Давид Ортенберг - Июнь-декабрь сорок первого

• Название: Июнь-декабрь сорок первого
• Автор: Давид Ортенберг
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Вообще я полагаю, что в газете - даже военной! - придерживаться строго табели о рангах трудно. Конечно, дисциплина есть дисциплина, без нее не обойтись нигде, а в военном учреждении - тем более. Но главное, самое главное в редакционном коллективе - творческое начало, творческая обстановка. Если редактор думает по-другому, он заранее обрекает свою газету на прозябание. Напомнить об этом я счел нужным потому, что наткнулся недавно в архиве одной военной газеты на удивительный документ: приказ, подписанный уже в конце войны, о наложении взыскания на одного из корреспондентов... за пререкание. Заинтересовался я этим случаем. Поспрошал бывших сотрудников той газеты. И выяснилось следующее. Корреспондент написал статью. Редактору она не понравилась и была забракована. Автор попытался доказывать свою правоту. Это и было расценено как пререкание, за что тут же последовал выговор.

Вспоминаю наши ежедневные редакционные планерки, или, как их называли еще, летучки. На них перед планированием очередного номера всегда обсуждали только что вышедший. При этом критика была бескомпромиссной. Слабые материалы и даже частные погрешности в хороших материалах подвергались нелицеприятному обсуждению. Каково было при этом редактору? Скажем, директор завода в иных случаях вину за брак в том или ином цехе вправе отнести за счет начальника цеха, председатель колхоза за огрехи на вспаханном поле может винить бригадира. А у нас же в тогдашней "Красной звезде" сложилась совершенно иная ситуация. Дежурных редакторов не было. Не было и редколлегии. Ответственный редактор являлся единоначальником в самом полном смысле этого слова. Не мог я переложить вину за изъяны в газете ни на начальника отдела, ни на литературного сотрудника, ни на автора. Ведь каждый материал от заголовка до подписи я сам вычитывал. А поскольку проглядел какие-то ошибки, изволь и краснеть за них. На то ты и ответственный редактор.

Не скажу, что та критика доставляла мне большое удовольствие. Однако мне и в голову не приходило рассматривать это как пререкания. Во всяком случае, выговоров в таких случаях у нас не объявлялось никому.

Независимость мнений и суждений в нашем дружном коллективе, в творческой редакционной обстановке считалась естественным делом.

* * *

Каждый вечер, вернее - ночью, Ерусалимский приносил мне переводы из иностранных газет и радиопередач наших союзников и нейтральных стран, а также обзоры гитлеровской прессы и радио. После первого массированного налета вражеской авиации на Москву он явился с внушительной пачкой радиоперехватов из Берлина. В первом же из них сообщалось: "Пожары в Москве бушевали всю ночь, а наутро москвичи увидели руины Кремля, по которым бродили в поисках чего-то какие-то люди!"

В другой радиопередаче утверждалось, что полностью разрушена Центральная электростанция Москвы, прекратилось движение городского транспорта, население в панике бежит из разрушенного, пылающего города.

Об этом же кричали специальные листовки, сброшенные гитлеровскими летчиками над боевыми порядками наших войск. В редакцию полетели запросы из действующей армии: как там Москва?

Надо было ответить. Хорошо, если бы за это взялся Алексей Толстой. Два дня назад "Красная звезда" напечатала его большой очерк "Смельчаки" - о мужестве и прямо-таки необычайных подвигах двадцати пяти советских военнослужащих, прорвавшихся из немецкого окружения. Это был, пожалуй, его первый за войну истинно художественный очерк. Хотелось, чтобы и ответ берлинским брехунам отличался бы такою же яркостью и убедительностью.

* * *

Позвонил Алексею Николаевичу. Он, как обычно, немедленно прибыл в редакцию. Ничего я ему не сказал о причине приглашения, а отвел в свою комнатку, дал тексты радиоперехватов, попросил прочитать и вышел. Из приемной позвонил нашему хозяйственнику - сказал, чтобы дали Толстому перекусить что-нибудь получше. "Получше" означало: немного колбасы, тарелку винегрета да чай с печеньем.

Когда некоторое время спустя я вернулся в свою комнату и увидел, с каким аппетитом Алексей Николаевич уминает наше угощение, я понял, как скудно жилось в те дни большому писателю. Тут же узнал от него самого, что паек он получает более чем скромный. Я сразу же позвонил наркому торговли, попросил заменить этот паек, назвал другую - более высокую категорию снабжения.

- Та норма установлена для заместителей наркомов! - последовал ответ.

- Да, но заместителей-то наркомов сколько! А Толстой ведь один! возразил я.

- Это верно, - согласился нарком и отдал соответствующее распоряжение...

Алексей Николаевич успел тем временем прочитать врученные ему материалы и сам догадался, чего ждет от него "Красная звезда".

- Я им отвечу, - пообещал он.

И ответил, предварительно объездив на редакционной машине всю Москву и ближайшие московские пригороды. Об увиденном написал:

"Вот два обгорелых дома, на их крыши свалился фашистский бомбардировщик, сбитый высоко в небе прямым попаданием зенитного снаряда... Далеко от центра города разрушены здания детской больницы и клиники... Разрушено большое здание школы... От прямого попадания бомбы обрушилось крыло драматического театра. Разрушений, в общем, так немного, что начинаешь не верить глазам, объезжая улицы огромной Москвы... По своим маршрутам ходят трамваи и троллейбусы. Позвольте, позвольте, Геббельс сообщил, что вдребезги разбита Центральная электростанция. Подъезжаю, но она стоит там же, где и стояла, даже стекла не разбиты в окнах..."

Писатель побывал также в Кремле и увидел, что "Кремль с тремя соборами хорошего древнего стиля, с высокими зубчатыми стенами и островерхими башнями, столько веков сторожившими русскую землю, и чудом архитектурного искусства псковских мастеров - Василием Блаженным - как стоял, так и стоит".

Репортаж Алексея Толстого мы напечатали под заголовком "Несколько поправок к реляции Геббельса".

23 июля

Довольно поздно, когда газета уже версталась, пришли Указы Президиума Верховного Совета СССР. Сразу четыре:

о награждении орденом Красного Знамени 99-й стрелковой дивизии (это было первое в Отечественную войну награждение войскового соединения);

о награждении Героя Советского Союза подполковника Супруна Степана Павловича второй медалью "Золотая Звезда" (тоже первый такой случай с начала войны);

о присвоении звания Героя Советского Союза полковнику Крейзеру Якову Григорьевичу (первый командир дивизии, получивший это высокое звание);

и, наконец, о награждении орденами и медалями свыше восьмисот военнослужащих (первое массовое награждение начальствующего и рядового состава сухопутных войск действующей армии).

Указы заняли и первую и вторую полосы. "Полетели" с готовых полос многие материалы наших собственных корреспондентов. В другом случае такой натиск "официального материала" мог бы, пожалуй, огорчить редакцию. А на этот раз все радовались. Опять по той же причине, о которой уже говорилось выше: одновременное и столь щедрое награждение личного состава действующей армии свидетельствовало о возрастающем сопротивлении врагу.

Я не хочу - это было бы неправильно - противопоставлять награды первых месяцев войны наградам последующего времени, когда наши войска вели победоносные наступательные операции. Война на всех ее этапах была сопряжена с огромным напряжением и риском для жизни. А жизнь-то у человека одна. И все же награды тяжелейшего для нас лета сорок первого года имели свою особую значимость. Не только для самих награжденных, а для всей действующей армии, для всей страны. Это - символы всенародной надежды на лучшее будущее. Надежды, сбывшейся не так-то скоро, как хотелось, но все-таки сбывшейся!

Итак, указы ушли в набор. Среди награжденных опять мы увидели немало знакомых имен. Об этих людях уже писали наши корреспонденты.

Надо рассказать читателям "Красной звезды" и о других. Первым появился очерк о Супруне. Написал его Савва Дангулов, в ту пору совсем еще молодой человек с мягкими манерами, ласковыми иссиня-черными глазами и железной журналистской хваткой. Читатель, вероятно, догадывается, что это тот самый Савва Дангулов, который впоследствии громко заявил о себе многими повестями и романами о советских дипломатах.

Дангулов хорошо знал Супруна еще по довоенной поре. Часто встречались на Щелковском аэродроме. Там служили, там и подружили.

У Супруна было много привлекательных качеств: общительный, но твердый характер; честность в большом и малом, безграничная храбрость, подкрепленная, однако, точным расчетом и высоким уровнем профессиональной подготовки. Виртуозно владея техникой пилотирования, он умел заставить машину делать, казалось бы, невозможное. Это знали все, кому довелось наблюдать полеты знаменитой пятерки истребителей на довоенных воздушных парадах в Тушине.

Незаурядна и биография этого человека. Родился он в Канаде в семье рабочего-железнодорожника, переселившегося туда с Украины в начале века. Потом эта семья вернулась на родину, и молодые Супруны пошли служить в авиацию. В 1930 году Степан Супрун, будучи еще курсантом школы младших авиаспециалистов, вступил в партию. В следующем году окончил военную школу пилотов и стал летчиком-испытателем. В 1939-1940 годах, выполняя интернациональный долг коммуниста, Супрун воевал с японскими захватчиками в Китае, командовал там группой истребителей и за личную доблесть был удостоен звания Героя Советского Союза.