Павел Вяземский - Письма и записки Оммер де Гелль

• Название: Письма и записки Оммер де Гелль
• Автор: Павел Вяземский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01336-6

«Письма и записки Оммер де Гелль», якобы принадлежащие французской писательнице Адель Омер де Гедль (1817–1871), «перевод» которых был впервые опубликован в 1933 году, в действительности являются весьма умелой и не лишённой живого интереса литературной мистификацией сына поэта, критика и мемуариста кн. П.А.Вяземского Павла Петровича Вяземского (1820–1888), известного историка литературы и археографа. В записках наряду с описанием кавказских и крымских впечатлений французской путешественницы упоминается имя М.Ю.Лермонтова, что и придавало им характер скандальной сенсационности, развеянной советскими исследователями в середине 30-х годов нашего века.

(Из аннотации к изданию)

---

Твоя А д е л ь.

Я ужасно задолжала и не знаю, как быть. Я должна сорок тысяч франков, не поможет ли твой отец? Впрочем, не говори ему ни слова о деньгах, я постараюсь занять у Тюфякина или займу у Ротшильда, что то же самое.

№ 23. ПОЛИНЕ МЮЕЛЬ В ЭПИНАЛЬ

Четверг, 28 августа 1834 года. Компьен

Душка ты моя, несравненная моя Полина. Ты верно думаешь, что я в сумасшедшем доме, получив мое письмо от 22-го. Так надо было. В Нельи, вообще при королевской квартире, существует черный кабинет; тут все письма пересматриваются, и содержание их доводится до сведения короля. Хороша я была бы, если бы пустилась на откровенность! Я это знаю наивернейшим образом: это мне сказал сам герцог. Он мне диктовал мое письмо к тебе от 22 августа и взвешивал каждое выражение. Он такой душка, и всему он цену знает. Он насчитал, что мне стоит его любовь: я более десяти тысяч франков издержала на мои туалеты, находясь в Нельи, и более сорока тысяч франков в Компьене, в четыре месяца; он говорит, что эти деньги вернет с излишком, когда вернется в Париж. Он мне продиктовал письмо к нему, которое я должна отправить из Компьена. Я ему откровенно сознавалась в издержанных деньгах в течение четырех месяцев и просила его прислать мне сорок тысяч франков, а шестьдесят вы получите от меня. Мы вместе хохотали от души при мысли, что письмо мое попадет в руки короля. Я очень весело провела время; все, даже король, были крайне любезны со мною. Между чудными подарками я получила от королевы очень богатый браслет с бриллиантами чистейшей воды. Принцесса Аделаида подарила мне четыре вазы с портретами четырех сестер, любовниц короля Людовика XV. Вазы очень хороши. Она мне подарила их сначала две, на другой день моего представления, а потом прислала две другие: две синие и две зеленые. Принцесса говорит, что они расписаны до революции. К этому времени принадлежат сами вазы en patte tendre и декоры, которые писаны золотом; это мне сам кроньяр говорил. Медальоны писаны Константэном, два же портрета — Марешалом; эти медальоны были расписаны цветами. Что за варварство! Они теперь ничего не стоят. Броньяр говорит, что он, пожалуй, их даром возьмет для музея, и приходил даже просить об этом принцессу. Хорош гусь! Принцесса Аделаида предпочла отдать их мне, говоря: «Это за удовольствие, доставленное королю и мне вашей игрой на барабане». Эти две вазы мне подарены, не без эпиграммы, как и первые. Мы встретились у манежа; я разговаривала с юным принцем Жуанвильским, который мне очень нравится; я им непременно займусь нынешней зимой. Принцесса Аделаида подозвала меня и сказала вполголоса, тоном очень дружеским: «Не отвлекайте юношу, ему учиться надо». Я не была дома десяти минут, как лакей принцессы принес мне от нее в подарок две вазы. Это мне напоминает, что я тебе не рассказывала про манеж. Я туда хожу, когда имею время, иногда два раза в день, упражняться на барабане. Во дворце невозможно. А здесь я играю и упражняюсь вдоволь, никто мне не мешает, и я никому не мешаю. Я играю тот пресловутый марш, когда король атакует при Жемаппе и отбивается при Вальми. Король в день св. Людовика беспрестанно приговаривал, приходя каждый раз в восторг: «Да, это так было — и тут начал накрапывать дождь. Вы точно сами видели дело. Так и слышно, что дождь идет. Наполеон в честь этого дня пожаловал Келлермана титулом герцога Вальми. А я обе атаки вел в том и другом деле. На нашей улице тогда был праздник. Я тогда с Дюмурье должен был бежать». Я, ходя в манеж, по нескольку раз в день, чтобы упражняться в барабанном бое, наслышалась, как конюха, задавая овес, наигрывали поутру Вальми и к вечеру Жемапп.

— Да это все одно и то же.

— Нет, моя добрая дама, — говорил старый конюх, — есть разница: к вечеру пошел дождь, к вечеру и барабанный бой стал глухо отзываться.

Он мне и дал мотив, который я тут же набарабанила, следуя моему воображению.

Я тебе опишу мои туалеты, которые я надевала 25-го августа. Я очень хорошо сделала, что привезла с собой своё гродетуровое платье, светло-серое. Я его окоротила немного ниже колен, по совету герцога. Надела шелковые светло-серые ажурные чулки, вышитые букетами, и башмаки атласные, того же нюансу. Платье мое было открытое. На голову я приготовила голубой берет с тремя белыми перьями; другой берет, зеленый, герцог решительно отверг. Большое было затруднение в выборе широкой ленты или шарфа для надевания через плечо — это давало вид воинственный, что необходимо было для взятия Трира, Жемаппа и Вальми. Я выбрала зеленый, очень широкий кушак; герцог его забраковал, потому что этот цвет герцогини Беррийской. «Он очень не понравится отцу». Я предложила красный бархатный шарф. Герцог и этот забраковал, как совершенно негодный. Я ему показала синий и фиолетовый кушаки с пчелами, вышитыми золотом. — «Это слишком напоминает Наполеона. Намек слишком явный. Да где вы достали это?» Я, наконец, ему указала ленту из желтого атласа, по которому шли бархатные темно-зеленые полосы. Он очень обрадовался находке и вызвался отправить верхового к m-me Пальмир, чтобы привезти берет или ток под цвет ленты. Это все, что я пока от него получила. Желтая юбка, обшитая черными кружевами, и корсаж из черного бархата, с беретом из черных кружев, — это самая последняя мода. Юбка должна быть бархатная, если лиф бывает фай. Черные атласные башмаки довершают туалет, я их меняю до семи раз в день. Это туалет для маркизы. Для чтения панегирика св. Людовика я оставалась в том же платье, что к обеду: белое креповое, с богатым золотым шитьем и белые атласные башмаки, окаймленные вышитым золотом лизере. Ленточки также с такими же двумя лизере. Все любовались ими, даже сам король; принцесса Аделаида заметила, что это непозволительная роскошь.

— Я боюсь, что вы не вернете ваших расходов, — сказала она.

«Ну, это еще погоди, моя милая», — подумала я.

№ 24. ГРАФИНЕ Л<ЕГОН>

(В особом пакете за печатью Жиске)

Компьен. Суббота, 11 октября 1834 года

Демидов все сидит у меня до девяти часов, когда я уезжаю на службу к Тюфякину. Нет дня, чтоб он мне не привозил каких-либо безделушек, и часто очень ценных.

Он мне подарил четверку чудных лошадей с кучером и очень милым мальчиком; по-русски зовут это форейтором. Я Анатоля люблю как друга и брата. Я боюсь полюбить его. Моя любовь, если мы свяжемся серьезно, будет чем-то демоническим и для обоих будет пагубна. Рассказывают, что я ему прихожусь сестрой по отцу его. Я привыкла, чтобы меня любили тихо, безмятежно. Когда я гляжу на него, мне становится страшно. Думая об этом, я вперила в рассеянности на него глаза, и глаза стали заходиться, и мне казалось, что они вертятся, а его глаза вперились в меня, проникая в душу мою, — и мы так сидели несколько минут. Нам подали лошадей. Я рассмеялась, сошла на крыльцо, села на лошадь и поскакала вместе, на общий рандеву. Я встретилась с собравшейся кавалькадой, ехавшей нам навстречу: тут были графиня Кастеллан, г-жа Андерсон с дочерью, граф Пажоль, Эдгар Ней и лорд Дуглас. Поздоровавшись с ними, я поскакала к герцогу Немурскому, который с нами должен был ехать; с ним был и брат его. Разгоряченная верховой ездой или разговором с Демидовым, я вдруг почувствовала, что вся кровь бросилась мне в голову. Демидов все приставал ко мне со своей бешеной лошадью. Я стала действительно нервозной и все придерживала лошадь, герцог Немурский также, а наша кавалькада скакала все впереди, и мы ее потеряли из виду; Демидов ускакал туда же. Я воспользовалась поворотом, обернула лошадь и, скрывшись в лесу, поехала шагом по другой дороге; мы приехали домой задними аллеями. Прощаясь с герцогом, я сказала ему, что жду его с вновь появившейся четвертой частью Кукарачи, которую он только что получил; дверь останется незапертой.

Не прошло часа, как я была дома. Я разделась, легла на кушетку, сняла башмаки, которые положила на пол, близ моих ног. Маленькая девочка, одна из тех, что я готовлю, вбежала в комнату сказать, что герцог Немурский идет. Мой ответ, обращенный к Луизе Мейер, был:

— Поставьте ее на колени в людскую, оставьте ее без обеда и наденьте на нее ослиные уши.

Герцог стоял, улыбаясь. Я перебирала принесенный герцогом роман и дала мои приказания Луизе Мейер:

— Дайте ей выучить наизусть девять страниц из этого интереснейшего романа и не забудьте поставить на колени, возьмите сушеного гороха или песку с раковинами.

Меня поразили слова открытого нового романа, его четвертой части: они были так оригинально верны, что я, вскользь пробегая открывшиеся страницы (129–137), дала девочке, чтобы она выучила наизусть и не вставала бы, пока твердо не выучит свой урок. Вот место, которое обратило мое внимание: «Чтобы судить и понять во всем объеме творение повара, надо сесть за стол, не имея ни малейшего аппетита, потому что торжества кулинарного искусства не утолять голод, но его возбуждать». Не правда ли, как верно? Мы это испробовали на этой глупой девчонке. Аппетит герцога, несмотря на усталость, снова вернулся.