Григорий Карев - Твой сын, Одесса

• Название: Твой сын, Одесса
• Автор: Григорий Карев
• Издательство: Маяк
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-7760-0162-5

В основе героической повести события, происходившие в Одессе в годы Великой Отечественной войны. Книга рассказывает об обороне города, борьбе одесского подполья. Она написана на документальной основе.

В центре произведения — герои-партизаны, комсомолец Яша Гордиенко, разведчик и связной, чекист В. А. Молодцов-Бадаев, руководитель отряда одесских партизан, и многие другие — люди мужественные, несгибаемой воли, до последней капли крови преданные советской Родине.

---

Заметив тельняшку под расстегнутым ватником, спросил:

— Ты рябчик и в городе носишь?

— Что вы, дядя Володя! За это расстреливают без суда и следствия.

— К нам шел, нарядился?

— Ага, — покраснел Яша.

— Как здоровье отца?

— Болеют батя.

— Врачу надо показать. Обязательно. Если деньги для этого нужны, не стесняйся, дадим.

— Смотрели уже их доктора.

— Ну?

— Не поднимутся батя…

Бадаев обнял его, присел рядом на каменную скамью, внимательно слушал, подперев щеку левой рукой.

— Скажи мне, Яшко, ты вправду уничтожил тогда удостоверение Николая Бакова, когда тебя задержали на Базарной?

— Что за вопрос? Съел.

— Может, не съел? Может, выбросил? Не могло оно попасть в чужие руки?

— Ну, что вы, дядя Володя! Я же тогда желудок засорил, неделю маялся.

— А как же Фимка выкрутился?

— Ха! Этот кадр из воды сухим выйдет! — засмеялся Яша. — Заявил своему начальнику, что, мол, забыл удостоверение в брюках и отдал в стирку. Принес ему в оправдание комок размокшей бумаги, так спрессованной, что там никакая экспертиза не помогла бы. Потеха!

— И Борисов поверил?

— Поверил! Ему, видать, самому не выгодно было предавать эту историю огласке, да и Фимка у него в доверии. Новое выдал, такое же.

— А откуда же это взялось, Яшко? — Бадаев вынул из внутреннего кармана сложенную вчетверо бумажку и подал Яше. Это было удостоверение на имя сотрудника полиции Николая Бакова, переданное недавно Яшей Петру Бойко для Садового.

— Где вы его взяли, дядя Володя?

Бадаев нахмурился, как всегда, когда нервничал, сощурил глаза:

— Его передал нам надежный человек из полиции. Нашел в кармане пьяного Садового, подобранного полицейскими на улице.

— Вот собака! — не выдержал Яша.

— Спокойно, Яша, — взял его за руку Владимир Александрович. — Об этом никто не должен знать. Даже он, — Бадаев скосил глаза на Бойко, который по-прежнему в чем-то оправдывался перед Константином Николаевичем Зелинским.

— Садового надо гнать из отряда! — вспыхнул Яша.

— Цс-с, — строго сжал его руку Бадаев, — Слушай мой приказ. Есть подозрение, что Садовой продался сигуранце. Надо проверить, выследить, где бывает, с кем встречается. Это тебе боевое задание. Только смотри, без моего разрешения никаких мер не принимай, а то дров наломаешь, и себя, и всю группу провалишь. Все, что выяснишь, докладывай мне немедленно.

— А Фимка? — заволновался Гордиенко. — Надо срочно вернуть ему удостоверение, Борисов может кинуться…

— Поздно, Яшко. За Николаем Баковым гестапо уже установило слежку, хотя даже балбес Борисов об этом не догадывается. Фимка должен исчезнуть.

— Как исчезнуть? — испугался Яша. До сих пор «исчезали» только предатели по приговору суда командиров партизанского отряда.

— Сейчас вы с Бойко вернетесь в город, — спокойно продолжал Бадаев. — Поведет вас Тамара. И с нею Фимка должен прийти в катакомбы. Ты с ребятами обеспечишь, чтобы за ними не увязался «хвост».

— Но Фимка… — побледнел Яша. — Он же туберкулезник, он же загнется здесь…

— Другого выхода нет, Яшко. Может, нам удастся потом спрятать его в Савранских лесах.

15. По следу

В дни обороны, когда отряд только готовился к подполью, Садовой был заместителем Бойко по подготовке складов оружия, конспиративных квартир и запасов продовольствия.

Но как только вошли в город оккупанты, Садовой старался не встречаться с подпольщиками, а после того, как полиция подобрала Садового пьяным на улице, он вовсе перестал появляться на Нежинской. Выследить, куда он ходит, оказалось не так трудно: кроме братьев Гордиенко, Садовой никого из ребят Яшиной десятки в лицо не знал, а его, долговязого, в сивой папахе и длинном коричневом пальто, из-под которого спускались до самой мостовой широченные серые брюки, трудно было спутать с кем-либо из прохожих. Через несколько дней Саша Чиков доложил Яше:

— Садовой днюет и ночует в бодеге Латкина.

О ресторане на Дерибасовской Яша знал. Его открыл в первые же дни оккупации какой-то бывший буфетчик парохода, курсировавшего по Крымско-Кавказской линии. Сам буфетчик в ресторане не бывал — он завел себе пару серых в яблоках жеребцов и разъезжал по Одессе в рессорном фаэтоне рядом с высокой блондинкой, известной всему городу Верочкой Церм. Всеми делами в ресторане вершил Всеволод Латкин. Поэтому одесситы ресторан называли просто «бодега Латкина».

— Но в самую бодегу нам попасть не удалось, — добавил Шурик Хорошенко. — Туда пускают только румын да наших черношкурых — полицаев.

Как же попасть в бодегу? Как узнать, что там делает Садовой, с кем бражничает?

Яша с Чиковым прошлись раз-другой у входа в ресторан. Нет, не пустят! Мало того, можешь впутаться в неприятную историю, а того хуже — заметит Садовой и догадается, что за ним следят. Надо что-то придумать…

Размышляя, какой бы найти предлог для посещения ресторана, когда там буде. Садовой, ребята остановились у афишной тумбы, сплошь заклеенной разноцветными раскисшими рекламами, размокшими приказами оккупационного начальства, объявлениями. Одно из объявлений, видно, только что наклеенное — чернильные буквы не успели еще расползтись под тающим снегом, — привлекло внимание ребят.

— Ресторану «Южная ночь» требуются красивые официантки, — прочитал Яша.

— Гм… — ухмыльнулся Саша. — «Южная ночь» — это и есть бодега Латкина. Жаль, что я не девушка, вот бы я тебе, Капитан, информацию оттуда доставлял — пальчики оближешь!

— Чиков! Ты — голова! — схватил его за рукав Яша. — Пошли! Есть идея!

— Точно?

— Как в геометрии, — рассмеялся Яша. — Иди в мастерскую, я сейчас.

Он помахал Чикову рукой и свернул в Красный переулок.

После ухода Фимки в катакомбы, Лена осталась совсем одна. Яша навещать ее не мог — за Фимкиной квартирой установлена слежка. По четным числам встречались на ближней скамейке городского сада. Яша приносил ей что-нибудь поесть. Сидели, как на витрине, на виду у всей Дерибасовской или ходили по мастерским и магазинам, в которых Лена безуспешно пыталась устроиться хотя бы уборщицей.

— Ли, — сказал Яша. — Надевай свое лучшее платье, пойдем в ресторан.

— Чумной, — улыбнулась Лена, — разве ты получил наследство от турецкого султана или король Михай признал тебя своим племянником?

Яша рассказал Лене свой замысел. Она немного струхнула, но взяла себя в руки:

— Мне с тобой, Капитан, ничего не страшно. Кроме тебя, у меня теперь никого нет.

— Не надо паники, Ли, — подбадривал ее Яша. — Придет время, и Фимка будет снами.

— Нет, — вздохнула Лена. — Фимка погиб, катакомб он не вынесет. Теперь ты у меня один, Капитан.

Яша несмело погладил льняные мягкие волосы. Хотелось сказать ей что-то ласковое, что-то такое, чтобы она перестала грустить, чтобы рассмеялась так, как она смеялась при Фимке. Но Яша никогда не говорил девчонкам ласковых слов, не знал, как их говорят, и поэтому только прикасался кончиками пальцев к ее волосам и краснел, краснел, как на первом школьном экзамене. Молчание становилось тягостным, и он решился нарушить его.

— Ну, так пойдем к Латкину?

— Латкин? Откуда он, этот Латкин? Не тот ли это Латкин, что был директором детского дома?

— Какого детского дома?

— Я ж тебе рассказывала, что после смерти отца мать отдала меня в детский дом.

— В Одессу?

— Да. Я была два года. Потом мама поправилась и снова забрала меня к себе в Москву. О Латкине говорили, что он был деникинским офицером… Но…

— Что, но…?

— Но мы любили его. Он был ласков и заботлив.

…Облавами и погромами оккупанты загнали обывателей в темнушки холодных квартир. Жилые кварталы опустели — тот, кто не успел эвакуироваться или уйти в село, не был угнан в гетто или арестован, боялся показаться на улице. Мрачно качались окоченевшие деревья. Угрюмо бродили патрули. Жуткую, настороженную тишину изредка нарушали только пронзительные сигналы бешено мчащихся грузовиков с солдатами да вопли, доносившиеся из домов, где шли облавы.

Только в самом центре, на Дерибасовской, — людно и шумно. Вся уголовщина, выпущенная из тюрем, вся нечисть и старорежимное отребье, десятилетиями ждавшее «конца Советов», все подонки — пропойцы, босяки и сутенеры, карманные воры и спекулянты — сползлись сюда в поисках легкой добычи и дешевых удовольствий, смешались с приехавшими из Румынии дельцами, коммерсантами, авантюристами, мародерами и перекупщиками награбленного, кружились, как осы вокруг гнили, у гостиниц, ресторанов, бодег и офицерских притонов, торговали порнографическими открытками, самодельными картами и календарями, снотворным, морфием, кокаином, духами, совестью и достоинством, ржали, хихикали, подобострастно улыбались нарумяненным румынским офицерам и надменным чиновникам, заискивающе лепетали любезности румынским сестрам милосердия, одетым в короткие шубки и повязанным газовыми шарфиками, из-под которых просвечивали белые косынки с красным крестом. Немецкая, французская, румынская, итальянская, русская и украинская речь, изысканно чистая и до неузнаваемости исковерканная, смешанная с одесским жаргоном, сплетались в один непостижимый гомон. Среди этого сонмища шмыгали разбитные лоточники-подростки в отцовских картузах и маминых кофтах и, коверкая чужие, незнакомые слова, упрашивали военных и штатских румын: