Григорий Карев - Твой сын, Одесса

• Название: Твой сын, Одесса
• Автор: Григорий Карев
• Издательство: Маяк
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-7760-0162-5

В основе героической повести события, происходившие в Одессе в годы Великой Отечественной войны. Книга рассказывает об обороне города, борьбе одесского подполья. Она написана на документальной основе.

В центре произведения — герои-партизаны, комсомолец Яша Гордиенко, разведчик и связной, чекист В. А. Молодцов-Бадаев, руководитель отряда одесских партизан, и многие другие — люди мужественные, несгибаемой воли, до последней капли крови преданные советской Родине.

---

— Ну что же, удачи твоему Зиню, — неожиданно сказал Бадаев. — Пойдешь на Льва Толстого, найдешь комиссионный магазин господина Сливы, спросишь Богдана Некрасовича. Там дадут тебе взрывчатки сколько надо. А заодно…

Бадаев проинструктировал Яшу, что передать хозяину магазина и какие сведения у него взять, назвал пароли. А когда Яша уже собрался уходить, лукаво прищурился:

— А почему же ты Тормазанов план не доложил Петру Ивановичу? Неудобно командира обходить.

Яша замялся.

— Я докладывал…

— Ну и что же?

Гордиенко передал свой разговор с Бойко. Рассказал и о случае с Вольфманом.

Бадаев снова задумался. Посидел с закрытыми глазами, словно припоминал что-то, будто хотел представить себе спорящих — вспыльчивого, горячего, как необъезженный конь, Яшу и рассудительного, осторожного, спокойного Бойко. Оба — не ангелы! Но Бойко уж больно нерешителен в последнее время. Надо бы повидаться с ним или парторга Зелинского послать, выяснить, может, ободрить человека, а может, и хвоста накрутить.

Бадаев встал, заложив руки за спину, пошагал взад-вперед по огромной пещере, украдкой поглядывая на Гордиенко. Наконец, подошел, сел рядом, взял Яшины тугие кулаки в свои широкие сильные ладони:

— Не будем убивать козла, Яшко.

— Какого козла?

— Есть, видишь ли, такая сказка. Какой-то древний выращивал виноград. Каждый год лоза фуговала густая да тонкая, гронки были мелкие, ягоды кислые. Как ни старался тот древний, сколько ни поливал, сколько ни удобрял, а лоза с каждым годом росла все тоньше, гронка все мельчала, а ягоды все кислее, хирел и дичал виноградник, пустел винный погреб, разорялся, нищал хозяин… А тут, как назло, весной сорвался с привязи козел и начисто обглодал прошлогодние виноградные лозы — там, где было восемнадцать-двадцать почек, по одной-две осталось. Будто пожар прошел по винограднику, только старые пеньки торчат. Увидел хозяин такую шкоду, освирепел и убил козла. Шкуру содрал, мясо съел, кости сжег, чтобы и памяти о вредном возле не осталось. Только смотрят люди, а на обгрызенных кустах из оставшихся почек пошли сочные да толстые лозы, гронки на тех кустах выросли тяжелые, тугие, ягоды крупные, сладкие. И начали с тех пор виноградари каждую весну прошлогодние лозы обрезать на две-три почки. И пошли с тех пор обильные урожаи винограда, в погребах — полно вина, в домах виноградарей — полно достатка. Поняли люди, что козел спас им виноградники от одичания, и поставили они тому козлу памятник из чистого золота, и каждый год в праздник урожая поминают того козла добрым словом… Так что — не надо убивать козла, Яшко. Учись верить товарищу больше, чем самому себе. Иначе нельзя… Может, излишне поосторожничал здесь Петр Иванович… Может быть… Разобраться надо.

13. Ради товарища

— Мальчики, пляшите! — вполголоса воскликнула Тамара, убедившись, что в мастерской нет никого постороннего.

Уж такая это девушка! Войдет в мастерскую и словно светом ее озарит: глаза ребят загораются от ее глаз, будто свечи от жарких плошек, лица расцветают улыбками от ее улыбки, ровно цветы от вешнего солнца. Сразу становится теплее, уютнее, уплывают куда-то в сторону пережитые невзгоды и огорчения, становятся несущественными, постепенно исчезают, тают, как дым в утреннем воздухе. И сама она словно с вечеринки пришла, а не ползла через кордон, не брела по грязи и снегу степным бездорожьем, где ни колесу, ни полозу ходу нету.

— Какие новости, Тамара? — закрывая дверь на засов, спросил Алексей.

— Самые хорошие, мальчики! — разматывая мокрый платок, смеется Шестакова. — Только у нас на «Туапсе» обычай такой был: прежде чем получить письмо, моряк сплясать должен. Ну, кто начнет?

Она уже сняла забрызганные грязью боты и исхлестанное мокрым снегом пальто, греет озябшие пальчики у крохотной печурки, упавшие прядки смоляных волос резко подчеркивают белизну чуть порозовевшего лица, и она кажется Яше еще более красивой, чем тогда, во время танца в катакомбах.

— Не томи, рассказывай. Танцевать все равно не будем: во дворе горе — во время ночной облавы две семьи угнали в гетто… Зямка Рубин бежать хотел — пристрелили в подворотне, сволочи…

— Вон как! — Тамара выпрямилась, отбросила с лица смоляные прядки, горячие огоньки утонули в больших бездонных глазах. — Павел велел передать благодарность вам. Москва сообщила, что наша авиация уничтожила под Первомайском крупный немецкий склад горючего… И в Кодыме парк грузовых автомобилей сожжен на сорок — пятьдесят процентов.

— Ювелирная работа! — воскликнул Алексей. — Вот тебе и Людвиг!

— Да, немец немцу рознь, — покачал головой Хорошенко.

— Один в детей ни за что стреляет, другой фашистов бить помогает. И на дереве лист на лист не приходится.

— А это читайте сами, — передала листок бумаги Яше.

— Да тут просто сводка Совинформбюро, — вертел в руках листок Яша. Потом спросил у Тамары: — Может, Владимир Александрович передал, чтобы мы размножили и распространили среди населения?

— Можно и распространить, — улыбнулась Тамара. — Но ты прочитай сводку вслух, особенно вторую часть.

— «Группа самолетов одного нашего авиационного подразделения, — читал Яша, — действующего на Южном фронте, успешно атаковала крупную мотоколонну противника. Бомбами и пулеметным огнем уничтожено 129 немецких автомашин и до двух батальонов вражеской пехоты».

— Молодцы летчики! — захлопал в ладони Хорошенко. — Это же все равно, что на фронте бой выиграть. Даже лучше: наших-то потерь совсем нет! Вот что значит авиация!

— Мальчики! — рассмеялась Тамара. — Милые вы мои! Это же ваша работа, это же летчики ударили по той дивизии, что двинулась было по Николаевскому шоссе, а вы предупредили Москву об этом. Владимир Александрович так и сказал: передай ребятам, что это же они бой выиграли.

— Мы? — изумился Яша. — Постой, постой… Это же Варвара Алексеевна о дивизии… Хлопцы! А ведь вправду это наших рук дело!

— Дайте я вас, Тамарочка, поцелую! — крикнул Алексей.

Тамара погрозила ему пальцем:

— Ишь ты, целовальник нашелся.

— Да я с радости, — покраснел Алексей. — Просто от счастья. За то, что вы такую весть нам принесли…

— Глянь на него! — захохотал Шурик. — Ай да Леха! Еще и цену своим поцелуям набавляет, хоть вместо орденов их выдавай!

Все засмеялись. Прямо опьянели от радости. Кажется, впервые после того, как в город пришли фашисты, они так смеялись. Даже злая метель за окном теперь, казалось, пустилась в пляс… Только Алексей сконфуженно и обиженно смотрел на товарищей. Его смущение заметила Тамара. Она подошла к Алексею, шепнула:

— Не злись на них.

И неожиданно поцеловала.

…Передать динамит в котельную офицерского собрания Яша не успел. Зинь не явился ни в тот, ни в следующий день. А когда Гордиенко пошел к нему на квартиру, его встретила рано поседевшая Зинева мать:

— Ой, нема Зинця, нема мого ясного! Люди добрые, посмотрите, что я имею заместь сына!

Она показала официальную бумажку из полиции. Мадам Тормазан предлагалось немедленно забрать тело своего сына из полицейского участка.

Пришибленной птицей металась она по комнате. То хватала косынку, чтобы повязать растрепавшиеся серые с желтизной косы, то совала ее себе в рот, чтобы хоть как-то приглушить рыдания.

Яше стало не по себе. Он хотел было незаметно уйти, но в дверях столкнулся с дедом: голова совсем белая, а вместо лица — кусок желтого воска, изрезанного нитками морщин.

— Ой, горе! — простонал дед, в отчаянии поднимая к выцветшим глазам потрескавшиеся, изъеденные угольной пылью ладони. — Нечем привезти Зиня. Был Зинь жив — всем был нужен, а теперь никто не дает подводы, никому нет дела до мертвого тела…

Эти слова будто кипятком ошпарили Яшу: был жив — нужен был, а теперь…

Яша не сказал деду ни слова (а что можно было сказать!), выскочил на улицу, кинулся к знакомому извозчику:

— Семен Иванович, дайте бричку на полчаса.

— Что тебя так приперло?

Яша рассказал о Зине.

Извозчик вначале сочувственно присвистывал, но когда Яша сказал, что надо съездить в полицию за трупом, начал выкрикивать такие затейливые ругательства, что все одесские биндюжники позеленели бы от зависти.

— Пропади они пропадом — этот шарабан и эти клячи, но я в полицию не поеду! Ты меня еще в сигуранцу или в гестапо пошли! На моей шее семеро голодных внуков — отцы и матери завеялись куда-то еще в дни обороны, — и я не хочу, чтобы эти сироты остались еще и без деда.

Он слез с брички и, зло чертыхаясь, швырнул Яше кнут:

— Можешь ехать хоть в самое пекло, но я — в стороне!

Яше некогда было раздумывать. Он взобрался на облучок и тронулся к Зиневу дому.

— Смотри, хлопец! — крикнул Яше вслед извозчик. — Загубишь коней — сирот оголодишь! Нам без них — хоть в море топись!