на шутку оскорбился, предложи ему кто расположиться на ночь в служебной пристройке.

То же и со счастьем: это более или менее просторная клетка для мелкого или крупного зверя — коршун задохнулся бы там, где чижику порхать привольно; в той, что сделана для орла, лев наверняка бы сдох, но как бы тесно или широко ни были расставлены там прутья, приходит день, когда мы все равно вцепляемся в решетку и глядим, задыхаясь, на небо, мечтая о пространстве без границ.

Анри и его возлюбленная жили в любви и мире. В первые дни, опьяненные самими собой, они не могли даже поверить своему счастью. Каждый, пожирая другого удивленно ненасытным взглядом, боялся, как бы тот не выскользнул из сетей, и надеялся, что блаженство продлится вечно.

Всякий час приносил свое особенное счастье, утром не такое, как вечером, ночью не то, что днем. Самые обычные или малоинтересные вещи приобретали иное значение. К примеру, она обещала ему, что в такой-то час сдвинет с места такой-то стол или стул, — то будет знак, говорящий, что она думает о нем, и, когда назначенный срок близился, Анри с волнением ожидал этого звука; в свою очередь он давал ей слово, что будет ходить, громко печатая шаг, и она, прижимая к сердцу руки, слушала стук его башмаков.

Анри спускался в сад почитать и встречался там с мадам Эмилией, вышедшей туда как бы невзначай, или, напротив, она брала рукоделие и направлялась с ним в увитую зеленью галерею, как вдруг из-за дерева появлялся Анри — она даже вздрагивала. Все эти мелкие происшествия заменяли им великие приключения.

В ее глазах Анри был страсть как хорош собой, она восхищалась полной осознанного превосходства посадкой его головы; ему же она представлялась изысканной и прекрасной, он обожал влажный свет ее ласковых глаз. Ими двигала неиссякающая жажда обладания друг другом, возобновлявшаяся из собственных истоков и питавшая себя, никогда не иссякая, не зная удержу и час от часу возрастая.

Она, что ни день, расточала для него неисчислимые и вечно новые сокровища любви. То вся исходила очаровательной истомой, в которой так и таяло ее сердечко, то предавалась едким душераздирающим сетованиям, полным жизнерадостных скорбей, доводивших ее до неистовства; иногда она жарко кусала его, и белоснежная эмаль ее зубов отпечатывалась на плече возлюбленного, вонзаясь туда с алчной свирепостью, достойной античной богини любви, в то время как податливо мягкая рука с нежной лаской скользила по его коже, пробуждая под ее покровом раскаленные, способные оживить и мертвеца, приливные токи крови, рождая в любовнике несокрушимый напор страсти, под действием которой впору родного отца продать за миг прикосновения милого пальчика; ночью она зажимала себе рот ладонью, чтобы подавить рвущийся крик блаженства, и извивалась в конвульсиях, внезапно разражаясь рыданиями и хохотом и осыпая его хищными поцелуями, а затем, утихнув и невнятно окликая его, приподнимала голову, не утерев испарины со лба, и разглядывала своего избранника, неотрывно вперив в него пылающие, словно факелы, очи.

Другой раз она, только что вернувшись после какого-то визита, вошла к нему, не переодевшись: в шляпе с вечно покачивающимся белым пером, в тесных перчатках, туго облегающих кисть, в тоненьких лакированных туфельках и платье, подметавшем тротуар, поднимая вокруг нее щедрую волну теплого воздуха, — и все это она отдала на его милость: он мог, сколько ему заблагорассудится, мять это в объятьях, теребить пальцами, да хоть рвать; она даже причесывалась специально для того, чтобы он вынимал гребень из ее волос и ерошил локоны, долго одевалась, выбирая самые тонкие кружева, самое новое платье, все только затем, чтобы Анри в ослеплении чувств срывал с нее платок, рвал узел зубами и попирал ногами весь этот тщательно подобранный и заранее обреченный туалет, где каждая вещица когда-то любовно приобреталась по случаю, дабы в свой час произвести впечатление.

Когда они последними поднимались по лестнице, он жал ей руку, очутившись меж двух дверей, они целовались, за столом — касались друг друга коленями. Когда в гостиной собиралось общество и мадам Эмилия, декольтированная, в воздушном одеянии, переходила, блюдя роль хозяйки дома, от одного гостя к другому, окруженная почтением пожилых и молчаливыми домогательствами молодых, — как весело билось его сердце при мысли, что это обтянутое тканью плечо ради него обнажится, укрытые от всех взглядов груди, чья потаенная прелесть будет томить кое-кого в ночных грезах, ожидают его губ, ласково полуопущенные глаза для него вспыхивают пламенем, неведомым этим людям, и даже сейчас в присутствии посторонних, прямо у них перед носом — этих двоих объединяют воспоминания и жажда новой близости!

А когда возвращалась ночь и с ней привычный час свидания, они наедине, в полной власти друг друга, пользовались сокрытым от всех счастьем, как два вора, перебирающие награбленное, и Анри бросал:

— Ах, какой гордячкой ты была сегодня! На меня почти и не взглянула.

— И ты в это поверил? — Далее следовал поцелуй.

— Эх, кто бы мог подумать?

— Да, кто может догадаться?

Вот так все разновидности страсти и тщеславия растворялись в этой единой смеси, которую называют любовью, как именуют светом все, что блестит перед нашими глазами, от узеньких полосок и нитей, просачивающихся сквозь стены темницы, до воздушного эфирного золотистого полога, который в тропиках натягивает над нашими головами солнце.

Хотя они жили в одном доме, участвуя во всех подробностях общего обихода, им этого было мало, они бы хотели существовать исключительно с глазу на глаз, без свидетелей, пусть и не введенных в курс дела, обитать где-нибудь в пустыне, словно новые Робинзоны, ограничившись лицезрением друг друга. Как пьяницы, даже до крайности осоловев, все еще просят налить им вина, так и влюбленные требуют еще и еще любви.

Анри, совсем недавно упрекавший себя за то, что не изведал всех тех немыслимых роскошеств чувства, о коих трактовалось в книжках, теперь с каждым днем открывал новые оттенки переживаний, о каких и не мечтал, тот ни с чем не сравнимый трепет, что приводил в замешательство его самого. Дойдя до такого состояния, он почел себя на вершине любви: разве не заставили его проделать шаг за шагом весь путь по ее заколдованным тропкам к тем высотам, с которых очарованному взгляду приоткрывается вся жизнь; не испытал ли он там особой надежды, удивленного предчувствия чего-то необычайного, не сменялось ли это колебанием, отчаяньем, чтобы снова подстегнуть желание и привести к триумфальной победе над всеми сомнениями, — и не пришел ли он наконец к любовному блаженству, которое не мог не счесть естественным приобретением души?