Вера Бокова - Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

• Название: Повседневная жизнь Москвы в XIX веке
• Автор: Вера Бокова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03367-2

На основе дотошного изучения и обобщения обширных архивных документов, воспоминаний и дневников московских старожилов, трудов историков, записок и сочинений писателей, журналистов и путешественников, как отечественных, так и зарубежных, автору удалось воссоздать многомерную и захватывающую панораму Москвы, сложившуюся после великого пожара 1812 года. Вторая столица предстает как город святой и древний, красивый и уродливый, но постоянно обновляющийся, город «нелепия и великолепия», с такой же, как он сам, контрастной и причудливой повседневной жизнью московских обитателей и обывателей всех сословий — дворян, купечества, мешан, мастеровых и фабричных, студентов и священников, нищих, юродивых и святых. Из книги также можно узнать о городском хозяйстве и властях — от будочника до генерал-губернатора, о семейных торжествах царствующего дома, религиозных традициях, праздниках и увеселительных садах, театральных и ярмарочных действиях, студенческих пирушках и волнениях, спорте.

---

При посещении Кремля старательно соблюдалась древняя московская традиция — обязательно обнажать головы при проходе через Спасские ворота. Эту традицию соблюдали даже императоры: въезжая во время коронации в Кремль, в Спасских воротах они непременно снимали шляпы или каски и осеняли себя крестным знамением. Во все другие ворота почему-то принято было входить с покрытыми головами, а в Спасских, если и забудешься, то часовые напоминали в самой категоричной форме. По этому случаю даже рассказывали такой анекдот: обоз въезжает в Спасские ворота. На возах дальние мужики; московских обычаев не знают и головных уборов, конечно, не ломают. Стоящий на посту часовой в полной форме внушительно говорит: «Эй ты, чумазый, снимай шапку!» Обозник оторопел, поспешно стянул шапку и обернувшись назад, заголосил: «Эй, хлопцы! Вертай назад: в церкву въехали!..»

Огромное количество богомольцев делало Кремль, как это ни прискорбно, очень криминогенным местом. Карманников здесь работало много и все самой высокой квалификации. Колоритную сценку на эту тему описала А. О. Ишимова-. «Нас предостерегали давно, что в церквах здешних во время большого стечения народа надобно быть осторожнее, нежели у нас в Петербурге; надобно покрепче держать карманы и ридикюли, кошельки и портфели, и особенно стараться не делать никаких денежных распоряжений, стоя посреди толпы народа. Но мы не обращали много внимания на эти предостережения… Во время обедни Ольге Дмитриевне вздумалось достать кошелек свой, чтобы положить несколько серебряных монет на блюда сборщиков, проходивших мимо нас по церкви. Сделав это, она вспомнила о предостережениях и чтоб не положить при окружавших ее кошелек свой назад в карман, откуда легче было вытащить, она оставила его в руке, завернув в платок, и была совершенно спокойна. Не прошло одной минуты, как в руках ее был уже один платок, а кошелек исчез как будто бы волшебною силою! Напрасный труд был искать его или спрашивать о нем: все окружавшие нас искренно разделяли нашу досаду, и все подтвердили, что никогда не должно здесь в толпе вынимать из карманов кошельки, что однажды вынутый всегда уже исчезал у хозяина, если не в ту же минуту, как у нашей Ольги Дмитриевны, то через несколько часов, и если не в той же самой церкви, то в другой или в третьей»[325].

Не лучше обстояло дело и в прикремлевских часовнях, в особенности в Иверской, возле которой, помимо карманников, промышляли еще и собственные, крайне назойливые нищие. Не случайно в своем стихотворении, посвященном Иверской часовне, поэт Николай Щербина писал:

Здесь воздух напоен дыханием молитвы,
Сюда мошенники приходят для ловитвы,
Здесь умиление без носовых платков
И благочестие нередко без часов.

Пожива им была великая, потому что побывать в Городе и не посетить Иверской было вещью почти немыслимой. Помолиться сюда заходили чиновники присутственных мест, студенты перед экзаменом, китайгородские купцы, никогда не начинавшие ни одного дела без молитвы перед Богородицей, и, конечно, бесчисленные паломники и приезжие. Мимо часовни проходили, тоже непременно снимая шапки.

Перед Иверской «всегда бывало много народу — и с поникшими головами стоят, и на коленях молятся. Обиды, лишения, безвыходная нищета — вся скорбь огромного города с его правдой и ложью, с его тщеславной суетой и беспомощным горем стекалась и стекается сюда ежедневно, от утренней жары до вечерней»[326]. Почти непрерывно по просьбам богомольцев служили молебны, и пение из часовни смешивалось с криками разносчиков и грохотом и стуком экипажей, проезжающих через арку Воскресенских ворот.

В самой часовне стояли сотни свечей, принесенных ждущими исцеления благодаря Богородице от недугов и горестей. После Владимирской иконы Иверская, находившаяся в России с семнадцатого века, была самой, наверное, почитаемой москвичами. Икона была украшена золотой ризой с огромным количеством драгоценных камней, внесенных богомольцами.

По ночам Иверская покидала часовню и объезжала город. В очередь на ее визит записывались в конторе часовни заранее и ждать обычно приходилось несколько месяцев. «Спрос» на икону был столь велик, что был сделан список с нее, который наравне с оригиналом участвовал в разъездах. В час ночи тяжелый образ вынимали и ставили в золоченую карету, запряженную цугом четверкой лошадей. Вместе с ней усаживались священник и дьякон в алых с золотом облачениях, и в сопровождении всадников с горящими факелами в руках икона отправлялась в один из домов для молебна. Ожидали ее с нетерпением, готовились к встрече, как к большому празднику, а встречали с немалой торжественностью. Как вспоминала Е. А. Андреева-Бальмонт, «после молебна икону поднимали четыре человека и несли с усилием по всем комнатам дома. За иконой шел батюшка и кропил святой водой все углы комнат. Перед тем, как икону совсем уносили от нас, ее приподнимали повыше и держали наклонно, оставляя под ней пространство, чтобы можно было пройти под ней. Мать проползала под ней на коленях, прислуга наша — точно так же… И при этом у всех без исключения были напряженные и взволнованные лица. Потом икону уносили вниз по лестнице, и мы все провожали ее. Карета, завернув в переулок, быстро скрывалась из наших глаз. Все смотрели ей вслед, крестясь и кланяясь в пояс»[327].

Считалось, что нахождение под наклоненной Иверской иконой («осенение благодатью») очищает человека от всех горестей и бед, сулит продолжительное благополучие и удачу и особенно помогает тяжело больным. Н. А. Бычкова вспоминала, как не только исцелилась, но и сделалась очень набожной ее юная знакомая: «Болела больно Анна Александровна. Не то горячка, не то воспаление в легких. При смерти была. Не чаяли встанет. Пластом лежала. Напротив ихнего дома к купцам Иверскую Царицу Небесную принесли. Надежда Дмитровна со слезами кинулась, просит икону к больной дочери. Священники перешли дорогу, внесли образ к Анне Александровне, молебен заздравный отслужили. И над ней, над болящей, Божью Матерь наклонили. Еле могла губами приложиться. С тех пор только лучше стало… Помогло. Стала Божий храм посещать… Рано вставала в церковь к средней обедне, часов в восемь молиться ходила. Очень стала усердная до Бога»[328].

Еще одним чтимым в Москве образом была икона Боголюбской Богоматери, установленная на Варварских воротах Китай-города. Празднование ей было 17 июля по старому стилю, в память избавления Москвы в 1771 году от великой чумы.

Центром праздника была Варварская площадь. Огромный образ спускали со стены и устанавливали на особом помосте под балдахином, украшенным цветами. Трое суток возле иконы специально приезжавшие архиереи, настоятели монастырей и духовенство из соборов непрерывно служили молебны. Большинство москвичей считали своим долгом непременно приложиться в эти дни к образу (в остальное время он висел высоко на стене) и стечение народа на площади поэтому было неимоверное. Порядок поддерживал большой наряд пешей и конной полиции. Место, где стояла икона, обносили канатами и устраивали несколько проходов — один для мужчин, другой для женщин и третий для женщин с детьми. К каждому выстраивалась длиннейшая очередь. В толпу, разумеется, ввинчивались нищие и карманники, не желавшие упустить добычу. Расхаживали разносчики со съестным и торговцы «святостью» — крестиками, иконками, книжками с описанием иконы и прочим — и мелкие образки с изображением Боголюбской в эти дни расходились десятками тысяч штук (их покупали и для себя и для родных и знакомых). В конце третьего дня приезжал сам митрополит, служил торжественный молебен, и икону вновь поднимали на стену — до следующего года.

Всякий набожный москвич считал своим долгом время от времени совершить и дальние паломничества, выбраться в какой-нибудь из почитаемых подмосковных или иногородних монастырей или даже отправиться на богомолье в Киев или ко святым местам в Палестину. Большинство поездок на богомолье приходилось на летнее время. Существовала даже особая классификация паломников: «черный» народ (городские и пригородные крестьяне) ходил на богомолье от Святой до Троицы (с апреля до середины июня, когда не было сельхозработ). «Красный» народ — торговый, городской люд — шел в Петров пост, перед Макарьевской ярмаркой. «Белый» — дворянство — отправлялся на богомолье в конце лета, в Успенский пост. К Троице ходили через Крестовскую заставу и летом здесь бывало очень многолюдно; в Киев на богомолье отправлялись через Серпуховскую заставу.

Вплоть до появления железных дорог большинство паломников, особенно из простонародья, старались дойти до святого места пешком. Н. А. Бычкова вспоминала: «Дала нам свое разрешение Марья Дмитровна на богомолье в Угрешский монастырь пойти… Собрались мы: я с Анной Александровной да Настасий Александрович с сыном экономки Прасковии Васильевны, Сережей. Филиппа Платоныча с нами отправили, чтобы вещи нес. Еды нам с собой надавали, словно не на два дня, а на два месяца. Колбас, котлет — это на богомолье-то! Смеху, веселья сколько было. Молодость, да что и говорить! Пешком шли, всю дорогу хохотали. В трактире богатом на полпути останавливались. Дорогонько с нас взяли, по 5 копеек с человека, чай мы там пили, закусывали. На другой день к вечеру домой возвратились»[329].